Страница 13 из 76
В новом наступлении в конце мая 1918 года немецким войскам не удалось добиться решающего успеха, хотя они и продвинулись через Эну до Марны. Оперативная сводка главного командования упоминала теперь всякий раз, что Париж находится под обстрелом. Однако для этого имелось одно-единственное орудие! Вскоре я подал рапорт о переводе в качестве командира роты в пехоту, и меня переместили во 2-й гвардейский запасный саперный батальон в Берлине, который обеспечивал пополнением находившийся на Западном фронте гвардейский резервный инженерно-саперный полк, единственный огнеметный полк германской армии. Мне объяснили мой перевод тем, что в будущей, послевоенной армии предусмотрены огнеметные части. Поэтому кадровых офицеров для приобретения боевого опыта переводят со всего рейха в огнеметный полк. Кроме того, учитывая поставленные перед инженерными войсками большие задачи, кадровые офицеры-саперы должны во время войны быть сконцентрированы в одном месте.
Прибыв в новый полк, я сначала был оставлен при штабе, размещавшемся далеко позади линии фронта, в районе Шарлевиля. Штабы батальонов и отдельные роты были распределены по важнейшим участкам Западного фронта. Их задача состояла в поддержке пехоты во время наступления или обороны. Из некоторых доступных мне донесений штабов батальонов я вскоре убедился, что огнеметы оказались довольно бесполезным оружием. Это было типичное порождение позиционной войны. Для маневренных боевых действий аппаратура была слишком тяжелой. Однако унтер-офицеры и саперы-огнеметчики оказались на привилегированном положении, ибо их было мало.
Служба в тыловом штабе полка меня не удовлетворяла. Впрочем, она имела свое преимущество, ибо я получил более широкое представление об общей оперативной обстановке на Западе, поскольку командир полка майор резерва Реттеман имел хорошие связи со штабом Войсковой группы германского кронпринца в Шарлевиле.
Немецкое наступление в июле 1918 года на Марне и в районе Реймса сразу же провалилось. Ответом на него были сильные французские контратаки из района северо-восточнее Парижа. Наступило 8 августа 1918 года, этот, как позднее назвал его Людендорф, «самый черный день германской армии». Успешное англо-французское наступление принесло нам большие потери и ущерб и свело на нет все, что было достигнуто мартовским немецким наступлением. С этого дня англичане и французы продвигались на различных участках Западного фронта частично со значительным успехом. В апреле 1917 года США объявили войну Германии. Несмотря на подводную войну, американские войска были переброшены через океан и уже ранней осенью 1917 года введены в действие сначала на сравнительно тихих участках фронта, чтобы высвободить испытанные в боях войска.
Неудачи на фронте, тяжелое положение на родине привели к тому, что надежды на победу над Францией растаяли. Настроение армии резко ухудшилось. В результате проведенных наступательных операций и последовавших затем контрударов противника боевой состав дивизий сильно поредел. Существенного пополнения не поступало. Тяжело сказалась танкобоязнь, оттого что англичане и французы, а затем и американцы вводили в бой большое число танков, тогда как германская армия располагала лишь минимальным количество этих машин, да к тому же ограниченно годных для боевого применения. В войсках Западного фронта стали заметны признаки разложения. В тыловых районах появилось много солдат, отбившихся от своих частей. Они бродили поодиночке и группами, иногда передвигались на военных автомашинах. Это были солдаты из дивизий и полков, разбитых или сильно потрепанных в тяжелых боях на фронте.
В середине сентября 1918 года в итоге моих настойчивых просьб мне поручили командование 9-й ротой. Ее прежний командир заболел. Рота находилась в составе 7-й армии на фронте близ Эны и дислоцировалась в местечке, где был большой красивый замок князя Монакского. В этом замке размещался штаб немецкого корпуса. Изредка моя рота несла караульную службу и выполняла другие второстепенные задания. По специальности нас не использовали. Когда в начале октября штаб корпуса отошел дальше на север, мою роту, которая явно только путалась под ногами, отвели далеко назад и оставили в деревне в пятидесяти километрах северо-западнее Шарлевиля. Здесь все выглядело иначе. Казалось, пушки на западе гремели очень близко, хотя до фронта было сорок-пятьдесят километров. Все время повозки везли главным образом легкораненых, а иногда передвигались транспортные колонны, сопровождаемые небольшой охраной. Это были, как я выяснил, остатки дивизий и полков, к которым нередко присоединялись солдаты, отбившиеся от своих частей, и солдаты с передвижными средствами.
Как-то я сидел возле крестьянского домика, в котором жил вместе с тремя офицерами, и искал в кителе вшей. Вдруг перед палисадником остановилась машина, и кто-то крикнул: «Подойдите-ка сюда, молодой человек!»
Я надел китель и хотя обиделся, но подошел к автомобилю. Из машины вышел полковник инженерной службы Биндернагель, которого я знал раньше. Полковник очень тепло поздоровался со мной. Сидевший в автомобиле подполковник Генерального штаба, не поздоровавшись, спросил у меня, где здесь находится оборудованная позиция. Я ответил, что знаю местность, но никакой позиции не видел и вообще не думаю, чтобы кому-нибудь пришло в голову оборудовать здесь такую позицию, когда вокруг лишь одни обозы и прочие тыловые части армии. Подполковник Генерального штаба ответил: «Я вас не спрашиваю, кто мог оборудовать здесь позицию!» Полковник инженерной службы на прощание пожелал мне всего доброго, а офицер Генерального штаба даже не взглянул в мою сторону Я рассказал об этом эпизоде офицерам, и с этого времени мы стали называть людей с красными галунами «затягивателями войны». Это выражение на Западном фронте было весьма распространено — так называли офицеров из вышестоящих штабов. Для нас же, фронтовиков, употребление этого прозвища было горькой шуткой. Оно, конечно, не свидетельствовало о том, что мы не хотим больше воевать.
Я продолжал изредка получать фронтовое издание «Франкфуртер цейтунг». Нам стало известно, что в начале октября в Берлине образовано новое, парламентское правительство во главе с принцем Максом Баденским, которого считали либералом. Правительство должно было предпринять шаги для прекращения войны. Нам стало известно и то, что в конце сентября Верховное командование потребовало, чтобы противнику было сделано предложение о перемирии. До фронта докатились слухи, что Болгария порвала с Германией, а Турция находится накануне разгрома. На австрийском фронте в Италии появились явственные признаки разложения. В связи с такой ситуацией мы острили: «Мы будем стоять здесь, на Западе, до тех пор, пока противник не огреет нас с тыла».
В те дни одна сильно потрепанная на фронте дивизия расположилась на окраине нашей деревни. Я связался с начальником штаба дивизии неким майором Хазе и добился того, чтобы мою роту передали в его распоряжение.
Теперь мы не были одинокими в этом неспокойном районе. Майор Хазе был полной противоположностью офицеру Генерального штаба — надутому подполковнику, который так разозлил меня. Хазе основательно заботился о своей дивизии, а также о моей роте. Из уважения к нему я не посылал туда связного-велосипедиста, а отправлялся за распоряжениями сам. Хазе очень удручало положение на фронте. Он был по меньшей мере на пятнадцать лет старше меня, обладал обширными военными познаниями и опытом. Меня глубоко взволновал тот факт, что Хазе считал положение значительно более серьезным и чреватым тяжелыми последствиями, чем я себе это представлял.
Когда в конце октября стало известно об отставке Людендорфа, Хазе сказал мне наедине: «Теперь конец». Правда, ему было известно, что предстоит попытка образовать на Западе новый фронт — от Антверпена вдоль Шельды до Мааса. Однако вскоре он рассказал мне, что сомнительно, удастся ли удерживать позиции от Антверпена до Мааса. К тому же и дальше к югу, в районе юго-восточнее Шарлевиля, дела плохи. Когда в начале ноября узнали о возможном отречении германского кайзера, майор Генерального штаба Хазе совсем пал духом.