Чешская рапсодия

— Болтаешь, как барон Пустомеля, — перебил его светлоусый словак с обмороженными ушами. — Не так-то просто все это будет. Если и у нас начнут делить землю, как здесь, первыми отхватят себе куски социалисты, тоже как тут. А такому бедняку, как ты, не дадут и того, чтоб козе попастись.

— Да? — Драгун шмыгнул носом, задумался. — Тогда, Михал, я здорово разозлюсь. Мне уже двадцать пять, я жениться хочу, а для этого земля мне нужна, понимаешь?

— Только тебя там и ждут.

Маленький драгун сверкнул глазами на Михала Лагоша, и взгляд его задержался на ушах словака, намазанных то ли дегтем, то ли какой-то черной мазью, присланной из села Максим экономкой начальника. Драгун усмехнулся: парень словно в повидле вывалялся.

— А может, и ждут. — Аршин снисходительно улыбнулся. — У нас люди добрые…

— Ох, — вздохнул кто-то за спиной Аршина, — пешком бы потопал, только б домой! Как вспомню нашу чаславскую равнину, божью ладошку, — так бы и разделил сердце со всеми! Или взять нашу радугу. Встанет — от Лабы до Лихниц. А краски! Тут таких радуг и не видывали, здесь хорош только лес, который мы валим для Керенского, чтоб на авось войну продолжал. И еще Десна хороша, и лини, и сомы в ней… — Это совсем еще мальчик. Ворот шинели поднят, и высовывается из него круглое лицо с толстым добродушным носом.

— Эй, Радуга, отсыпь-ка немного махорки, — попросил драгун.

Получив табак, он аккуратно свернул цигарку из обрывка пожелтевшей газеты и жадно затянулся. Глаза его засияли, продолговатое лицо прояснилось.

— Любопытно мне, братцы, чем-то вся эта заварушка закончится, — снова заговорил он, будто задумавшись. — Мы тут как в лесу дремучем. Русские газеты разбирать лень — уж и то хорошо, коли кое-как объясняемся с какой-нибудь «барышней». А чешские газеты только на цигарки и годны. Чешское государство — что ж, в этой лотерее я бы принял участие, да только наши киевские умники какого-то короля выдумывают, а этого мой желудок не переварит. Нет, не пойду я в Легию ради того, чтобы сел опять над нами какой-нибудь король вроде Фридриха Пфальцского. Наш кадет говорил, полки Легии отправят во Францию против немцев, словно нельзя двинуться на немца отсюда. Ну, пока суд да дело, а они еще не во Франции, и если поедут через Владивосток, то попадут туда не раньше лета будущего года, а это уж будет после бабушкиной свадьбы. И собственно, кто такой этот Масарик? Никогда не слыхал этого имени.

— А я, думаешь, слыхал? — сказал Лагош, тот самый, у которого уши словно в повидле. Теперь он с ожесточением чесал спину о бревенчатую стену. — Бартак говорит, Масарик — профессор и депутат от Моравии, а здесь организует чешскую Легию да в газете «Чехословак» пишет против Ленина. Но о Ленине я тоже ничего толком не знаю. Мужики в селе говорили, будто он немецкий агент.

Маленький драгун нахмурился:

— Брось, какая ему выгода? За ним — петроградские рабочие, они с ним как сабля в ножнах, и думаешь, они бы давно не разобрались? Есть среди них толковые ребята, любую фальшь почуют. Нет, брат, я ставлю на русских, эти знают, что делают.

— Неудивительно, недаром, пока мы жили в Максиме и у тебя еще не было чесотки, ты брал уроки украинского у Натальи, — хихикнул Лагош.

— А ты их брал у кухарки Нюси, так что не очень-то разоряйся, черноухий! — отрезал драгун. — Только ты — кулацкий сынок, тебе-то шашни с батрачками с рук сходят, а я — просто панский колесник и должен знать свое место. Это дома, в Чехии. А здесь, в плену, я такой же ефрейтор, как и ты, и обоим нам туговато приходится. А что ты словак, а я чех — какая разница? Я бы и без Натальи верил русским. А ты читал хоть одну украинскую книжку, бревно? Нет! А я читал, и даже две: одну про войну с Наполеоном под Москвой, а другую — сказки.

Лагош оскалил зубы. Они блеснули под усами, словно он хотел припугнуть драгуна.

