Страница 8 из 18
— Помолчал бы ты, последний девственник заповедника «Горный Алтай»! Как ты вообще можешь рассуждать о стриптиз-клубах? У тебя даже трехрублевой вокзальной шлюхи не ночевало!..
Это была чистая правда.
В декабре Воронову стукнуло тридцать шесть, но его знание прекрасного пола ограничивалось бунинскими «Темными аллеями» и книжицей Карен Хорни «Женская психология». Впрочем, дальше первой главы — «О происхождении комплекса кастрации у женщин» — Воронов не пошел. Названия всех последующих глав пугали его так же, как и сами женщины. Это был застарелый мальчишеский страх — страх щуплого прыщавого подростка перед существами высшего порядка. Все свое детство — в перерывах между болезнями и клиниками — Воронов провел за благополучным и вполне добропорядочным собиранием марок. Он никогда не подглядывал за девочками в школьной раздевалке, никогда не занимался онанизмом, а первая поллюция спровоцировала у него экзему на нервной почве. Чтобы избежать гормональных трудностей и излишних эмоциональных переживаний, Воронов переключился на научно-популярную литературу, где не было места любовным страстям и войне полов. Впрочем, его роман с естествознанием продолжался недолго: до того знаменательного дня, когда Воронов прочел фундаментальный труд о каракуртах. И о коварной женской половине каракуртов — «черных вдовах». «Черные вдовы» сжирали самцов сразу же после оплодотворения, и это произвело на юного Воронова неизгладимое впечатление. А первый (и единственный!) роман в возрасте двадцати одного года не закончился ничем — после того, как Воронов узнал, что его возлюбленная и потенциальная невеста уже успела побывать замужем и овдоветь.
С тех пор в близких знакомых у Воронова числились только три женщины: редактор Ольга Рябчикова, корректор Зинуля и дама бальзаковского возраста, ежемесячно снимающая в вороновской квартире показания счетчика. Даже когда он начал писать книги и — совершенно неожиданно для себя — стал популярным беллетристом, даже тогда его отношения с женщинами не претерпели кардинальных изменений. Формула «успех всегда сексуален» в вороновском случае не сработала. Воронов панически боялся интервью (источник воздушно-капельных инфекций), пресс-конференций
(источник сквозняков) и приглашений на телевидение (источник вредных электромагнитных излучений). По этой же причине он игнорировал компьютер и до сих пор ваял все свои романы на стареньком «Ундервуде», купленном в комиссионке за смешные деньги. Старания сердобольного Марголиса найти ему подходящую бабенку на какой-нибудь высокохудожественной вечеринке ни к чему не привели: вечеринки Воронов стойко игнорировал.
Все это привело к тому, что безобидный и вяло бредущий по жизни Воронов приобрел в литературном мире репутацию сноба, хама и беллетриста-террориста. Его обожали читатели, снисходительно похваливали критики и ненавидели собратья по перу. О Воронове ходили самые невероятные слухи: ему приписывали недвижимость во Флориде, роман с американской актрисой Вупи Голдберг, внебрачного ребенка от польской певицы Марыли Радович, целый автопарк раритетных «Роллс-Ройсов» и членство в тамбовской преступной группировке. Одна из многочисленных статей о Воронове называлась «Писатель-фантом». И это тоже было правдой.
Воронова никто и никогда не видел.
Поговаривали, что за фамилией «Воронов» скрывается команда молодых борзописцев из Литературного института или — как вариант — команда вышедших в тираж интеллектуалов-шестидесятников, мастеров «городского романа». За Воронова дрались два питерских союза писателей — продвинутые западники и кондовые славянофилы, — но он так и не вступил ни в один из них. Членство в союзе требовало присутствия на заседаниях секции, а большое скопление людей — этих распространителей бацилл, микробов и палочек Коха — нервировало Воронова. Поход в соседний супермаркет за провиантом (такие вылазки с величайшими предосторожностями Воронов предпринимал два раза в месяц) становился для него самым настоящим приключением. И — источником сюжета. Особенно вдохновляли Воронова овощные ряды. Банальная луковица или тривиальное авокадо подсказывали ему завязку и развязку. А головка брюссельской капусты — коллизии и героев. В соавторах Воронова числились также Большой энциклопедический словарь и иллюстрированный англо-французско-немецко-русский разговорник Сольмана. Именно из этих нехитрых ингредиентов Воронов и стряпал свои романы. И лишь у его постоянного героя — сыщика-любителя Кривули — был настоящий прототип: зав. хирургическим отделением больницы № 18 А.П.Кривуля. Шесть лет назад Воронов попал под нож А.П. Кривули с гнойным перитонитом, и хирург с трудом вытащил будущего беллетриста с того света. А после операции с надомником Володей Вороновым, шившим на заказ чехлы для автомобилей, произошло чудо: он почувствовал непреодолимую тягу к писательству.
