Помяловский

На этих двух важнейших пунктах тогдашней общественной жизни — воскресных школах и на посещаемых им публичных университетских лекциях — Помяловский получил возможность познакомиться с лучшими людьми своего времени, сразу почувствовавшими в Николае Герасимовиче его выдающиеся духовные силы. Известный тогда педагог-словесник М. М. Тимаев, наблюдавший за преподаванием в воскресных школах, одним из первых обратил свое внимание на оригинальный метод преподавания, отличавший Помяловского от других учителей. Через Тимаева Помяловский познакомился с К. Д. Ушинским, бывшим тогда инспектором Смольного института. В этом институте, где училось около 700 девиц, была тогда намечена целая реформа преподавания. Ушинский сгруппировал около себя блестящих педагогов из бесплатной Таврической воскресной школы. Он же пригласил Н. Г. Помяловского преподавателем русского языка младших классов института. Ушинский очень высоко оценил метод преподавания Помяловского, но последний недолго оставался в Смольном по чисто принципиальным причинам, он не одобрял царившей там постановки преподавания, сводившегося к механическому заучиванию по учебнику. А платили в Смольном по тем временам весьма хорошо. В деньгах же Помяловский очень нуждался, но высокая принципиальность взяла верх над материальной нуждой. И он оставил Смольный, усердно продолжая работать в воскресных школах.

Великолепный портрет Помяловского на фоне его деятельности в воскресной школе дала Е. Н. Водовозова, имевшая возможность его наблюдать, как преподавателя. «Его густые, вьющиеся, волнистые темно-русые волосы были закинуты назад. Красивые голубые глаза, благородный открытый лоб, подвижные черты лица и удивительная приветливая улыбка на губах — все делало его чрезвычайно симпатичным». А вот Николай Герасимович в роли преподавателя: «Он с такой доброй улыбкой провел рукой по волосам белобрысого мальчика, что, видимо, сейчас же расположил того в свою пользу. В то время как Помяловский перелистывал книгу, чтобы выбрать что-нибудь для своего ученика, тот спросил его:

«Скажите, дяденька, как это пророк Илья так гулко громыхает по небу? Ведь на нем нет ни каменной мостовой, ни мостов». Помяловский громко расхохотался, ему вторили его ученики. Затем он (Помяловский) так просто начал рассказывать о небе, и тучах, и громе, и молнии, что под конец мальчик воскликнул: «Значит, про пророка Илью только сказки сказывают?». Во время этого объяснения к Помяловскому подходили и другие ученики, без церемонии оставляя своих учителей, и, наконец, около него образовалась целая группа, из которой то один, то другой спрашивал его о чем-нибудь. Помяловский встал с своего места и с неподражаемою простотою, то добродушно посмеиваясь, то сопровождая свои объяснения русскими поговорками и пословицами, разъяснял недоумение детей. Скоро все присутствующие в школе ученики и учителя обратились в одну аудиторию и внимательно слушали в высшей степени занимательные объяснения Помяловского».

Метод объяснений Помяловского был до того замечательный и оригинальный, что о нем пошла молва не только в среде преподавателей, но и в широких кругах интеллигенции. Многие настолько заинтересовались беседами Помяловского с учениками, что стали аккуратно посещать школу на Шлиссельбургском тракте.

В этот период Помяловский работал не только над вопросами школы. Он изучал Фейербаха, следил за тогдашней передовой журналистикой, впитывал в себя те идеи, выразителем которых был «Современник» и его боевые руководители Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов.

Волновали Помяловского проблемы художественной литературы новой эпохи, ее эстетического новаторства.

Он пристально следил за новым «героем» времени, за боевым типом 60-х годов, пришедшим с новыми идеями, с открытым вызовом отживающему дворянскому обществу, явно презирая барскую мораль и барскую эстетику.

Помяловский задумывает тогда свои основные произведения, которые связали его имя с общественным движением эпохи 60-х годов. Отныне Помяловский-писатель идет рука об руку с идеологами этой эпохи— Чернышевским и Добролюбовым — в освещении коренных вопросов поднимавшегося тогда общественного движения. Как памятник этой эпохи, как яркое художественное ее воплощение встает перед нами творчество Помяловского.

