Фронтовичка

Все в общем-то происходило очень быстро, но нервы были напряжены, мозг работал четко, и время растягивалось. И хотя Валя смотрела на поле настоящего сражения недолго, ей казалось, что прошло очень много времени и все вокруг приостановилось, как в замедленной съемке. Постепенно она стала понимать происходящее, потому что, как ни путаны сражения, с высоты или на карте они всегда четки и предельно ясны, и разобраться в них может всякий. И Валя тоже разобралась, особенно тогда, когда заметила, что на опушке левого из обрамлявших долину лесочка кишмя кишит пехота. Валя сразу поняла, что она готовится контратаковать комсомольцев во фланг и, не когда-нибудь, а именно в тот момент, когда они будут заняты отражением фронтальной контратаки. И ей опять стало страшно: панцирников было так мало, а немцев так много, и так уверенно они вели себя на поле боя, что все это наступление опять показалось Вале бессмысленным.

«Разве ж их собьешь, чертей немых, — чуть не заплакала она. Потом сердито выругалась: — И откуда они только берутся, чесоточные!»

Словом, она разобралась в обстановке, как разбирается всякий, следящий за боем со стороны.

Но когда жалость к комсомольцам, ненависть к сильному врагу переплавились и она поняла, точнее, почувствовала, что не может оставаться безучастной, не может лежать среди перегретого бурьяна на пыльном потрескавшемся суглинке, а должна действовать, влиять на ход боя, в ней проснулся настоящий солдат, который уже бодрствовал в ней до конца. Сознание личной ответственности и в то же время отрешенности от себя во имя этой ответственности за ход сражения окончательно взбодрило Валю, и тут она, как в озарении, поняла, почему комбриг сказал:

— В самый раз. Зашевелились.

Значит, он предвидел эту контратаку из лесочка он знал о ней и именно на этих зашевелившихся гитлеровцев направил свою бригаду. Она сразу, в том же озарении, поняла и комбрига и тех, кто стоял над ним и за ним. И бесчисленные, часто безыменные разведчики, их подвиги и бессонная работа штабов с их расчетами, и усилия связистов и офицеров связи, и многое другое существовало и существует только для того, чтобы вот такой комбриг мог принять решение, отдать приказ. От него теперь зависит — спасти тех молодых, пошедших в бой, как на свидание, или отдать их врагу на уничтожение.

Вовсе не отказываясь от собственной ответственности за общую судьбу, Валя увидела и поняла других командиров, от которых зависит сейчас жизнь тысяч людей, судьба ее Родины. И эти люди против ее воли предстали перед ней совсем не такими, какими она их видела, — худыми или толстыми, загорелыми на солнце или бледными от землистого сумрака блиндажей и наблюдательных пунктов. Эти люди отодвинулись куда-то далеко вверх и стали недосягаемыми. Она мысленно смотрела на них с необыкновенным, почти молитвенным удивлением и ожиданием. Командир — вершитель боя и, значит, судеб — встал перед ней и над ней, и это чувство, не ощутимое раньше, стало вдруг сильным и властным.

По молодости лет, по несовершенству своей военной подготовки она еще не знала — и, может быть, к лучшему, — что даже этот полулегендарный командир далеко не всегда держит в своих руках смерть и жизнь других, что и его жизнь тоже находится в руках других, что на войне иной раз он бывает более бессильным, чем его же рядовой подчиненный. Но Валя не знала этого. Она даже не сумела рассмотреть самое главное, что делало командира командиром: общих идеи, мысли, напряжения боя. Общих для первого маршала и последнего бойца. Не могла она сделать это потому, что сама уже слилась и мыслью и напряжением с этим огромным, общим, что составляло и ее сущность и общую, народную идею.

В эту минуту она видела только копошащуюся на опушке леса пехоту противника и идущие на сближение с нею танки. И как болельщику на стадионе, твердо убежденному, что ему лучше видно, когда и куда нужно бить его любимому игроку, ей захотелось крикнуть танкистам:

— Да бейте их, бейте!

Но, как болельщик, она не видела тех деталей, которые видит игрок и которые мешают ему бить по воротам. Она не знала, что немцы на опушке еще не видят ползущих по долине танков. То, что радовало комбрига — надежда застать врага врасплох, — мучило Валю.

Всегда успешно работавшая немецкая связь наконец снабдила гитлеровское командование необходимыми, полученными из разных мест сведениями, а штаб сработал, взвесил и учел эти сведения, сопоставил их с другими, и связь начала работать в обратном направлении.

Следствия этой работы сказались немедленно. Прежде всего резко усилился огонь батарей и на самом выходе из долины две «дылды» встали с перебитыми гусеницами, а сопровождавшая танки мотопехота залегла: огонь был слишком силен.

Потом тронувшаяся было с опушки немецкая пехота развернулась и тоже залегла, а на ее место выдвинулись орудия. К опушке другого лесочка, обрамлявшего долину справа, катили машины с пушками на прицепе. Наконец фронтальная контратака панцирников как бы изменила свое направление, расслоилась: пехота все еще бежала вперед, а танки и самоходные орудия повернули вбок и пошли навстречу выползающей из долины бригаде.

Разумеется, и советские штабы имели и наблюдателей и хорошо действующую связь, потому что примолкшие было в тылу пушки опять разговорились, завязывая контрбатарейную борьбу, а пополнившиеся боеприпасами «катюши» «сыграли» по опушкам обоих лесочков. Клубы дыма, разрывы, пыль, путаница движений создали такую неразбериху, что понять, что происходит на поле боя, стало невозможным. Но тот, кому следовало понимать, понял. И снова отчаявшуюся, но уже по-новому, не за себя и не для себя, Валю поразил сигнал атаки: гроздья красных ракет.

Танки вдруг взвыли, прибавили скорость и, опасно покачиваясь на воронках, понеслись вперед. Теперь Валя не называла их «дылдами» и «гробами». Она молилась на них, шепотом называла их самыми нежными именами, невольно, совсем по-детски, прижимая грязные, шершавые руки к груди.

В тот момент, когда кажущаяся путаница на поле боя достигла предела, машины вышли в истоки долины и по сигналу желтых ракет разом включили свою устрашающую технику. Яростно и замогильно завывая, танковые ревуны властно перекрыли шумы боя. Даже здесь, в тылу, от этого рева у Вали зашевелились волосы на висках. Почти одновременно с ревунами-сиренами ударили все танковые пулеметы, заговорили все пушки. Этот не по-живому ревущий, заслонившийся огненным щитом бронированный поток, мягко перебирая грунт изящными гусеницами, был так неожидан и так страшен, что Валя сразу же поняла: немцы должны испугаться.

И они испугались.

Высыпавшая было с опушки пехота рванулась назад. От устанавливаемых на запасных позициях орудий артиллерийского резерва противника побежали расчеты. Даже спешившие к этому потоку танки противника и те, вздрогнув, остановились, рассматривая и оценивая невиданного противника. Высокие, бьющие сразу семью огневыми точками, ревущие машины были, вероятно, ужасны, и этот ужас был для Вали самым радостным за этот день.

— Ай да американцы! — кричала она. — Ах, молодцы!

Уже поднялась мотопехота, уже, воспользовавшись заминкой, вперед рванулись панцирники, чтобы под этот шум занять более выгодный рубеж, и вся наступающая сторона на несколько минут ощутила восторженный и отчаянный прилив сил. Все рванулись вперед, все поверили в новую, заокеанскую технику.

Но немцы недаром воевали столько лет. Их взбудораженные нервы пришли в норму, дрогнувшие ряды пехоты восстановились и вновь занимали позиции. Хоть и с опаской, но возвращались к своим орудиям артиллеристы резерва.

Прошло еще несколько минут растерянности, немецкие танкисты пришли в себя и оценили идущий на них танковый клин: тоненькие, слишком изящные гусеницы, неэкономное нагромождение башен, их огневой, почти бесприцельный щит, страшный только вначале рев.

Оценили и открыли ответный огонь.

Советские танкисты вовремя почувствовали опасность, но встретить ее во всеоружии не могли: конструкция «дылд» была такова, что самая мощная пушка имела очень ограниченный сектор обстрела. Для того чтобы ударить по немецким, стреляющим слева машинам, нужно было развернуть весь танк влево и, значит, не только изменить направление движения и нарушить замысел командования, но и подставить корму противотанковым орудиям противника.