Диана де Пуатье

Екатерине пришлось распустить Штаты и назначить на май ассамблею с ограниченным количеством участников, которая должна была найти какие-либо «средства для избавления короля от долгов». Тем временем она стала усиленно проявлять свою благосклонность по отношению к протестантам (Теодор де Без в одном из своих писем назвал ее «нашей королевой»), а канцлер попытался навести некий порядок в Авгиевых конюшнях. Колиньи стал членом Совета.

Непримиримые католики, которые в то же время являлись обладателями огромных богатств, не скрывали своей ярости, и Сент-Андре отважно воззвал к Филиппу II. В то же время ненависть, которую Монморанси питал к лотарингцам, оставалась островком спасения для королевы-матери. Шатильоны сблизились с Антуаном Бурбонским, на которого она опиралась. Этот союз первого принца крови и коннетабля мог увлечь за собой всю знать и изолировать семейство Гизов. Поэтому набожные души старались вовлечь Нестора в «правильную среду». Старая герцогиня Монморанси, заклятый враг протестантов и Ша-тильонов, настаивала на том, чтобы ее супруг порвал дружбу с еретиками и стал защитником веры.

Коннетабль, ревностный католик, которого выводили из себя протестантские проповеди его племянников, брюзжал и не мог ни на что решиться. В его душе горечь и семейная солидарность яростно боролись с его верностью Церкви и с его презрением к королеве, которую он знал как пресмыкающуюся и унижающуюся особу.

Вслед за этим провинциальные Штаты Иль-де-Франса потребовали провести «опрос общественного мнения», затем ассамблея превосходства Парижа выдвинула рискованное предложение заставить фаворитов предшествующих правлений «извергнуть свои богатства». Король Наварры выразил свое одобрение, восторгу народа не было конца.

Назревал настоящий государственный переворот. Обнародовать результат секретных махинаций времени правления Генриха II, показать, что народное достояние растрачивалось на благо нескольких приближенных, открыто заявить о спекуляциях, фальшивых судебных разбирательствах, должностных преступлениях и неслыханном им потворстве, которые предоставили государственную казну в полное распоряжение женщине и увеличили состояние двух семей до невероятных размеров… Все это, проявившись в обстановке упадка и голода, могло на какое-то время объединить французов в борьбе против хищников и изменить политическую расстановку в государстве.

Эта опасность подстерегала госпожу де Валентинуа в тиши ее замков. Отнимут ли у нее всю ее добычу? Обрекут ли ее на нищенское существование в старости? На этот раз Медичи перешла всякие границы. Итак, ей придется узнать, чего стоит посягнуть на владения Дианы де Пуатье.

Герцогиня покинула свое убежище. Она намеревалась противопоставить королеве, реформаторам, протестантам то, что до 1547 года называлось партией дофина. Лишь только новый союз мог облечь властью и оставить безнаказанными бывших компаньонов, превратившихся в смертельных врагов.

Для начала герцог д'Омаль позаботился о примирении Гизов с той, которую они прогнали от двора. Но чего стоили подобные воспоминания рядом с необходимостью спасти религию и благосостояние ее защитников?

Маршал де Сент-Андре был самым беспокойным и самым ранимым из «государственных транжир». Не было человека более хитрого и коварного, чем этот придворный авантюрист. Только что он, желая спокойно продолжать свои хищения, заручился покровительством Гизов, пообещав свою единственную дочь и наследство одному из сыновей герцога. Именно к его помощи прибегла Диана для того, чтобы привлечь на свою сторону Монморанси.

Вдвоем они буквально осадили старика, играя то на его религиозной совести, то на его жадности, и отдалили его от Колиньи, который, по их словам, являлся подстрекателем дерзкого решения, принятого в ущерб получающим пребенду.

