Фронтовичка

Они лежали долго, и за эти минуты ошеломленная гибелью танков пехота начала приходить в себя. Все чаще к Прохорову прибегали связные командиров с просьбами разрешить несколько улучшить позиции, но комбат запрещал это делать.

— Не время.

Потом к нему вместе со связистами стали подползать артиллерийские и минометные командиры, и в тот момент, когда уже посеченные осколками, опаленные огнем деревья на опушках обоих лесочков зашевелились и местами даже свалились, приполз и авиационный офицер в праздничной, с голубым околышем фуражке, с блестящей золотой «капустой». Он был запылен, грязен, на скуле запеклась кровь, но фуражка у него сияла, и на ней не было ни травинки.

— Ну, гвардии капитан, — еще не отдышавшись, предложил авиационный офицер. — Давай цели. Сейчас штурмовиков вызову.

— А ты сам смотри, — сурово, но с той скрытой и теплой насмешкой, с какой разговаривают сильные мужчины с понравившимися им такими же мужчинами, сказал Прохоров. — Как следует посмотри. — И приказал Вале: — Сбегай, сержант, прикажи второй роте: как только дадут трехминутный налет на ее участке, пусть выдвигается вперед. — И сейчас же, не спрашивая согласия, приказал одному артиллерийскому офицеру: — Дай-ка сосредоточенный вот сюда.

Прохоров показал рукой вначале на карту, а потом на местность.

Когда Валя сползала во вторую роту, данные были готовы, и на залегшую немецкую пехоту обрушились тяжелые снаряды. Рота незамедлительно продвинулась вперед и заняла очень удобный для обороны, отлично замаскированный и потому ранее незамеченный ход сообщения.

Прохоров в это время договорился с другим артиллеристом, и другая рота под прикрытием огня заняла более выгодные позиции.

Немцы все лежали. Авиационный офицер с тревогой следил за опушками лесков.

— То танки или не танки? Вот что главное, — озабоченно шептал он и кричал в услужливо подставленный радистом микрофон: — Уточняю, уточняю! Еще минуту.

Рядом грохнул снаряд, офицер одной рукой схватился за фуражку, а второй прижал микрофон ко рту и присел. Уже на корточках он прокричал:

— Сами слышите, что тут делается!

Это, кажется, успокоило его далеких начальников.

Еще через несколько минут позади батальона, между догоравших, дурно пахнувших «дылд», заметались стремительные, сердито подвывающие машины. Они оставляли пушки и боеприпасы и уходили в тыл.

Провожая их взглядами, пехотинцы, оправдывая давнюю и теперь ненужную зависть, говорили:

— Ото машины так машины.

— Что и говорить — на автомобили они мастера. А с танками пшик получается.

И обида на далекую Америку как-то притухла, смазалась.

Десятки, сотни мелких и мельчайших причин влияли на моральное состояние пехотинцев, и предстоящая контратака уже не казалась губительной. Противник потерял главное — время, наверстать которое он уже не мог.

Но для Вали важны были не эти десятки и сотни причин. Она видела, что Прохоров все надежней и верней держит в своих руках нити управления и очень умело ими пользуется, все улучшая и улучшая до сих пор почти безнадежное положение батальона. И то, что к нему на помощь прибывали новые боевые средства, которые он тут же использовал для общего улучшения положения, только усиливало в ней благоговейное отношение к гвардии капитану. Не к самому Прохорову, как бы он ни нравился ей сам по себе, а именно к офицеру, командиру, комбату.

Все более захватываемая этим чувством, Валя даже не испугалась, когда на опушке правого леска повалились выбежавшие вперед деревья-подростки и над ними выросли приземистые туши «пантер». Прохоров сузил глаза, лицо у него стало властным и гордым. Он негромко скомандовал:

— Приготовиться.

И все поняли эту его команду как нужно: вразнобой, торопливо передавали данные артиллеристы, связные промчались к своим подразделениям, и авиационный офицер, надвинув блестящий козырек на глаза, словно броней защищаясь от окружающего, пронзительно кричал в микрофон:

— Квадрат тридцать четыре двенадцать, первый и чуточку четвертого — коробочки. Дайте жизни!

Окончательно уточнив задание и приняв ответ, авиационный офицер выпрямился, лихо сдвинул на затылок свою блестевшую на еще высоком солнце, украшенную золотом и лаком фуражку и горделиво сообщил:

— Порядочек, гвардии капитан! Сейчас дадут жизни. Сразу двумя эскадрильями. — И застенчиво попросил: — У тебя гранатой разжиться нельзя?

