Страница 9 из 18
– Да, – ответил я. – Ложись. – И протянул руку.
Петра улеглась, прижалась боком, обняла. Странно, мы молчали.
– Я тебя напугала, мой Петер? – опять услышал я тот же вопрос еще через минуту.
– Я понял, как люблю тебя, и, да, даже испугался.
– Нет-нет, так нени можнэ, так нельзя – любить и испугался!
– Любовь и страх несовместимы, – перевел я и усмехнулся: – А если так любишь, то боишься. Боишься потерять.
– Нэ-нэ, нени можнэ! – повторила Петра, но вдруг рассмеялась: – О, Боже, когда я близко с тобой, совсем близко, то опять перехожу на чешский – ну как себе говорю, с себе… с собой, да. Когда ты, то я с собой… Э, Петер мой, почему ты не делаешь это? Ты будешь меня брать? Я хочу, бери, да.
А я не мог. Нет, не физически, а… А как? И сейчас не могу выразить.
– Погоди, я сейчас, – шепнул, – еще немного.
Петра протянула руку и стала меня гладить.
– Всё хорошо, Петер, всё твое прекрасно, сильно… О, Дева Святая, как это много, большой как!.. Я хочу его целовать. Хочу. Можно? А как?.. Э, вот так.
Я почувствовал ее губы, стало жарко и холодно одновременно. Ледяной жар, так бывает? Не знаю, не помню.
Помню только, что вскоре лег на нее и перед тем, как раздвинуть ей ноги, стал целовать глаза. Чтоб она закрыла их наконец, чтоб они не светились, не прожигали меня…
Потом (когда – потом? И сколько вообще это длилось?), потом вдруг услышал шепот:
– Люшка пришла.
– Ты слышала?
– Да, дверь хлопнула.
– А я не слышал.
– Хорошая Люшка! Пришла когда надо… когда уже… когда я стала пани, а не дева, – Петра опять тихонько рассмеялась. – Мне хорошо быть твоей пани. Теперь я принимаю твои комплименты, мой Петер! Скажи мне: пани Новакова!
Я сгреб ее в охапку, стал целовать.
– А когда ты станешь моей женой, пани Симоновой?
– А ты хочешь? А хоть завтра! Венчаться завтра!.. Э, нет, Петер, это я смеюсь, венчаться мы будем в соборе Святого Вита, у меня в Праге, у самого архиепископа, но не у Йозефа Берана, к сожаленью, он сейчас в изгнании, уже не под домашним арестом, декуйи, спасибо… но там, там, у Святого Вита, поверь! Ты так хочешь?
– Хочу. Хочу – как ты. Хотя это сказка, конечно. Петра, ты реалист?
– Я пианист, – произнесла она вдруг совершенно серьезным голосом. – Я играю музыку. Моя любовь есть моя музыка, и ты, мой Петер, есть моя музыка. Мне ничего не страшно, и всё есть не сказка, а ты и я. Петер и Петра. Всё…
Она, Петра, была права. Мы и есть всё. Жаль, что бытие этого не принимало, не желало принимать. Бытию важно размножение, а не любовь…
Что было потом? Что еще – тогда, той нашей первой ночью?
– Тебе было очень больно? – спросил я.
– Совсем нет, – тут же отозвалась Петра, и опять серьезно: – Ты мой муж, а если так, тогда не больно.
Мне стало совсем легко, и захотелось подурачиться:
– Какой же я тебе муж, если мы не обвенчаны? И ты стала женщиной, а не обвенчана. Это не грех? Твой Бог, как он к этому отнесется?
– Тут не Бог, а Святая Дева. Она позволяет, когда любовь.
– А, вот как! Вот так у вас, католиков! Если так, то, значит, можно.
– Да, вот так у нас. Святая Дева позволяет, если очень любишь. И Господь Иисус любил без освящения брака в храме Иерусалимском.
– Кого любил?
– Как кого? Марию Магдалину.
– Грешницу? Ту самую?
– Да. Отпустил ей и возлюбил. Любить – то е прощать. Любить можно и до венчания, и без венчания, Дева дозволяет. Она не дозволяет дитя от любви убивать… Э, аборт, разумеешь?
– Да. А ты как?.. – я замялся. – Как будет, если сегодня?..
– Э, нэ, нет! – Я скорее почувствовал, чем увидел, что Петра улыбается. – Сегодня нет, я знаю. Меня бабичка Кветослава обучала. Э, то е когда будет, а когда нет. Я хочу дитя, хочу от тебя, Петер, но это не сегодня, это потом, после венчания. Ты приедешь ко мне, мы пойдем к Святому Виту, и всё потом у нас будет, дитя.
