Чешская рапсодия

На полпути командир дивизии приказал варить обед. Пехота и кавалеристы приняли это как праздник. Конному головному дозору эту благую весть принес певун Костка — в тот день он был связным. Максимовская компания уселась в кучку, нашлось место и для Даниела, Конядры, Костки и Пулпана. Йозеф Долина позволил ослабить подпруги и разнуздать коней: вокруг стана разъезжали патрули кавалерийских полков, чтобы в случае опасности дать знать пехоте. Аршин Ганза ел, как голодная собака, временами поднимая глаза к небу, где собирались серые рваные тучи. Пехотинцы уже наелись и теперь, улегшись навзничь на железнодорожной насыпи или прохаживаясь по бивуаку, старались стряхнуть с себя усталость. Вдруг Шама повернулся к Ганзе и ложкой показал на группу пехотинцев в новом красноармейском обмундировании.

— Верно, новенькие, их вчера привез Книжек из Тамбова, — проговорил он с набитым ртом. — Ребята явно не рассчитывали, что им и выспаться не дадут, а сразу на Урюпинскую двинут. Не хотел бы я быть в их шкуре.

— Я бы оставил их в Алексикове, и пусть бы их там погоняли на плацу вместе с мобилизованными из Рабоче-крестьянского, — без всякого интереса бросил Ганза.

— Вчера я заходил к ним, — вмешался Даниел. — Солдаты или обученные, большинство бывшие легионеры, а в сегодняшний поход вызвались сами. Есть среди них один блондин, словак — Книжек с ходу назначил его командиром нового взвода, — так этот парень говорил мне, что они горят желанием лупить беляков. Я ему сказал, что это умнее, чем подставлять зад казакам.

Ганза вытер усы ладонью, распушил их пальцем и, переваливаясь, словно только что слез с коня, двинулся к вновь прибывшим.

— Передай им привет, — насмешливо крикнул ему вслед Пулпан, — а если там любопытных щелкают по носу, предложи им в Урюпинской свинину с кнедликами, чтоб не обидели тебя!

Ганза пропустил все это мимо ушей и даже как бы развеселился от этой шутки. Он стал искать блондина, о котором говорил Отын, но тот как будто сквозь землю провалился. Ганза ходил от группы к группе, заглядывал в лица — ребята все молодые, хорошо, что пришли, работа теперь заспорится, бормотал он, как вдруг кто-то схватил его сзади и повернул к себе, воскликнув:

— Аршин, Аршин, это твой призрак, или ты на самом деле тот окаянный драгун из Максима?

Первым побуждением Аршина было выругаться, но лицо, прижимавшееся к его лицу, и руки, обхватившие его так, что он чуть не сломался, не давали ему вздохнуть. Лагош! Михал Лагош, этот чертов увалень из Угерской Скалицы, во втором Чехословацком полку! Беда тоже схватил Лагоша и влепил ему поцелуй прямо в нос. Со стороны могло показаться, что каждый из них старается перетянуть другого, и оба никак не могли прийти в себя. Лагош первым обрел дар речи:

— Господи, вот счастье-то, не знаю, что могло меня больше обрадовать, чем такая случайность! — Он говорил и смеялся, и слезы стояли у него в глазах.

— Случайность! — фыркнул Аршин. — Так знай же, что здесь вся наша максимовская компания и стоим мы лагерем вон там, в тесном кружке, как богомольцы из одной деревни. Пойдем скорее, покажись ребятам!

— Жаль, Шамы нет с вами.

— С нами он, с нами, и как раз говорил, что ты, верно, сейчас как батька на крестинах, — торопливо говорил Ганза, таща Лагоша за руку. Вдруг он остановился.

— А куда ты, негодяй, девал Нюсю?

— О, у нее уже сын с аршин, и твоя Наталья взяла ее на свое попечение. В последнее время вокруг меня все вертелись гайдамаки Скоропадского, и я решил податься лучше в большевистскую армию, чтобы помочь украинцам вытурить Скоропадского и немцев из села Максим. Нюся ревела, а Наталья сказала: «Иди, Мишка, да возвращайся!»

Беда не ответил, как-то съежился. Отпустив руку Лагоша, зашагал молча. Наталья, румяная пышка Наталья! Эх, повидать бы ее!

— Веду вам гостя, готовьте кофе, — сухо сказал он, подойдя к своим.

Ян Шама вскочил и, вскинув руки, закричал: — Батюшки, вот так диво! Ну, теперь мы снова все вместе!

