Страница 5 из 76
Своими знаниями по первым двум предметам я обязан прежде всего весьма уважаемому мною учителю патеру Бонифацу Рауху, который в восьмом классе, хотя и с оговорками критического характера, познакомил нас с «Философией искусства» французского историка Ипполита Тэна.
Тогдашнее учение о сущности, обусловленности и явлениях искусства и литературы было догматическим. Оно исходило из определенных норм, например, из греческого идеала красоты, и этот критерий применялся при оценке художественных произведений. Тэн же, напротив, учил, что все явления в области искусства могут быть объяснены историческим развитием, что сценка содержания и формы произведений изобразительного искусства и литературы должна не следовать раз и навсегда установленным канонам, а обосновываться в зависимости от обстоятельств всей совокупностью причин и взаимосвязей, определенными процессами развития. Учение Тэна называют также «теорией среды», потому что оно гласит, что данная общественная среда обусловливает суть и отличительные черты творческих достижений. В этом было нечто правильное. Только оставался открытым вопрос, чем же обусловливается сама «среда».
Знакомство с произведениями Тэна имело для меня большое значение: они стали исходным пунктом для преодоления, так сказать, ортодоксальной католической точки зрения, к которой, несмотря на разностороннее обучение, нас приучали бенедиктинские монахи, а также потому, что теория Тэна выходила за пределы религиозно обусловленных узких гимназических представлений. «Философия искусства» Тэна стала для меня руководящей нитью при изучении литературы и искусств. Много лет спустя она сделалась важной исходной точкой, для того чтобы я заново продумал и пересмотрел не только вопросы искусства, но и вопросы общественного развития в целом.
Примерно с 1911 года (я был тогда в седьмом классе) во мне пробудилась склонность к военному делу; мне хотелось после окончания гимназии стать офицером. Времена тогда были неспокойные. Из-за спора с Францией по поводу Марокко в Германии разгорелись националистические страсти. По сути дела, речь шла о конкуренции между немецкими и французскими промышленниками, которые эксплуатировали марокканские сырьевые ресурсы. Германский кайзер, напористо защищая германские интересы, послал канонерку «Пантера» в марокканский порт Агадир. Казалось, что предстоит война с Францией. В конце концов дело было решено «коммерческим» способом: Марокко было объявлено французским протекторатом, Германия за отказ от территориальных приобретений в Марокко увеличила свою колонию Камерун за счет Французской Экваториальной Африки.
В связи с посылкой «Пантеры» в Агадир в Германии возникли острые политические дискуссии по вопросу о деспотизме кайзера. Главным образом социал-демократы да и некоторая часть буржуазии открыто бранили Вильгельма II. Круги, называвшие себя национальными, были недовольны франко-германским соглашением и сердились по поводу того, что немецкие политики отступили. Гимназист седьмого класса Винценц Мюллер вместе с ними считал, что у других есть все, а у нас, немцев, ничего.
Моему увлечению офицерской профессией способствовало чтение воспоминаний об освободительной войне против Наполеона, столетие которой праздновалось в 1913 году. Уже за несколько лет до этою стали много писать и говорить о прусских реформаторах — бароне фон Штейне, Шарнгорсте, Шейзенау, Бойене и других вождях национального сопротивления. Примерно с 1910 года я стал читать все книги по этому вопросу, в том числе и те, в которых резко критиковались порядки в Германии и Пруссии.
Когда я откровенно высказал родителям желание сделаться офицером, они заколебались и даже отнеслись к этому отрицательно. Отец сразу же заявил, что это не д ля меня. Офицерский корпус состоит из дворян и сыновей офицеров и чиновников. Кроме того, у нас нет никаких связей с военными кругами, а без протекции меня едва ли примут в армию, да если и примут, то выше звания майора я не дослужусь. В нашей семье не было никаких военных традиций. Мой прадедушка, который в 1811 году, перед походом на Россию, вытянул жребий, нанял вместо себя другого человека. Дед в 1848 году участвовал в гражданской обороне. Моя мать считала, что я должен изучать медицину. Было бы так хорошо, говорила она, если мой брат, уже студент-теолог, станет священником, а я врачом. Эта профессия позволит мне делать так много добра больным и бедным, а если я буду стараться, то и жить в достатке.