Прохоров вскинул голову и с неудовольствием посмотрел на все еще белесое, перекаленное небо, словно разыскивая эти две эскадрильи:

— Это все хорошо. Но ты мне скажи, куда фрицевские летуны делись? Все в тыл тянут. Они нам жизни дадут. — Он помолчал и добавил: — Гранаты в ящике.

Авиационный офицер тоже посмотрел в небо, поправил фуражку и пожал плечами:

— Там свои наводчики сидят — вызовут «ястребков». А вообще-то странно… Противотанковых нету?..

— Темнишь? Ну, ладно… Противотанковых тебе не потребуется.

Валя слышала этот разговор и поняла: чем быстрее суживается ее кругозор, ограничиваясь только судьбой батальона, тем надежней расширяется кругозор комбата. Он думает уже не только об этом участке, но и о том, что делается вокруг. И хотя, в сущности, это было совершенно правильно и нормально, это тоже умилило Валю и укрепило в ней веру в Прохорова.

Еще никто не понимал, почему в бою наступила эта довольно затяжная пауза, но уже все ощущали ее и начинали беспокоиться: за тишиной на фронте всегда таится каверза противника.

В сложных военных расчетах, оценках общей обстановки, консультациях с соседями и вышестоящим командованием наступил наконец перелом. Все было взвешено, оценено, и гитлеровские генералы приняли решение: контратаку продолжить.

Минуты бездействия использовали не только советские войска — их использовал и противник. Сбитые со своих позиций, потрепанные и частично деморализованные части были приведены в порядок. Орудия встали на новые места, их наблюдательные пункты выдвинулись вперед, и военная машина, после летучего ремонта, опять была готова к действию. Все по единому сигналу грохнуло сразу: и огневые налеты, яростные и точные, и прицельный огонь отдельных минометных батарей и орудий прямой наводки, и массированный налет авиации, которую тут же перехватили «ястребки» и затеяли в небе стремительную кутерьму.

Наконец из лесочков вышли танки.

Это были не американские «дылды», рассчитанные на трусливого и неопытного противника. Это шли машины, созданные умными и злыми конструкторами, прекрасно понимающими особенности войны и того, с кем придется сражаться их детищам. Низкие, угловатые, с широкими лязгающими гусеницами и вытянутой вперед, в душу заглядывающей, пушкой, они помчались по полю, то скрываясь в складках местности и между нечастыми кустарниками, то снова появляясь на открытых местах.

Проскочив залегшую пехоту, они приостанавливали свой бег, щупали воздух чуткими орудиями и выплевывали сгустки огня. Потом юлили в сторону и снова выпрямляли движение.

В этих издалека кажущихся мягкими, вкрадчивыми движениях машин было что-то хищное, кошачье. Недаром немцы назвали их «пантерами». Чуть отставая от них, ползли квадратные обрубленные «тигры», а между ними метались более легкие, но все-таки мощные машины.

Над минометными окопчиками, в которых расположился командный пункт батальона, воздух стал плотным и звенящим — в обоих направлениях летели снаряды. И несмотря на то что на броне приближающихся танков вспыхивали попадания — они все равно уверенно шли вперед и стреляли. Стреляли по тем самым пушкам, которые скрылись меж сладко чадящими «дылдами». Оглядываясь и невольно сравнивая машины, Валя не могла не подумать о гитлеровских танках: «Вот это машины». И на сердце от этого стало муторно.

Экипажи этих могучих машин были составлены из опытных людей. Но люди эти уже не верили в полную победу, а только спасались от ответственности за преступления. Поэтому подсознательно они не стремились прорваться слишком далеко. Их внутренняя цель была куда скромней — сбить врага и снова захватить утраченные рубежи, чтобы отсидеться за ними до тех пор, пока русские не изойдут кровью. Это состояние, никем не высказанное и даже не продуманное, но все равно живущее в немецких танкистах, не позволяло им шире взглянуть на сражение и заметить, что кроме противотанковых пушек, прилепившихся у догорающих «дылд», как у дополнительных щитов, далеко от устья долины в небо ползут тяжелые шлейфы пыли, над которыми беспрерывно снуют самолеты. Немецкие танкисты и их командиры были захвачены только одним стремлением — восстановить положение, и поэтому, не экономя снарядов, вели огонь по пушкам, громя своего главного врага, и не смотрели дальше.