Страница 39 из 67
Л.М.Добровольскому, игравшему Вершинина, не удалось освободиться от груза своего обычного амплуа в такой мере, как это сделала Васильчикова. В его игре, как всегда умной и интересной, все-таки нет-нет да проскальзывали элементы премьерства, привычка играть «красавцев».
Хороша была А.А.Лачинова в роли Ольги. Ее усталость, физическая и душевная, угнетенное сознание, что жизнь не удалась, что не дождаться ей, видно, замужества, о котором она так мечтает, возрастали с каждым действием. Очень мягко раскрывала Лачинова замечательную сердечную доброту Ольги, ее обаятельную деликатность и доброжелательство к людям.
Удалась и Е.В.Чарусской роль Ирины. На глазах у зрителя происходили правдивый рост и развитие образа. В начале совсем юная, расцветающая для радости, во втором действии уже слегка утомленная, Чарусская - Ирина давала в конце третьего действия страстный взрыв отчаяния, захватывающий зрителей. «О, боже мой, боже мой! Я все забыла, забыла… Я не помню, как по-итальянски окно или вот потолок… А жизнь уходит и никогда не вернется, никогда, никогда мы не уедем в Москву…» Наконец, в последнем действии Чарусская показывала Ирину уже погасшей, смирившейся. Она еще говорила, что уедет на завод, будет работать, но сама, видимо, не очень верила в это. В последнем разговоре с Тузенбахом перед его уходом она с безнадежностью говорила о запертом рояле своей души,- она уже и сама устала искать этот потерянный ключ.
С большим обаянием, искренностью играл С.И.Микулин барона Тузенбаха. Особенно удавалось ему прощание с Ириной перед дуэлью. Но, конечно, лишь сорок лет спустя раскрыл в этой сцене незабвенный Н.П.Хмелев самое главное: именно это прощание - а не пуля Соленого,- убило барона! В этой сцене Тузенбах безнадежно стучится в запертое сердце Ирины:
«Т у з е н б а х. Я не спал всю ночь. В моей жизни нет ничего такого страшного, что могло бы испугать меня, и только этот потерянный ключ терзает мою душу, не дает мне спать… Скажи мне что-нибудь. (Пауза.) Скажи мне что-нибудь…»
Если бы Ирина сказала Тузенбаху хоть слово, подающее надежду дождаться когда-нибудь от нее ответного чувства, он ушел бы счастливый, и Соленый не убил бы его. Но он ушел разбитый тщетными усилиями достучаться до сердца Ирины, ушел заранее побежденный - и погиб.
Очень мягко играл Андрея Прозорова Плотников, актер большой искренности, с прекрасным голосом. Драму Андрея, опустившегося под влиянием неудачной женитьбы, он передавал сдержанно и вместе с тем неумолимо правдиво. Очень показательно для правильности созданного им образа было то, что появление его в последнем действии с детской колясочкой не вызывало в зрительном зале смешков, что я не раз наблюдала а спектаклях некоторых театров.
В виленском спектакле «Три сестры» не было ни одного актерски неудачного пятна, какие бывали часто в других постановках. Можно было опасаться за роли Кулыгина и Наташи,- они могли потянуть провинциальных актеров на комикование. Однако обе роли были сыграны с настоящим правильным чувством художественной меры. Борисов - Кулыгин вызывал не смех, какой исторгает у зрителя карикатура (эту роль ведь часто играли именно так), а улыбку. Чехов написал Кулыгина с исключительной справедливостью и беспристрастием, не утаив его слабостей и недостатков, но и не скрыв несомненных достоинств этого человека. Да, Кулыгин - учитель-чинуша, человек с мышиным кругозором «от сих» и «до сих», как задаваемые им уроки. Но и в этом своем качестве Кулыгин не является фигурой, заслуживающей морального осуждения и отвержения, он - просто один из многих описанных Чеховым не злых, не неприятных чудаков. И если бы Кулыгин не был мужем Маши, прекрасной Маши, которая заслуживала лучшей жизни, лучшей судьбы, зритель относился бы к нему даже доброжелательно. Но и как муж Маши Кулыгин заслуживает уважения: его отношение к жене, полюбившей другого, далеко выходит за рамки «от сих» и «до сих», что по-настоящему человечно и благородно. Таким и играл Кулыгина Борисов.
Как ни странно, роль Наташи, такую, на первый взгляд, легкую и простую «роль-пулю», как говорят актеры, не всегда играют хорошо. Часто в этой роли актриса теряет чувство меры и чрезмерно педалирует на мещанство и хамство Наташи. Это получается грубо иногда даже у хороших актрис, а главное, вызывает ненужный смех зрителей. В этом смехе смягчается, растворяется законное чувство Неприязни к Наташе. Наташа не должна быть смешна, как не может быть для нас смешон человек, мучающий хороших, достойных людей. По самому своему существу Наташа отвратительна, как гаршинская жаба: она «слопала» жизнь Андрея Прозорова, она внесла в дом Прозоровых грязь своего «романчика с Протопоповым». Внешне она льстива с сестрами Андрея, но не пропускает ни одного случая обмануть их, ввести в невыгодную сделку. Вспомним, как цинично выживает она Ирину в худшую комнату, вспомним сцену отвратительной грубости Наташи в отношении старухи-няни. Последний акт, где все хорошие люди несчастливы, и одна только Наташа благоденствует, развлекая своего любовника Протопопова фортепианной «Молитвой девы»,- это апофеоз торжествующего мещанства, почти символический. Такова Наташа у Чехова, и ее трудно играть. Молодая виленская актриса Андреева в роли Наташи нигде не впадала в водевиль или карикатуру. Она была естественной мещаночкой в первом действии, она играла дальнейшие фазы махрового расцвета Наташиной грубости так, словно она и не догадывалась о том, что Наташа тупая и злобная хамка, как и сама Наташа не знает, что она отвратительна. И льстивые слова в адрес «начальницы» Ольги так же естественно переходили в визгливый окрик: «Зачем здесь на скамье валяется вилка, я спрашиваю?», как органически переплетается это в душе Наташи.
Удачей этого сезона (1901/02) была постановка пьесы С.Найденова «Дети Ванюшина», конечно, неизмеримо более слабой. Роли в ней разошлись в труппе хорошо, словно сшитые по мерке. Очень сильное впечатление производил в роли старика Ванюшина А.П.Смирнов. Грозный вначале, дрогнувший под напором жизни в сцене объяснения с Алексеем и после нее, дошедший до отчаяния в конце, но все же суровый, не впадающий ни на минуту в сентиментальность,- таким играл Ванюшина Смирнов. На выразительном круглом лице его последовательно отражалось осознание Ванюшиным глубокого неблагополучия в его семье. С ужасом убеждался он в том, что, сохранив внешнюю домостроевскую дисциплину, он проглядел глубокий семейный распад, ложь, развращенность, воровство, крушение авторитета старших, утративших общий язык с младшими. Очень трогательна была Е.А.Алексеева в своей бессильной преданности детям, в боязливой ласковой заботе о грозном муже, в своей боли за всех членов семьи. Острые, четкие, запоминающиеся образы вылепили все актеры, игравшие детей Ванюшиных: бездушный и себялюбивый Константин - Жуковский, Людмила - Лачинова, Катя - Чарусская, Аня - Кварталова. Очень хорош был С.И.Микулин в роли Алеши. Гимназист, юноша, едва вышедший из подростков, ребячески пылкий и правдивый, умный, чуткий и нежный, но скрывающий эту нежность под наигранной грубостью, страдающий от своего одиночества в большой семье,- все это Микулин передавал горячо, страстно. Зрители следили за ним с волнением. Даже такая рискованная в провинциальном театре тех лет сцена, где старик Ванюшин яростно запускает в Алешу разливательной ложкой,- деталь, способная вызвать у части зрителей смех,- проходила в напряженной, мертвой тишине.
Эту пьесу я потом неоднократно видела в Петербурге в Александринском театре, где она разыгрывалась на редкость стройно и талантливо. И все же виленский спектакль стоит в моей памяти рядом со столичным, как младший брат. Конечно, он был несравним с петербургским спектаклем,- переиграть Давыдова и Стрельскую было немыслимо, да и остальные александринцы играли отлично. Но в виленском спектакле явственно ощущалось то же стремление к жизненной правде в театре. И был в виленском спектакле один актер, игравший лучше столичного: Как ни обаятелен был в Александринке молодой актер Владимиров в роли Алеши, виленский Алеша - Микулин играл лучше, горячее, взволнованнее.