Свою первую рукопись Воронов направил сразу в четыре издательства.
Откликнулось последнее по счету, специализирующееся на дешевых боевиках и не менее дешевых любовных романах. Воронова вызвали в Москву, и в предбаннике у заместителя генерального директора он познакомился с Семеном Марголисом. Марголис тоже приехал из Питера — по делам одного из своих авторов. Ожидая аудиенции у Великого и Ужасного Заместителя, Марголис и Воронов разговорились. Воронов показал литагенту первую главу своей рукописи и с ходу получил предложение о сотрудничестве: у Марголиса оказался фантастический нюх на литературную конъюнктуру. И Воронов с ходу согласился; он слишком хорошо помнил причитания покойной матери: «Как же ты жить будешь, бедняжка? Тебя же куры клюют». Воронов согласился — и ни разу об этом не пожалел. Марголис оказался идеальной машиной для защиты — и от кур, и от всего остального.
К заместителю генерального они вошли вместе.
Марголис, представленный заместителю как литературный агент начинающего писателя Воронова, хорошо знал свое дело. Прикрыв веки и ласково улыбаясь, он выдвинул три неоспоримых тезиса:
1. Мы с вами умные люди и хорошо понимаем, сколько на самом деле стоит эта рукопись. 2. В ваши руки попал материал победы. 3. Воронов — это надолго.
Из кабинета заместителя Воронов и Марголис вышли, отягощенные тремя тысячами долларов. Они получили на тысячу больше, чем ожидал Марголис, и на две — чем рассчитывал сам Воронов. На обратном пути, в купейном вагоне «Красной стрелы», Воронов заработал воспаление носовых пазух, и с тех пор в Москву ездил только Марголис.
К тому времени, как первая книга Воронова «Смерть ходит с туза» заняла почетное третье место в списке бестселлеров месяца, Семен расстался со своими прежними авторами — с такой же легкостью, с какой расстаются с надоевшими любовницами. А расставшись, целиком сосредоточился на Воронове.
— Еще пара лет, и мы сделаем из тебя русскую Агату Кристи.
Это показалось Воронову оскорбительным: участвовать в одном забеге с целой сворой литературных дамочек.
— Нет. Агату Кристи не надо. Лучше уж Себастьена Жапризо…
— Жапризо так Жапризо. Будет тебе Жапризо, — для Семена Марголиса не существовало ничего невозможного.
В этом Воронов убедился сразу же. Марголис оказался незаменимым: он взял на себя все финансовые дела Воронова, отдав на откуп болезненному писателю лишь покупку снеди, лекарств и горчичников. Он переполошил журналистов, он подбрасывал книги Воронова в редакции газет и почтовые ящики критиков. Он пробил радиопостановки по первым двум романам и продал права на экранизацию третьего. Он окружил мизантропа Воронова ореолом таинственности («Ты будешь везде и нигде, как господь наш всемогущий. Ты понял меня, идиот? Делай так, как говорит тебе Семен Марголис, и ты проснешься знаменитым»). Многочисленные родственники Марголиса, разбросанные по всему миру, от Израиля до Биробиджана, организовали такие же многочисленные фан-клубы. У Воронова стараниями Марголиса даже появился свой сайт в Интернете; в нем было все — от художественного описания детства писателя до его музыкальных и гастрономических предпочтений. Не было только фотографий — и в этом тоже заключался дальний умысел Марголиса.