— Чего это ты так на меня взъелся, Беда? Разве я не вылавливаю у тебя вшей за воротом? А ты у меня? Твоя Наталья сумела выкрутиться, а Нюська донашивает…

— Ну вот что, про Наталью враки, это так же верно, как то, что я Ганза, — запротестовал драгун. — Что я, дурак? Но все это к делу не относится, в конце-то концов, здешние мужики в австрийском плену, а наши бабы, слава богу, тоже не малокровные.

Пленные расхохотались, разбудили спавших, те злобно закричали, требуя тишины. Кадет Войтех Бартак поднял голову от газет и воскликнул:

— Ребята, успокойтесь!

— Оставьте их, — хохотнул Долина. — Уж коли они от политики перешли к женщинам, значит, скоро залезут под одеяло. Не знаете, что ли? Лучше расскажите, что нового в газетах.

Бартак потянулся, встал и подошел к печке. Из тех, что сидели вокруг драгуна Ганзы, поднялся долговязый Тоник Ганоусек, за ним — сам Ганза и Михал Лагош, тот светлоусый парень с обмороженными ушами. Все они подошли к Бартаку.

Ганоусек подкинул в печку. Мокрые поленья зашипели, из дверцы пыхнул черный дым. Тоник ногой захлопнул дверцу и виновато улыбнулся Бартаку, но кадет махнул рукой:

— Не очень-то это полезно для здоровья, но ты не слушай жалоб. Главное, чтоб пожарче было.

— У нас труба — восемь метров, но я могу удлинить, — вызвался Ян Шама. — Иван привезет трубы…

— Удлиняй хоть на километр, лишь бы не дымила. Я тепло люблю, хотя бы и с дымком да с вонью, — засмеялся Бартак. — Кто знает, ребята, долго ли будем жить, как сейчас. Вот вы говорили о Петрограде — все верно, мужик Иван сказал правду. Уж и до Москвы дошло, думаю, большевики доберутся и до Киева. У меня на столике лежит «Чехословак», можете утром почитать, а потом поговорим. Только смотрите, ребята, не разорвите на цигарки!

Йозеф Долина сгреб со столика кадета все газеты.

— Ганоусек, ступай ложись, я вместо тебя ночью за печкой пригляжу, — сказал он, засовывая газеты за пазуху. — Вы не против, господин кадет?

— Нетерпелив ты, сержант, но я не удивляюсь, — улыбнулся Бартак. — Газеты теперь интереснее читать, чем романы. Остальным — спать! Утром я за вас вставать не буду!

Ганоусек потер затылок и начал разуваться. Потом старательно обмотал ноги на ночь старым женским платком, искоса поглядывая на Бартака, который тоже готовился ко сну. Повозившись у своей узенькой койки, Бартак накинул шинель и вышел вон. Ганоусек не стал дожидаться его возвращения. Он бросился на нары и, натянув шапку на уши, завернулся в одеяло. Теперь бы еще кусок хлеба с салом — вот было б здорово. Глубоко вздохнув, Ганоусек мгновенно уснул.

Аршин Ганза выпросил у Властимила Барборы еще немного махорки.

— Как ты думаешь, Беда, не прорубить ли нам лед на Десне да не половить линей прямо руками? — сказал Власта. — У нас дома мы так делали под рождество. Правда, наша Доубрава далеко не Десна, однако лини и у нас водятся.

— Попробуем, — сказал драгун.

Возвратился Войтех Бартак, совсем озябший. Он долго тер руки над печкой, топал ногами, а сам пристально глядел на Долину, который так и впился глазами в газету. Вдруг Бартак извлек из-под гимнастерки другую газету и сунул ее Долине:

— Вот, прочти это, сержант. Первый номер новой киевской газеты, только утром верни обязательно. В ней такое найдешь, что и тебе по душе будет. Я достал ее в Чернигове у одного молодого еврея.

— «Свобода»? — прочитал Долина. — Что ж, я за свободу. Вы попали в точку, — сержант снизу вверх взглянул на кадета. Бартак улыбался.

Долина развернул газету и склонился над ней. Взгляд его выхватил подчеркнутые строчки: «… всеми силами поддерживать русскую свободу… Свобода чешского народа лучше всего будет обеспечена, только если мы пойдем вместе со свободным народом русским…» Долина торопливо перевернул газету и пробежал глазами внутренние страницы, где на полях были пометки Бартака.

— Нет ли у вас еще?

— Есть еще один номер, я его дам тебе, когда сам прочитаю. Там табачок покрепче.

Кадет, дружески сжав плечо Долины, отошел к своей койке.

— Не забывай подкладывать! — крикнул он еще, натянул толстые войлочные чулки и улегся.