Вот такой план выстроила моя Петра. Разумная католичка, романтик, пианистка. Она еще ничего не знала, да и я тоже – про бытие.
– Лежи, Петер… нет, встань, я новое постелю, чистое, а то… ну, разумеешь? И в ванную комнату схожу, мне надо. И Люшке скажу, что ты со мной, а то она утром испугаться будет. Трястись будет. Хорошая у нас Люшка, тихая мышка. Ну, встань, Петер, я постелю новое…
Я улегся на новую простынь и уставил пустой взгляд в невидимый потолок. Я плыл. Я был счастлив. Я всё испытал. (Еще один романтик!)
Нет, не всё, оказалось.
Вернулась Петра, сбросила халат, легла, прижалась. И вдруг:
– Скажи, Петер мой, ты за эти годы… ты никогда меня не забывал?
Вот черт, я всегда понимал ее иносказанья, всегда понимал, что она имеет в виду! Вот и сейчас тут же понял. «Ты мне никогда не изменял?» – вот что хотела она спросить.
Я похолодел. Я мучительно помнил об этом весь последний год.
– Это было однажды. Я забыл о тебе на полчаса. А потом, уже через две секунды после… через две секунды – вспомнил… Это мрак.
Петра молчала. Вот и всё, подумалось мне. Конец. Она этого не переживет. А если переживет, то как? Оказалось – вот так:
– Ты меня любишь, – утвердила она. – Я знаю. Меня давно не было, долго, вэлми долго. Мужчина долго не может, разумею. Ты ее, ту пани, не любил, я знаю.
– Да, – подтвердил я, – не любил, просто, понимаешь…
– Э, не надо говорить, я знаю. Знаю, Петер. Вот и говорю: не мучит. Э, то е не мучь себя. Я буду не помнить про это. Я не буду тебя винить. Почему? Прощать, так, да? Да, прощать. Я тебя люблю. Любить – это прощать. Так Бог говорит. Прощать, если любить. Не помни про то. Я тебя люблю. Всё простить тебе, всё. Надо простить… э, надо прощать. Любить есть прощать. Так…
Так мне отпустили грех. А больше я не грешил никогда.
Пройдет много лет, и я пойму то, что тогда только почувствовал: есть тот редкий случай, когда физическая близость – только способ обрести близость духовную, сродниться, срастись душами. То есть женское тело, которое я желаю и которым обладаю, – это туннель для проникновения в ее, моей женщины, душу. А если так, то сотворится наше родство. Конечно, с материалистических позиций это полная чушь, ибо природе важно как раз сугубо физическое: чтобы осуществлялось воспроизводство, а до прочего ей нет дела. Но человек – парадоксальное животное на Земле. Некоторым человекам любовь дана еще и для воспроизводства духовного.
Трагедия любви в том, что чаще всего этот туннель – глухой, то есть с наглухо закрытым, замурованным концом. Везет лишь избранным…
Той женщиной, о которой речь, была Петра. Только она. И благодаря ей я стал избранным.
Иногда события параллелятся, это известно.
Еще через несколько дней, поздно вечером, когда я вернулся от Петры (мы решили сделать перерыв на эту ночь, чтобы наконец выспаться), ко мне к комнату зашел отец.
– Потреплемся, Лёшка?
– Конечно.
– Тогда сугубо мужской разговор – не как отец и сыном, а как два друга. Идет?
– Естественно.
Я любил отца, несмотря на его нравоучительные беседы со мной, правда, дозированные. Например, о необходимости после окончания МГУ обязательно вступить в партию. Тут у нас возникали дебаты, даже споры. И вот сейчас – что, опять? К счастью, нет.
– Как твоя Петра? Расскажи мне о ней, что считаешь нужным.
– Да и нечего скрывать. Могу рассказать всё.
И рассказал. Про ее дела в консерватории, про квартиру в Собиновском, даже про ее упорное католичество (но это будто в шутку), про ее надежды на профессиональные успехи, про Льва Оборина, от которого она прямо-таки без ума.
Отец внимательно слушал, понимающе кивал, улыбался. Когда я иссяк, задал вопрос впрямую:
– Ты ее любишь?
– Да, очень.
– А она?
– Тоже.
– Прекрасно! И вы уже близки, как я понял.
– Да.
– Еще раз прекрасно. Рад за тебя. И какие у вас планы?
– Жить, любить.
– Лёша, это мне ясно. Но планы-то есть или нет? Личные планы?