Страница 11 из 76
В конце 1916 года, находясь в госпитале, я прочитал роман Анри Барбюса, который произвел на меня своеобразное впечатление. Читать по-французски мне было очень трудно, так как многие страницы книги были написаны грубым, но зачастую метким языком фронтовиков. Думаю, ни одному немецкому писателю не удалось описать во время войны жизнь пехотного полувзвода в позиционной войне на тихом участке фронта и в бою так, как это сделал Барбюс. Он весьма образно показал тяготы, бедствия, разорение и смерть, которыми определялась жизнь на фронте да и в тылу. Роман глубоко взволновал меня. Из прочитанного я сделал вывод: если у французов дела так плохи, то, быть может, мы все-таки выиграем войну.
В июне 1917 года меня в качестве «годного к гарнизонной службе» наконец выписали из госпиталя с ослабленной сердечной деятельностью — результат долго державшейся высокой температуры из-за приступов малярии. Я поддерживал переписку с одним немецким майором инженерной службы, который был старшим преподавателем офицерского военно-инженерного училища близ Госполи. По его инициативе был сделан официальный запрос, могу ли я по состоянию здоровья занять место преподавателя в этом турецком военно-инженерном училище. Я согласился, ибо не хотел оставаться в запасном батальоне.
Под руководством майора Гофмана мне как преподавателю офицерского военно-инженерного училища работалось неплохо. С турками, как и раньше, я ладил хорошо. Большинство из них были рады, что занятия в училище спасают их от фронта. Они говорили «Иншаллах» («Все от аллаха») как в ответ на советы, так и в ответ на замечания о необходимости приложить все силы, чтобы сообща добиться победы.
Военная обстановка в Турции угрожающим образом изменилась к худшему. В начале лета 1917 года британские войска взяли Багдад и продвинулись в направлении Мосула. В конце года англичане, крупными силами наступавшие со стороны Суэцкого канала, заняли портовый город Яффу и Иерусалим. Лучше для нас сложилась обстановка на Кавказском фронте, ибо русские еще летом 1917 года оттянули оттуда свои войска. После Октябрьской революции русский Кавказский фронт сначала вообще распался. В январе 1918 года поговаривали о том, что турки, несмотря на свое отчаянное положение, подготавливают наступление на Кавказ, то есть на Южную Россию. В этой связи назывались и имена ведущих немецких офицеров, например, германского военного атташе в Госполи баварского генерала фон Лоссова и баварского полковника (турецкого генерал-майора) Кресса фон Крессенштейна-паши. Последний был членом старой германской военной миссии в Турции и в начале войны играл видную роль на так называемом Суэцком, а затем на Палестинском фронте. В Веймарской республике он, будучи генералом рейхсвера, играл неприглядную роль — главным образом в афере с поддельными червонцами. Наступление на Кавказ имело целью прежде всего заполучить в свои руки Баку, богатый нефтью, столь необходимой, чтобы Германия могла продолжать войну. В этом же году я слышал, что туда были посланы немецкие войска, главным образом кавалерия.
Офицеры, приезжавшие в Госполи с разных фронтов, рассказывали, что боеспособность турецкой армии упала до труднопредставимого минимума. Иные дивизии насчитывали по 600–1000 человек, но даже и для этого небольшого состава не хватало продовольствия. И прежде недостаточное, по нашим представлениям, продовольственное снабжение армии настолько ухудшилось, что солдаты по нескольку дней не получали хлеба и варили себе «овощной суп» из древесных листьев и трав. Рассказывали, что сотни тысяч дезертировавших турецких солдат бродят по стране, перебиваясь подаянием или занимаясь грабежом. В такой ситуации это было, собственно говоря, не удивительно.
Население в своей массе (я могу говорить в данном случае только о Госполи) нуждалось, если сравнивать с Германией, в неизмеримо большей степени, так как в Турции снабжение населения не регулировалось и потребление не нормировалось. Спекуляция продовольствием, главным образом в столице Госполи, привела к тому, что для большинства населения цены стали недоступными. В то же время немецкие офицеры и солдаты, турецкие офицеры и чиновники, а также те, у кого были деньги, не нуждались ни в чем.