Протестантская проповедь епископа Валансьена, Жана де Монлюка, советника королевы-матери, спровоцировала бурную сцену между дядей и племянником. Монлюк, обращаясь к придворным, исключил воззвание к Богу и святым. Об этом упомянули на Совете, и коннетабль сказал Колиньи, «что если бы он слушал подобных проповедников, то считал бы себя отлученным от церкви, что он молил бы Бога о том, чтобы во время одной из таких проповедей рухнул дом и погибли бы все, кто там находился, и сам искренне надеялся на это». Франциск Монморанси все еще удерживал своего отца: он был вынужден отправиться в Шантильи, а Диана, выразителем мнения которой оставался Сент-Андре, одержала победу.167

Коннетабль, маршал и Франциск Лотарингский встретились под сводами Фонтенбло, где проповедовал несчастный якобинец. Лед был сломан.

«Шестого апреля 1561 года, на Пасху, в день, который впоследствии История окрасит темно-красным цветом, Монморанси, Гиз и Сент-Андре подтвердили свою готовность единению в низенькой часовенке Сен-Сатурнен».168

После этого у коннетабля отобедали два его единомышленника, что стало подтверждением образования знаменитого Католического триумвирата. В тот же день Гиз чрезвычайно резко поговорил с Екатериной, заявив, «что нельзя пить одновременно из двух фонтанов и что ей необходимо определиться, на чьей она стороне». Это равнялось объявлению гражданской войны.

Внеся эту крупицу раздора, удовлетворенная Диана смогла вновь наслаждаться очарованием Ане. В последний раз вмешавшись в государственные дела, она отомстила королеве и спасла свое достояние. Триумвират уже заставлял молчать поборников справедливости. Кто же стал бы обращать на них внимание, если бы государство потрясла внезапная вспышка народного недовольства?

Всем известно, что за этим последовало: полный провал политики примирения между католиками и протестантами на тридцать семь лет; вызвавшее всеобщее изумление присоединение короля Наварры к Триумвирату; резня в Васси; вступление Триумвиров в Париж; отстранение от дел короля и его матери после того, как королева воззвала к Конде, предоставив короне неслыханную возможность объединить монархию с Реформацией; безрассудство этого ветреника, вынудившее Екатерину примкнуть к предводителям католиков; «гонения на еретиков»; ответные действия протестантов; и, 1 июня 1562 года, начало войны между французами, которая продлилась вплоть до конца века.

Создается впечатление, что во время этого кризиса госпожа де Валентинуа решила обезопасить себя, заручившись поддержкой Гизов: «Сударь, — написала она из Ане коннетаблю 17 июня 1562 года, — как я и обещала, я сообщаю Вам о том, каким образом сегодня был проведен и подтвержден раздел имущества между моими детьми, в такой мирной и спокойной обстановке, какой я только могла пожелать. Моя дочь, мадам д'Омаль, получила Ане; Вы, вероятно, подумаете, что это доставило некоторое неудовольствие тем, кто его не получил; однако они прекрасно пришли к согласию, и все произошло настолько любезно, что, слава Богу, они остались друзьями, что мне доставило большое удовольствие. Моя дочь, герцогиня Бульонская, настолько достойно обошлась с ними, что господин д'Омаль остался этим очень доволен, впрочем, это и понятно, так как она согласилась со всем, что от нее потребовалось».

Дальнейшие события были благоприятны для королевы-матери. В последующие четыре месяца Антуан Бурбонский погиб во время осады Руана; Сент-Андре — в Дрё; Монморанси попал в плен к протестантам; Конде — к католикам; наконец, Гиз, который должен был стать единовластным правителем, пал близ Орлеана от пуль Польтро де Мере. Таким образом, не стало предводителей обоих кланов, а флорентийка осталась в живых и активно действовала. Именно тогда ее политический гений проявился во всю силу: она вырвала у Конде Амбуазский мир; распустила противоборствующие войска, сохранив при этом свои; погасила большинство очагов недовольства на местах; заставила судей вершить правосудие, не обращая внимания на вероисповедание обвиняемых (нововведение, в возможность которого верилось с трудом); подняла силы католиков и протестантов на завоевание Гавра, который сторонники Реформации отдали Англии; вследствие этого объявила Като-Камбрезийский договор расторгнутым и присоединила Кале к домениальным владениям; все это за тринадцать месяцев удалось сделать той, которую с тех пор стали заслуженно называть «матерью и защитницей королевства».

167

De Thou.

168

Michelet.