Страница 13 из 40
— Неуклюжий медведь, не мог потише, вечно за что-нибудь заденет.
Генерал действительно за что-то задел и ответил из темноты, шумно, всей пятерней потирая ушибленное место:
— Свет очей моих, сколько можно говорить, что вышколенных медведей не бывает даже в цирке, все они неуклюжие. Уж лучше бы сказала — кровожадный, это было бы справедливо: я зверски голоден и готов съесть все, что угодно, в том числе и тебя, моя дорогая женушка.
— Разве ты не ужинал?
— Как же, ужинал. Разве ты не знаешь, что у Бекасова (это был командир полка штурмовиков) больной желудок, и на ужин он мог предложить только творог со сметаной. Я, конечно, отказался. И, кажется, зря, ты, видно, меня не ждала. Во всяком случае я не слышу, — он шумно, как два паровоза разом, засопел носом, обходя по периметру террасу, — я не слышу запаха мяса с луком. Пахнет только вениками. А медведи, как известно, животные не травоядные, им подавай мясо.
— Будет тебе мясо, только не сопи, а то всех разбудишь.
— Это кого же всех?
— Адъютанта с ординарцем. Они, поди, уже спят. Слышишь, тихо кругом.
— Черта с два, — незлобиво отмахнулся генерал и опять там задел что-то в темноте, пытаясь это что-то установить на место. — Своего верного адъютанта я, по-моему, только что видел бодрствующим. И знаешь где? В соседних кустах с какой-то молодицей. И оба визжат от удовольствия. А Сапожков, наверное, у себя на кухне сам с собою в карты играет. Он ведь без этого не может. У него или плита, или карты, третьего не дано. Ну, так будем ужинать, свет очей моих, или прикажете ложиться натощак?
Генерал долго служил на Востоке, облетал почти всю Среднюю Азию, там же пристрастился и к восточной литературе и даже стал неплохим ее знатоком, и это «свет очей моих», как и многое другое в этом роде, он позаимствовал как раз оттуда, справедливо полагая, что всякая литература, в том числе и восточная, должна обогащать не только душу, но и лексикон человека. Правда, с неменьшим удовольствием он называл жену и вторым, тоже довольно экзотическим именем — Лана или Лань, иногда с прибавлением быстроногая. Это было то же, что и Светлана, только без первого слога, который он, как лишний, безжалостно отсек еще в первые дни женитьбы. И все же мудрый Восток, пожалуй, чаще брал верх над благородным животным, особенно когда генерал впадал в насмешливо-покровительственный тон и был не прочь подурачиться, как сейчас, потому что едва Светлана Петровна поднялась с табурета и, вытянув руки впереди себя, пошла отыскивать в темноте дверь в кухню, он бесшумно подошел к ней сзади, оторвал от пола и так закружил ее, что терраса заходила ходуном и зашуршали веники и что-то там, кажется, пепельница, упало на пол и тоже заприплясывало, а генерал, войдя в раж, дурашливо хохоча, кружил и кружил ее, точно делал «бочки» на своем остроносом «яке», пока на шум из кухни не выбежал Сапожков и не уставился на них, как на помешанных. Увидев его, генерал недовольно нахмурился, оставил жену и, дав ей чуток прийти в себя, так как после такого «пилотажа» ее легко могло занести на сторону, коротко бросил:
— Ужинать, Сапожков! Живо!
За ужином Светлана Петровна не стерпела и похвасталась мужу, что у нее теперь есть еще одно, уже третье по счету, имя и он им, этим именем, вероятно, останется доволен, так как оно куда как забивает те два предыдущих — и «Лань», и «свет очей моих».
— Что ты там выдумываешь? — без энтузиазма отозвался генерал, не отрывая головы от тарелки, но на всякий случай все же перестав жевать. — Что за имя?
Светлана Петровна напустила на себя таинственный вид и ответила с достоинством, хотя глаза ее и смеялись:
— Королева карельских лесов! — Потом, выдерживая роль до конца, протянула ему через стол руку как бы для верноподданнического целования и добавила: — Звучит? Как духовой оркестр?
Генерал неопределенно — рот у него был набит едой — повертел туда-сюда головой, затем все же согласился:
— Звучит. И даже громче, чем оркестр. — Потом, дожевав и глотнув из стакана воды и тоже входя в роль, которую она невольно навязала ему своей лукавой загадочностью, добавил: — Только кто это тебя на этот королевский трон возвел? Уж не Гришка ли тут какой Орлов выискался, пока я к Бекетову в полк летал, чтобы полюбовался его сметаной с творогом?
— Ты угадал, мой муженек, выискался. Только вот Гришкой ли его зовут или как-нибудь по-другому, пока не знаю. Но человек он, кажется, достойный.