Схватив Лагоша за плечи, он начал трясти его, но тут уже и Долина обнял Михала, и Барбора, и Вайнерт… Вопросам не было конца. Аршин, все еще расстроенный напоминанием о Наталье, поспешил отыскать Бартака. Тот сидел с Голубиреком, Сыхрой и Коничеком недалеко от командиров, сгруппировавшихся вокруг Киквидзе. Бартак тотчас вскочил, стал расспрашивать Аршина, как он нашел Лагоша. За этим разговором нечаянная тоска Аршина по, максимовской идиллии и по сладкой Наталье постепенно рассеялась. Беда снова стал самим собой. Покручивая свои жиденькие усики, он рассказал, какое смелое решение принял Лагош. Отец ему этого не простит, ну да Миша и сам с усам!

На горизонте показалась Урюпинская. Со своими маковками церквей и темными крышами старых домов, утопающих в зелени, станица казалась неким оазисом — словно то был мираж. Киквидзе на сером коне, в сопровождении адъютанта и командиров, подъехал к чехословакам. Его молодое лицо с черной как уголь бородой было озабочено. Командир полка Книжек пространно стал излагать ему, как он представляет себе взятие города: кавалерийская атака с флангов, удар пехоты в лоб, один батальон в резерве. Командиры батальонов Голубирек и Сыхра слушали Книжека молча, но по их глазам было видно, что они не согласны. Командиры кавалерийских полков ждали решения начдива. Их смелые лица горели нетерпением. Светловолосый Иван Звонарев, разгромивший недавно под Алексиковом два кавалерийских полка генерала Дудакова, кусал губы.

Киквидзе сделал резкое движение.

— У меня другой план, товарищ Книжек. Применим австрийскую тактику. Предместье атакует левый фланг вашего полка, затем правый, и тотчас после этого ударит центр. Шестой Заамурский полк прикроет атаку левого фланга. Понимаете, товарищ Володин? На левом фланге поставим и чешскую батарею. Ваш полк, товарищ Звонарев, будет прикрывать правый фланг чехов. Мне бы хотелось войти в Урюпинскую засветло. Я останусь в батальоне Сыхры. Вы, товарищ Книжек, идите на правый фланг, в роту Бартака. Если потребуется, Бартак ворвется в город со своими конниками. Полк Звонарева останется в резерве за чертой города, охраняя нас от возможного нападения из степи. Это все. Зря не стрелять, но и никого не щадить. По местам, товарищи!

— А бронепоезд? — спросил Книжек.

— Он сделал свое дело и теперь возвращается, — ответил Киквидзе. — Жаль, мне бы пригодилась его пушка, но Маруся не хочет задерживаться. Ее царицынскому начальнику неохота продолжать поход с нами, и поезд возвращается в Царицын к товарищу Носовичу.

Звонарев сказал что-то Володину, и оба рассмеялись. Книжек сузил глаза, потом моргнул, словно допустил бестактность, и сказал:

— Звонарев считает, что она слишком много кутила в Алексикове, и теперь ей хочется спать.

— Или ее бесит, что Вайнерт пустил кровь ее черным братцам при подавлении восстания в Тамбове, — добавил Вацлав Сыхра.

— Когда боя нет, я не спрашиваю, как развлекаются мои командиры, но я хочу, чтоб они были у меня под рукой тогда, когда они мне нужны, — строго сказал начдив и уехал с Сыхрой. Голубирек поскакал на левый фланг в свой батальон. Книжек учтиво раскланялся с Володиным и Звонаревым и отправился в роту Бартака. Тот учил своих пехотинцев думать во время атаки только о том, что жизнь в бою зависит от того, сумеет ли он выстрелить раньше противника.

— Промедление смерти подобно, ребята, — заключил командир роты.

Книжек сухо передал Бартаку приказ начдива, отдал коня связному и закурил. Бартак подозвал Вайнерта.

— Курт, я пойду в атаку с кавалеристами, а ты поведешь за мной роту.

— Лучше бы я поехал с тобой, Войта!

— Встретимся вон там, у маленькой церкви справа, — улыбнулся бывший гусар и сжал Курту плечо.

Паровоз бронепоезда засвистел — протяжно, клокочуще, точно смеялся. Маруся стояла между шпалами на своей командирской площадке и махала рукой на прощание. Позади нее, как тень, представитель Носовича с папиросой в зубах.

Курт Вайнерт наклонился к Бартаку: