Страница 15 из 16
– Элина и есть сокращенный вариант.
– Страшно представить, как выглядит полный.
– Еще страшнее, чем ты думаешь, – заверила Тимура я.
– Я буду звать тебя Ёлкой, если не возражаешь.
Возражать, как и в случае с мусиком, не имело никакого смысла, разница заключалась лишь в том, что божество имело гораздо большую (почти неисчерпаемую) квоту на безаппеляционность. И все же я решилась спросить:
– А почему именно Ёлка?
– По-моему, это красиво. Навевает мысль о празднике. Навевает мысль о Рождестве.
Лично у меня чертова ёлка не ассоциировалась ни с чем иным, кроме ржавого остова, коротающего март за балконной дверью, опять же – благодаря мусику: это мусик отравила мое детство складированием оставшихся от сладких зимних утех мертвецов-деревьев. В иные времена их набиралось по пять-шесть, и все они были похожи друг на друга – одинаково голые, одинаково скрюченные. Зрелище – хуже не придумаешь, неужели и я в глазах божества выгляжу столь же непрезентабельно?
Да нет же, нет! – у него наверняка совсем другой опыт, связанный с зимними утехами.
Совсем.
– …Хорошо. Ёлка так Ёлка. Я согласна. Но при условии, что я буду единственной Ёлкой. Вдруг ты называешь так всех женщин. Почем я знаю?
– Ты будешь единственной! – с жаром заверил меня Тимур. – Ты и без того – единственная.
Он шутит или?.. Какой смысл он вкладывает в слово «единственная», неужели он чувствует то же, что чувствую я? Все из-за сигареты, первой в жизни: меня слегка подташнивает, окружающий пейзаж распадается на отдельные, никак не связанные между собой детали, – и все они медленно тонут в волнах его волос. Его волосы – вот что доминирует. Его волосы украшены обрывками постеров (фестивали, конкурсы, концерты), монтажными срезками из фильмов Грегга Араки (редкостная мочеполовая туфта в стиле home-видео, я и десяти минут не продержалась); его волосы украшены устрицами, креветками и садовыми улитками, в них вплетены тонкостенные пробники с самыми модными в этом сезоне ароматами – и это уже не море волос, как было вначале, -
целый океан.
Чтобы выжить, чтобы не захлебнуться, не набрать излишка прядей в отравленные сигаретой легкие, нужно немедленно приступить к строительству ковчега. Того самого, где каждой твари по паре, вот только дуриопахнущего халтурщика и хламодела Грегга Араки я в него не возьму. Ни за что.
Губы божества похожи на цветы.
Такие цветы произрастают в странах, до которых мне не добраться по определению, на худой конец – в «Самой полной энциклопедии растений», перевод с английского. Губы, похожие на цветы, – довольно избитое сравнение, существующее в любой реальности. В моей реальности дело усугубляется стеблями, па которых покачиваются чертовы губы: они сработаны из волос – как и силки, как и все остальное, в природе нет крепче материала, и никакого другого материала тоже не существует. Божество по имени Тимур протягивает их мне:
– …Ты единственная. Единственная женщина в штате. Кроме босса, естественно. Даже уборщицей у нас числится мужик.
Вот и всё объяснение. А я-то что себе возомнила?..
– Ну, положим, я пока не в штате. Принята с недельным испытательным сроком. Ваш босс – женоненавнстница?
– Не только это, ха! Она еще и самая настоящая сучка, немецкая овчарка, дьяволица. Удачливая амбициозная стерва, страдающая приступами бешенства матки. Ее любимое блюдо – мальчики, провинциальные и не очень; побольше мальчиков, вагоны и цистерны мальчиков, танкеры и товарняки. Она жрет их сырыми, без перца и соли. Жрет и выплевывает. Не брезгует никем, трахалась даже с нашей уборщицей, а он, между прочим, таджик-нелегал.
Таджик-нелегал добил меня окончательно.
Мне не хватило бы и сорока реинкарнаций, чтобы заслужить такую зубодробительную, такую волнующую кровь характеристику. Бедная Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, лапуля, на твоем полустанке никогда не остановится ни один вагон, ни одна цистерна, ни один товарняк; они даже не замедлят ход, и максимум, что ты можешь себе позволить, – махать газовым шарфом, пока они не скроются из виду. Так думала я и так, должно быть, думал Тимур. Я совершенно не интересовала его, я не годилась и для скоропалительного, ни к чему не обязывающего редакционного флирта, это было видно невооруженным взглядом, тогда зачем он предложил мне пойти покурить? Зачем сказал, что мои несмелые затяжки так эротичны?..
Затем, что он влюблен в немецкую овчарку и дьяволицу. Безответно.
Иначе он ни за что бы так не распалился, не стал бы лить помои на свою начальницу первому встречному, хотя бы из чувства субординации и самосохранения. Безответная любовь – другое дело, только она заставляет людей генерировать глупости, совершать глупости и нисколько не заботиться о последствиях, к которым глупости рано или поздно приведут.
– …Немецкая овчарка? Занятно.
– И я еще слабо выразился. И возможно, ошибся в определении породы…
– Афганская сторожевая?
– Может быть.
– Русская сторожевая?
– Может быть.
– Волкодав?
– Не исключено.
– Все это впечатляет, – процедила я. – Сколько лет знаю свою тетку, а с этой… м-м… кинологической стороной ее натуры не сталкивалась.
– Значит, босс – твоя тетка? – Не то чтобы это известие повергло Тимура в шок, но он заметно посерел и почти слился по цвету с брезентовым шлангом на пожарном щите.
– Ага. Говорят, что мы похожи.
Несколько секунд божество скользило глазами по моему липу (до сих пор так пристально на меня не смотрел ни один мужчина), потом глаза спустились ниже, прямо в объятия пиджака сомнительной фирмы и блузки сомнительного качества. Единственное, что еще может спасти мой имидж, – итальянские модельные туфли на запредельном каблуке, подарок мусика. Внеплановый подарок, нужно сказать. Он был вручен лапуле со скрежетом зубовным: если бы ноги мусика не опухали по весне, она ни за что не рассталась бы с этим произведением обувного искусства.
– Ни хрена не похожи, – вынесло вердикт божество, проигнорировав туфли.
– Не важно. Но я обязательно ей передам столь лестные высказывания подчиненных. Думаю, она порадуется.
– Еще бы не порадуется. Будет счастлива без меры.
Произнеся эту фразу, Тимур надолго замолчал. Я тоже молчала, сосредоточившись на том, как бы не свалиться в обморок и не исторгнуть из организма все свои эротические затяжки, приправленные гарниром из скромного академического завтрака: рогалик, подгоревший тост и два яйца всмятку. Больше всего мне хотелось, чтобы божество испарилось, исчезло, убралось куда подальше вместе с шикарными волосами и несбыточными трамвайными мечтаниями о русской сторожевой. Ведь если сейчас я облажаюсь, то и на моих собственных, возникших на пустом месте, мечтаниях о божестве придется поставить жирный крест. Ее вырвало на ведущего сотрудника журнала – хорошо же начинается моя карьера в попсовом издании «Город и ночь», нечего сказать!..
Но Тимур и не думал отлипать от меня, напротив – принялся запихивать в мое штормящее нутро новые и совершенно бесполезные сведения о концепции журнала и о том, чту бы ему хотелось изменить в этой гребаной концепции, и в оформлении, и в подаче материала, и в штатном расписании заодно. Дальний умысел божества был ясен до неприличия: реабилитироваться в глазах нежданной родственницы хозяйки, а заодно показать себя болеющим за дело специалистом.
– Вообще-то я пошутила. Никакая я не племянница… – Саморазоблачение выглядело такой же нелепостью, как и предыдущее самозванство. Но иного способа остановить поток сознания Тимура я не видела.
– Не племянница? – тут же осекся он.
– И даже не седьмая вода на киселе.
– Тогда… Погоди, я сам угадаю. Ты – сестра ее любовника.
– Вообще-то я была единственным ребенком в семье.
Двоюродная сестра ее любовника. – Воображение музыкального обозревателя «Города и ночи» не отличалось особым разнообразием.
Тоже вряд ли. Девушка с улицы – так будет точнее. Тимур наконец заткнулся и посмотрел на меня с видимым облегчением. И позволил себе улыбку – о, что это была за улыбка!.. Я бы смирилась и с сексистски-шовинистическим оскалом («все бабы дуры»), и с мимолетной тенью профессионального превосходства («все секретутки – безмозглые твари»), – но как мириться со сверкающим, ослепительным, в тридцать два зуба, проявлением жалости?