— Не сомневаюсь, — поддакнул генерал: он все еще не мог взять в толк, принимать все это в шутку или всерьез, но чтобы не опережать события, опять приналег на еду, и лишь когда с первым было бесповоротно покончено, добавил с намерением выудить у нее уже все до конца: — Слов нет, человек он, несомненно, достойный, раз дело касается моей жены. Иначе и быть не может. Только почему все это надо хранить в тайне, не понимаю? Может быть, ты мне все-таки объяснишь, что все это значит: и трон, и королева, и этот твой загадочный вид?
— Не много ли ты хочешь?
— Увиливаешь?
— Нисколько.
— Тогда выкладывай.
Светлана Петровна секунду колебалась.
— Ладно, будь по-твоему. Только пожалуйста, не смотри на меня такими глазами. И не упади в обморок. И ешь, а то остынет.
— Постараюсь, — пообещал генерал.
— Так вот, дорогой муженек, — начала она, нарочно растягивая слова, чтобы придать им побольше таинственности, — здесь, у нас на аэродроме, оказывается, есть один летчик, который в меня безумно влюбился.
— Это он тебе сам говорил?
— Не имеет значения, — стараясь не расхохотаться, хотя ее душил смех, ответила Светлана Петровна. — Понимаешь, влюбился. До потери сознания. И теперь иначе меня не называет, как только королевой карельских лесов. Скажи, что не красиво и не поэтично?
— Куда уж поэтичнее, — проворчал под нос генерал и, с силой всадив вилку в очередной кусок мяса, отправил его в рот, энергично пожевал, потом добавил: — Тебе это все же передал кто-нибудь или сорока на хвосте принесла? Ты мне это объяснишь, в конце концов, или будешь продолжать говорить загадками?
— Ты уже ревнуешь?
— Еще чего не хватало. А потом к кому ревновать? Ты хоть сама-то его видела, этого сумасшедшего? Кто он такой?
— Понятия не имею. Знаю только, что летчик, летает на «Пе-2».
— А говоришь, любит, жить без тебя не может.
— Да, не может.
— Откуда тебе известно? Ты сама-то уверена, что он влюбился?
Действительно, никаких доказательств у Светланы Петровны на этот счет не было. Был только разговор.
— Может, тебя просто-напросто разыгрывают?
— Так ведь Остапчук…
— А-а, понятно, понятно, — с радостью, точно этот самый Остапчук уже давно сидел у него в печенках, подался вперед генерал. — Вон, оказывается, откуда ветер дует. Значит, это мой верный адъютант принес тебе эту весть, значит это ему обязаны мы твоим восшествием на королевский трон? Ловко, ловко, ничего не скажешь. Только почему он не назвал тебе имя этого влюбленного? Что-то мне вдруг захотелось поглядеть на него. Хотя бы издали. Да и на Остапчука тоже. Кстати, где он? Ах да, в кустах, какую-то молодицу тискает.
Светлана Петровна брезгливо поморщилась.
— Ну и выражения у вас, товарищ генерал. — Потом добавила протестующим тоном: — Остапчук тут вовсе ни при чем, он просто хотел сделать мне приятное, потому и сказал, что кто-то там из летчиков не чает во мне души, как, впрочем, не чают, да будет тебе известно, мой дорогой муженек, многие на аэродроме. Значит, я еще не так у тебя плоха и стара, раз в меня влюбляются молодые летчики. Надеюсь, ни того несчастного, ни Остапчука ты подвергать своей генеральской опале не будешь? Не так ли?
— Разумеется, свет очей моих, — всхохотнул генерал.
— А ревновать?
— К кому? К желторотому юнцу?
— А вдруг?
— Ну, если вдруг, тогда и видно будет, — опять всхохотнул генерал и, довольный своим маневром, снова приналег на еду.
Вот что было тогда, в тот день, когда Остапчук завел разговор о влюбившемся в нее летчике. А сейчас вот он снова заговорил о нем, об этом летчике, да еще с таким загадочным видом, и Светлана Петровна сначала нахмурилась, так как вопрос Остапчука неприятно всколыхнул ее память, заставил заново увидеть и услышать все, что было тогда сказано. Но, странное дело, если тогда, в прошлый раз, это вызвало в ней какой-то внутренний разлад и даже что-то вроде протеста, то сейчас эти озадаченно нахмуренные брови, а затем нарочитый смех были всего лишь внешней реакцией на вопрос Остапчука, вовсе не созвучной тому внутреннему состоянию, в котором она находилась после ухода Кирилла. Хотела ли она увидеть того летчика, что позволил себе в нее влюбиться? Этот вопрос сейчас оживил ее память, но душу не затронул, в душу не проник. Он просто застал ее врасплох, прозвучал чересчур неожиданно и некстати. Она в это время думала совсем о другом, думала неторопливо и с какой-то умиротворенностью, и вдруг это размеренное течение мыслей, которому так помогала возня с вениками, было нарушено, и Светлана Петровна, на первых порах, естественно, насторожилась. Но поняв, что это все тот же игривый разговор, что не затронул ее душу, вдруг подошла к Остапчуку так близко, что тот невольно попятился, и с убийственным лукавством, в упор, спросила: