Страница 5 из 12
Сашин возлюбленный был хорошо известен в художественных кругах как скульптор, его все знали, а когда Кассандра подняла к нему такое беззащитное и трогательное лицо, а он так нежно на неё посмотрел, то Саша чуть не закричала в голос! Это её мужчина! Это её работа! Это её презентация! Что же это такое! Что за фигня! Она, как маленькая, принялась тереть глаза и хлопать себя по щекам, потом побежала в ванную и принялась плескать холодной водой в лицо. Что делать? Она никак не могла сидеть сложа руки, она забегала по квартире, ища, куда бы приложить их и на чём выместить досаду, недоумение и растерянность.
Она не могла сесть даже на минуту, единственное, что могло ей помочь, она знала, так всегда бывало в её жизни: когда эмоции захлёстывали, она несколько дней в зависимости от глубины, так сказать, поражения не могла ни о чем думать, кроме того, что её так поразило. После трёх где-то дней она успокаивалась, мысли сходили с рельсов, и она могла дышать, навязчивые мысли всплывали всё реже, и она наконец приходила в себя. Сейчас вид Кассандры, преданно смотревшей в лицо её, Сашиного, возлюбленного, так сильно давший ей по мозгам, можно было обратить в творческую энергию и на этом топливе сделать что-нибудь интересное и сильное.
Она на пружинящих от нетерпения ногах побежала в комнату, служившую ей мастерской. По телу пробегала мелкая дрожь, она даже получала от неё наслаждение. Она с головой, а у неё всё, даже любовь, всегда шло от головы, нырнула в работу: скорее, скорее, чтобы не расплескать возбуждение. На столе у неё лежала женщина. Она сдернула влажную ткань. С первого взгляда нельзя было понять, спит она или уже мертва. Плечи лежали в горизонтальной плоскости, ноги, слегка согнутые в коленях, так, как если бы она лежала на левом боку, а бедра занимали промежуточное положение. Правая рука, полусогнутая, лежала ладонью вниз рядом с телом, левая, согнутая в локте, на груди, прикрывая, защищая сердце, голова была слегка повернута налево, подбородок чуть опущен к плечу, она как будто заснула, страдая, и продолжала страдать во сне, словно какая-то боль не отпускала её или брала уже над ней верх и она не должна была уже проснуться. Да, верно, она спала, но проснуться ей было уже не суждено.
В женщине явно проступали Сашины пропорции, её тонкие и сильные руки, тонкие сухие щиколотки, длинная шея, красивой лепки голова и стройные бёдра. Работа была почти закончена. Идея была такая, что сон – это такая же смерть, только от неё иногда просыпаются, а иногда – нет, и когда ты засыпаешь, ты не знаешь, суждено тебе проснуться или нет, это открытие заставляло некоторых людей жить одним днём и забывать всё, что было вчера, лишало их жизнь преемственности и смысла, другие, боясь потерять нить жизни, переставали спать, чтобы не прерывать её. Саша тоже спала только тогда, когда уже не могла сопротивляться, а пока могла, предпочитала не спать. Некоторые, наоборот, погружались в забытье при первой возможности, лишь изредка выныривая оттуда, и, глотнув яви, вновь уходили в сон.
Саша, не успев даже подумать, одним длинным движением вскрыла женщину от солнечного сплетения до лобка и отвалила пласт глины как крышку. Такая шкатулка, с жизнью внутри. С тикающей, невидимой, но слышимой зрителю жизнью. Она представила себе её в алебастре с непрозрачной золотой или слоновой кости, со шрамами и сеточкой еле заметных трещин крышкой на замках, замки должны быть бронзовые с огромным количеством мелких деталей, викторианской эпохи. Она уже всё видела. Но понять, будет это шедевр или пошлятина, она сейчас пока не могла.
Прошло шесть часов. Было три часа ночи – самое нелюбимое ею время. Она закрыла скульптуру и всё-таки решила уступить позиции, так сказать, Морфею, обмануть его бдительность, прикинувшись спящей.
Она приняла душ и легла. За окном была непроглядная, тёплая для зимы темень. Она лежала в черноте и мысли непрерывно крутились по одному и тому же маршруту. Первая остановка: «Матадор», то есть «Гладиатор», смотря с какой стороны поглядеть, если с её, то – матадор, если со стороны Кассандры, то – гладиатор. С одним и тем же лицом. Дальше лязг колёсных пар, перебои сердца на стыках рельсов, следующая остановка: выставка «Дежа вю» – с её стороны или «Жаме вю», если смотреть с точки зрения Кассандры, стук колёс всё убыстряется, её швыряет из стороны в сторону, и на стыках уже боль в сердце наминает: ты-не-ты-не-ты, и третья остановка, в ушах уже грохочет так, что она сейчас оглохнет: он с ней, с Кассандрой, а как же она, Саша, и где ей искать своё сердце? И здесь, на самом пике горя и тоски, она заснула. В мастерской спала скульптура, в деревянные окна, она терпеть не могла пластиковые, мягко и неотступно давила зима.
Утром резко похолодало, небо расчистилось и загорелось розовым у горизонта, столбы дыма поднимались строго вверх, серо-фиолетовые с запада и красные с востока. Так же расчистились мысли. Саша встала свежая, от вчерашней безысходности не осталось и следа. Все просто: надо позвонить ему. Её имя высветится на экране, он поговорит с ней ласково, как всегда, они встретятся в своём обычном месте, в кафе в центре, и пойдут в его мастерскую, всё будет как обычно: они будут говорить друг с другом без слов, им достаточно и взглядов, будут заниматься своим любимым делом, если надо, она будет позировать, потом он, она давно хочет сделать его торс, такого тела, как у него, нет больше ни у кого на свете.
Она испытала облегчение, ей стало ясно и спокойно на душе, и она не спеша позавтракала, подвела глаза, чтобы разрез, улетающий к вискам, казался ещё четче, подкрасила губы, и из зеркала на неё глянул антипод Кассандры с её наивным и трогательным лицом, на Сашу смотрела какая-то ведьма не ведьма, а точно несчастная и неприкаянная девушка, которая с отчаянием вглядывалась в неё, в Сашу: она с ужасом отшатнулась и побежала смывать косметику. Стало лучше: женщина в зеркале стала поспокойнее и не такая несчастная: просто замотанная и усталая от своих мыслей, обеспокоенная, но не такая неприкаянная, как раньше, без ужаса в глазах.
Она набрала номер своего мужчины. Она просто как будто видела, как он достал телефон, она хорошо представляла и модель, и цвет, она ведь не раз держала его в руках. Гудки, наконец его голос, её пробила приятная судорога:
– Алло, – сказала она. – Это я.
– Кто я? – переспросил он.
– Александра, – уже с предчувствием беды сказала она. Следующий вопрос уже был как удар под дых:
– Какая Александра?
Безнадежно. Безнадежные надежды, от её уверенности в себе и в том, что всё разъяснится, не осталось и следа. Как это: «Какая Александра?» Как будто у него много Александр! Что же это? Это я! беззвучно закричала она в трубку, оттуда слышался его, ставший из родного таким далёким, отстранённым и безразличным, чужим вежливым голос:
– Кто это.
Даже без вопроса, просто: Кто это.
Как ей сказать, кто она? Это я, твоя Саша? Это я, Александра, твоя – кто? В самом деле, кто? Если он её не узнал, то что она может ему сказать, чтобы узнал? Она чувствовала себя, как будто у неё отняли её жизнь, её имя, её любовь, вообще – всё.
Она никто, и звать её никак.
Она была уничтожена одним звонком. Её не было.
Не существовало вовсе. Всего хорошего, глупо сказала она и повесила трубку. Это сон? Она спит? Что это такое? Что ей делать? Ну, что-то ведь можно сделать? Смешно доказывать ему, что она – это она, если он её не помнит. Показать фото? Точно, фотографии, где они вместе. Даже если она его не вернёт, то хотя бы вернёт себя. Свое имя, свою жизнь.
Она бросилась к столу, вытряхнула из коробок общие с ним фото. Вот они в отпуске, на море, он и она на фоне садящегося в море солнца, но сейчас она и сама заметила, что лиц не разобрать, она-то знает, кто на фото, но разобрать практически ничего невозможно. Вот она и он на презентации прошлогодней выставки. Она смотрит в камеру и улыбается, а он, как назло, отвернулся и виден только контур щеки и напряженные мышцы шеи, он стоит боком, и понять, что это точно он, только по одежде нельзя.