Мой отец аргументировал преимущественно политическими контрдоводами. Он, можно сказать, затаил гнев против германского императора и все время говорил о «личном режиме». Особенно возмущался он фразой, произнесенной Вильгельмом II во время одной из его ранних речей: «Кто не за меня, тот против меня, а кто против меня, того я уничтожу». Мой отец вовсе не был настроен, скажем, на бело-голубой лад, то есть по-баварски. Это было видно уже из того, что в праздники наш дом в числе немногих других домов украшался не только бело-голубым, но и черно-красным флагом. Мой отец не то чтобы не переваривал пруссаков, как многие баварцы, но он часто критиковал прусскую отсталость, которая, например, была видна из сопоставления прусского избирательного права с избирательным правом в южногерманских землях, то есть проявлялась в прусской трехстепенной избирательной системе. Остэльбцам, прусским юнкерам, он приписывал главную вину за вызвавшую столько волнений политику кайзера, а ведь именно они имеют решающее влияние в армии. Возмущенный, он все время вспоминал слова консервативного депутата рейхстага, восточнопрусского юнкера фон Ольденбурга-Янушау, что кайзер может разогнать рейхстаг с помощью одного лейтенанта и десятка солдат. Отец категорически отказался использовать свое влияние как депутат баварского ландтага, чтобы меня зачислили в армию фанен-юнкером (кандидатом в офицеры). После долгих уговоров мои родители согласились наконец, чтобы я сделался офицером.
1 октября 1913 года я поступил в 1-й (баварский) саперный батальон в Мюнхене в качестве добровольца-одногодичника. Мои многочисленные прошения о зачислении фанен-юнкером, с которыми я обращался в различные войсковые часта, несмотря на увеличение численности армии, отклоняли под предлогом отсутствия вакансий. Правда, прошения я подал поздно, в конце 1912 — начале 1913 годов. Быть может, были и другие причины отказа, например, мое социальное происхождение.
Под командой унтер-офицеров началась настоящая муштровка: «Ложись! Встать! Ложись! Встать!» — и тому подобные практические занятия. Иной раз, когда я плохо или якобы плохо выполнял упражнения, меня заставляли пробежать сто метров, крича при этом: «Эти добровольцы-одногодичники — величайшие в истории идиоты!» Иногда, проштрафившись, я должен был влезть на дерево, росшее на казарменном дворе, и до хрипоты кричать: «Я сижу там, где обитали мои предки!»
Очень не любил я и мои товарищи бега с препятствиями, а на гимнастике — прыжков через гимнастический плинт. При выполнении этого упражнения я из-за сильной усталости и повредил себе колено. Однако ни дурное настроение, ни чувство досады, иногда переходившее в злость, не отвратили меня от офицерской профессии.
В декабре 1913 года мой отец еще раз решительно ополчился против избранной мною профессии. Поводом для этого был уже упоминавшийся инцидент в Цаберне, который вызвал тогда как в Германии, так и за границей, особенно во Франции, бурные атаки против германского милитаризма.
Что же там произошло? В небольшом эльзасском городе Цаберне обострились отношения между населением и военнослужащими располагавшегося там 99-го пехотного полка, укомплектованного из эльзасцев и жителей Северной Германии. На занятиях с новобранцами лейтенант барон фон Форстнер заявил, что каждому солдату, который прикончит жителя-эльзасца, он даст десять марок. Это заявление стало достоянием гласности и, естественно, взволновало население. Несколько раз дело доходило до скоплений на улицах, главным образом молодежи. Командир полка полковник фон Рейтер ввел в дело — хотя этим должна была бы заниматься полиция — небольшое войсковое подразделение, которое самовольно произвело аресты, в том числе совершенно не причастных лиц. Бургомистр Цаберна обратился за помощью в рейхстаг, тогда как командующий Страсбургским военным округом генерал фон Деймлинг угрожал объявить в Цаберне осадное положение.