В это время немецкие офицеры встречались друг с другом большей частью на жилом корабле «Корковадо», который стоял на якоре в бухте Золотой Рог. Это был большой океанский пароход, принадлежавший «Гамбургско-Южноамериканской линии». Разумеется, разговоры между офицерами велись преимущественно о военном положении Турции и Германии. Там же, на «Корковадо», 27 января 1918 года праздновался день рождения кайзера. Празднование проходило под непосредственным впечатлением от попытки двух турецких военных кораблей с немецкими экипажами провести, как тогда говорили, «по случаю тезоименитства кайзера» крейсерские операции Тяжелый крейсер «Султан Джавус Селим» (прежде «Гебен») и крейсер «Мидиллих» (прежде легкий крейсер «Бреслау») вышли через Дарданелльский пролив в Эгейское море и возвратились с тяжелыми повреждениями. Новый германский посол граф Бернсторф (до этого он был послом в США, где безуспешно пытался предотвратить вступление Соединенных Штатов в войну) произнес торжественную речь, в которой коротко упомянул о необходимости «соглашательского мира». Нетрудно было заметить, что у большинства присутствовавших офицеров это вызвало негодование и осуждение. После официальной части среди офицеров возник острый спор об этой речи, о политическом положении в Германии и о военном положении вообще.
Я сидел за одним столом с другими офицерами-саперами. К нам подсел бывший немецкий полковник, а тогда кайзеровско-османский генерал-майор и инспектор инженерных войск Лангенштрас-паша, которого я знал раньше, так как перед началом войны он был последним командиром части, в которой я начал службу в армии, то есть 13-го саперного батальона в Ульме. Он хвастливо говорил, что мы наверняка победим, всячески ругал реформу прусского избирательного права, сторонников которой он называл предателями, исключая, разумеется, из их числа кайзера, которого будто бы принудили согласиться с реформой против его воли. Я повторил уже известное мнение по этому вопросу: раз все одинаково хороши, чтобы быть убитыми на войне, то все должны иметь равные права. Некоторые из сидевших за нашим столом офицеров согласились со мной. Лангенштрас, напротив, полагал, что было бы безобразно и прямо-таки опасно, если всякий «неизвестно откуда взявшийся тип» заполучит такое же право голоса, как и «имущие и образованные люди». Потому-то Германия и испытывает сейчас большие трудности, что избранный по таким правилам рейхстаг все время вмешивается в военную политику и в военные дела. Германский кайзер еще доиграется, если и дальше будет слушать плохих советчиков. Дело ведь не только в том, чтобы выиграть войну, но и в том, чтобы после войны Германия осталась могущественной монархией.
Отнюдь не руководствуясь твердыми политическими убеждениями, а погорячившись, из духа противоречия я возразил:
— Германский кайзер сам по себе не персона, которой принадлежит весь немецкий народ. Он только высший представитель Германии.
В ответ на это возмущенный Лангенштрас-паша покинул нашу компанию.
— С подобными взглядами, — сказал он, — вы не можете оставаться офицером после войны. Я уж позабочусь об этом!
После войны Лангенштрас где-то, кажется, в Саксонии, подвизался в Национальной народной партии Германии. Я же был принят в рейхсвер Веймарской республики, хотя, конечно, не потому, что когда-то высказался против германского кайзера.
После этого я осуществил свое намерение вернуться в Германию, чтобы быть там во время предстоявших решающих боев на Западном фронте, о которых говорили почти все. Я подал прошение по начальству, и вскоре мою просьбу удовлетворили.
Военное поражение 1918 года
Прибыв в Германию, я явился в свой 13-й запасный саперный батальон в Ульме. Главной темой разговоров и здесь было предстоящее наступление во Франции, которое должно было решить исход войны. Фронтовые части, обслуживавшиеся запасным батальоном, не требовали у нас пополнения.