Потерять и обрести

– Не останавливаться.

Болото и ночь не кончались.

Крепко сжав губы, Каролина делала следующий шаг. Земля под ней была бездонной. Словно цемент, облепила болотная жижа ее тело. Ил брызгал ей в лицо. Делая шаг, она всякий раз боялась, что оступится и с головой уйдет в липкую топь. Она не помнила, когда чьи-то руки вытащили ее наверх, когда она нащупала ногами твердую Почву. Кто-то обтер ее листьями и мхом, отодрал пиявок, впившихся в ее ноги. Кто-то положил ее голову на подушку из листьев. С ней разговаривали, но она ничего уже не могла ответить. Силы ее иссякли, мысли отключились. Глаза закрылись. Она не знала: то ли она провалилась в темную пропасть сна, то ли в болото, тухлый привкус которого все еще был у нее во рту…

Сквозь занавеску на двери, сделанную из камыша, Каролина увидела сидящих у костра Септимуса и Никанора. До нее доносились их голоса и журчание близкого ручья, на берегу которого она заметила лодку. В перистых кронах пальм играл ветерок. Вертела с птицами вращались над огнем, распространяя вокруг давно забытый аромат жареного мяса. Неужели эта идиллия была явью? Или это был сон? А может, это уже наступила смерть и она на том свете?

Каролина чувствовала себя на редкость легко, словно покинула свое тело и парила как птица в небесах, глядя вниз на мир, который становился все меньше и меньше. Но голоса были настоящими, да и запах жареного мяса реален, как и райская свежесть нового дня. Она села и посмотрела на себя. На ней был клочок желто-коричневой ткани цвета перезрелого банана, не достающий ей даже до колен. Она невольно поискала зеркало, последнее подтверждение того, что она действительно жива. На полу стоял плоский, наполненный водой деревянный сосуд. Она склонилась над ним и увидела свое отображение в чистой воде – она была та же и все же другая.

С улыбкой, новой для себя, которой ее научила эта ночь, она вышла из бамбуковой хижины к мужчинам. Они подняли на нее глаза и замолчали, завороженные ее улыбкой, в которой читалось удивление от полноты жизни человека, заглянувшего в лицо смерти. Она попила молока из кокосового ореха, протянутого ей, поела жареной птицы. Ей казалось, что она пьет и ест первый раз в жизни.

Узкая легкая лодка, едва ли шире, чем их тела, скользила вверх по реке. Небо и солнце исчезли. Их скрыла толстая крыша из мангровых растений, сомкнувшаяся над рекой. В зеленых тлеющих сумерках они ехали под ней, как в подземном своде, где вечно царит ночь.

Воздух был влажным и тяжелым; казалось, что вода лишь неохотно расступается под носом лодки, вязкая, как жидкий мед. Тени зверей мелькали в неверном свете. Фрукты с глухим всплеском падали прямо в воду с растущих в несколько ярусов деревьев. Неподвижно, напоминая обломанные ветви, из листвы свисали змеи.

Каролина села в лодку, не спрашивая, куда они держат путь, куда ее везут, по-прежнему вся во власти вновь подаренной ей жизни. Септимус стоял на коленях, повернувшись спиной. Длинное весло в его руках равномерно опускалось в воду, и так же действовал своим веслом Никанор Велано позади нее.

Казалось, время остановилось. Один раз сквозь просвет в зеленой крыше Каролина увидела, что солнце стояло уже в зените. Потом лес опять сомкнулся, их опять поглотил сон наяву.

Да заметила ли она, что Септимус все время беспокойно ощупывал глазами берег? Заметила ли настороженность в его меченных оспой, напряженно поднятых бровях? Она видела лишь голую спину мужчины и ртутью рассыпанные капельки пота на темной коже. Вдруг он перестал грести. Каждый его мускул напрягся, Септимус застыл, стоя на коленях.

Мурашки пробежали по его спине. В воздухе послышался свист, напоминающий пронзительное жужжание насекомого, что-то сверкнуло, и Каролина увидела в темной спине мулата трепещущую стрелу с пестрым оперением на конце. Весло выскользнуло у Септимуса из рук и поплыло прочь. Не издав ни звука, он упал вперед лицом вниз, перевалившись через край лодки. Медленное течение увлекало его тело, лишь спина с вертикально торчащей из нее стрелой виднелась над поверхностью воды.

Под нависающими над водой берегами возникло движение. Лениво дремлющие там аллигаторы ожили. Нырнув в воду, они подплыли к Септимусу. Каролине вдруг почудилось, что в их клацающих пастях к мертвецу словно опять вернулась жизнь: казалось, что он борется с ними, будто ему нужно одержать победу в этом последнем бою, прежде чем его мечта станет реальностью.

16

Это была ночь цвета индиго. Пылающие костры, окружавшие лагерь черных амазонок короля Дагомеи, отражавшиеся в темно-синем небе, казались уходящими в бесконечность. Неподвижно застыв в своих светлых шерстяных накидках, надетых от ночной прохлады, у входа в шатер сидели часовые. Их скрещенные алебарды из черного дерева с отполированными человеческими черепами на концах, зловеще поблескивавшими при свете костров и луны, отбрасывали длинные тени на шатер. Он стоял в центре лагеря, установленный на возвышении на бамбуковой решетке. Штандарт с аллигатором на острие показывал, что это шатер предводительницы, но сейчас в нем была спрятана пленница, самая ценная добыча ее военного похода: белая богиня с угольно-черными волосами и глазами, похожими на крупные сапфиры.

Они завернули Каролину в шали из белого шелка, приготовив ей ложе из ковров и шкур. Разделили с ней свою еду и охраняли тщательнее, чем четыре тысячи пленных, согнанных в котлован на краю лагеря. День и ночь тени часовых кружили вокруг шатра, каждые три часа караул беззвучно менялся. Каролина безропотно принимала происходящее, как приняла после смерти Септимуса свое пленение, словно это ее не касалось, словно она может выжить, только если будет без сопротивления плыть по течению.

Пол шатра слегка задрожал, когда поднялись часовые. Скрещенные алебарды раздвинулись, и она увидела Никанора Велано. Она не надеялась больше увидеть его, когда после прибытия в лагерь юношу сразу куда-то увели, и вот он стоял в своей синей капитанской форме, в сумерках казавшейся темно-фиолетовой, на груди блестели серебряные позументы – он выглядел сверкающим фантастическим существом среди полуобнаженных негритянок. Он вошел в шатер и остановился у входа. Его лицо оставалось в тени, но по его виду Каролина поняла, что он бы с радостью обнял сейчас ее. Никанор опустился рядом с Каролиной на шкуры. Обхватив руками колени, юноша смотрел перед собой в пустоту.

– Где ты был? – спросила Каролина, чтобы нарушить тишину, столько часов подряд окружавшую ее. Чтобы наконец услышать собственный голос.

– Совсем неподалеку, в одной из пальмовых хижин.

Мимо шатра две амазонки пронесли большой котел, в котором булькала кипящая жидкость. Лагерь огласился гулом голосов, издалека донесся бешеный ритм барабана, шум топающих ног, хлопающих ладоней. Все перекрывая, раздалось пение, переливчатое, как эта ночь. Всюду царило возбужденное оживление.

– Они собираются в столицу королевства Дагомея, – пояснил Никанор.

Каролина вспомнила, кем он был: сыном капитана-работорговца.

– Ты уже бывал там?

– Да, с отцом. Это настоящий город посреди пустыни, Абомей. Они называют его Кровавый город. В тот день, когда амазонки возвращаются из своего военного похода, всегда устраивается большой праздник. Все собираются – король, работорговцы, капитаны.

«Похоже, он не боялся этого города, скорее испытывал нетерпение, желая попасть туда», – подумалось Каролине.

– Ты имеешь в виду этих женщин? – спросила она.

– Это солдаты дагомейского короля Гезо. Отец всегда говорил, что они храбрее и свирепее мужчин. Каждый год в это время они три месяца проводят в военном походе и сгоняют рабов для своего короля. Если в своей стране они не находят достаточного количества, они нападают на соседние племена.

Каролина молча кивнула. В памяти опять воскресли картины последних дней: глубоко погруженные в воду, из притоков реки к ним устремились бесчисленные каноэ. Голова к голове в них сидели негры, не одна сотня, охраняемые лишь маленьким отрядом амазонок. У нее не появилось даже мысли о сопротивлении при виде этого зрелища, совершавшегося с бесшумностью театра теней. Загипнотизированные одним только видом страшных воительниц, пленные не пытались вступать в бой.