УЧЕНИК ЧЕРНЫШЕВСКОГО

«Самые великие события в мире в настоящее время — это, с одной стороны, американское движение рабов… а с другой стороны, движение рабов в России».

О шестидесятых годах рассказано художниками, историками и авторами мемуаров больше, пожалуй, чем о любом периоде старой русской истории.

Эта эпоха для целого ряда революционных поколений надолго осталась самой светлой страницей нашей освободительной истории.

Скрежет зубовный, с одной стороны, и восторженный лиризм, с другой, — пронизывает всю литературу о шестидесятых годах.

Острая непримиримая классовая борьба отличала «верхнее» и «нижнее» течения тогдашнего общества. Движение рабов выразилось тогда в неукротимых крестьянских волнениях, под напором которых правительство вынуждено было приступить к упразднению крепостного права. Правящее дворянство было сильно обеспокоено, увидев, что в связи с этой реформой выдвинуты коренные вопросы государственной и общественной жизни и что сильно зашатались крепчайшие основы всего векового уклада «крещеной собственности. Уже нельзя было келейно решить вопрос о крепостном праве, замыкаясь в сановно-бюрократических комитетах.

Общественные вопросы стали обсуждаться бурно, настойчиво и в широчайших масштабах.

И, главное, пришли совершенно неведомые до тех пор люди в качестве подлинных руководителей общественного мнения, как идеологи невиданной силы. Это они выдвигали социальные проблемы, приводившие в ужас охранителей самодержавия и дворянского господства.

Революционные демократы 60-х годов, в отличие от разных либеральных хлюпиков, не создавали себе никаких иллюзий насчет царя и дворянства и их «освободительных» мероприятий. Оттого так ненавистны стали дворянству разночинцы, нигилисты, семинаристы, как прозваны были шестидесятники-демократы. Они пришли в общественную жизнь с неукротимой жаждой ко всему дворянскому и барскому. Выходцы бедного чиновничества, низшего духовенства, мелкого купечества и крестьянства, они слишком долго чувствовали на себе гнет крепостничества, барского высокомерия и царского произвола. Их жизнь была в непримиримом антагонизме со всем жизненным ладом господствовавшего класса. Каждый разночинец мог бы сказать о себе словами Помяловского: где нам в барство лезть, не тем пахнем, да и жизнь-то была у нас не барская, друг друга не поймем».

Шестидесятые годы замечательны именно этим резким отмежеванием революционной демократии от всего барского, безразлично какой бы оно ни было масти.

Ко всем установленным до них идейным ценностям шестидесятники подходили с нескрываемым скептицизмом. Они объявили войну всякой отвлеченной этике, всякой «не от мира сего» красоте, всякому идеалистическому прекраснодушию.

Знаменитый «внук Карамзина», князь В. П. Мещерский, в течение нескольких десятилетий бывший самым авторитетным публицистом дворянской реакции, приближенным царей и «высших сфер», рассказывает в своих «Воспоминаниях», сколь неожиданны были для него и его среды люди и идеи 60-х годов.

Вот типичный революционный шестидесятник-разночинец, И. П. Огрицко [3], служивший секретарем у тетки Мещерского. Этот «нигилист» изумлял Мещерского «тонкой иронией»; ко всему, что делалось правительством, относился не только скептически, но насмешливо, считая, что все мероприятия правительства только ребячество в сравнении с тем, что нужно. А нужно было, по его мнению, радикальное изменение всего общественного и государственного строя жизни, нужна была революция. Огрицко уверял Мещерского, что революционно настроенными людьми кишат все канцелярии, департаменты, все университеты, что они везде и только слепые их не видят. Мещерскому «новые люди» 60-х годов, которых он встречал на собраниях у Огрицко, само собой разумеется, показались страшилищами.

3

Огрицко, вернее Огрызко, Иосафат Петрович, видный польско-русский революционер-шестидесятник, был сослан в Сибирь.