Ночи и рассветы

Они жили теперь под одной крышей, но их по-прежнему разделяла неодолимая преграда. Как в школьные времена. Они словно заключили неписаное соглашение: если в присутствии других еще перекидывались время от времени парою ничего не значащих фраз, то, оставаясь наедине, хранили молчание. Каждый старался найти себе дело даже в те минуты, когда никакого дела и не было. Но иногда глаза, не подчинявшиеся их воле, все же встречались и тут же разлучались.

Как-то в воскресенье, после обеда, Космас и Янна вышли из дому вместе. Решились на это они не сами. Бабушка Агнула не переставала ворчать: «Столько времени здесь живем, а соседи ни разу не видели, чтобы вы сходили куда-нибудь вдвоем».

Они сели в автобус, но за две остановки до центра Янна сошла. Она сказала, что пойдет к своим знакомым. Для того чтобы возвратиться вместе, они условились встретиться на остановке. И так каждое воскресенье.

Время шло. Ночи с изнурительным и бешеным ритмом работы пролетали незаметно, ничем не заполненные дни тянулись долго и монотонно.

Одно за другим приходили и уходили воскресенья. Начиналась новая неделя, и Космас каждый раз с нетерпением ждал ее конца. Он втайне лелеял надежду, что когда-нибудь ему повезет. Но все воскресенья были похожи одно на другое, и, разочарованно слоняясь по улицам, Космас чувствовал, что снова теряет Янну. Она все больше отдалялась, и он ждал, что вот-вот придет день, когда он опять надолго потеряет ее. За все это время она подошла к нему лишь два раза, и эти два мгновения сделали его счастливым.

В первый раз это произошло вечером. Космас и обе женщины работали в подвале. Янна подкладывала на станок бумагу, бабушка собирала отпечатанные листы. Они работали вот уже двое суток и изнемогали от усталости. Космас чувствовал, что вот-вот упадет на пресс. Неожиданно Янна отложила бумагу в сторону и взяла Космаса за руку.

— Отдохни немножко, я за тебя поработаю.

В другой раз он сидел за радиоприемником и вдруг услышал, как Янна спускается по лестничке. Она подошла к нему, что-то положила на стол.

— Это тебе для глаз. — И взбежала по ступенькам. В футляре были темные очки. От бессонных ночей и подвальной пыли у Космаса разболелись глаза. Они покраснели и гноились. Больше всего их раздражал свет. Поэтому Космас прикрывал лампочку листком белой бумаги.

В тот вечер все в нем пело от радости. Потом Янна принесла ему какие-то книги и сама позвала к столу. Но счастье длилось недолго. После ужина женщины спустились в подвал, Космас остался в комнате. Вскоре его окликнули. Бабушка выглянула из подвала и попросила принести ей очки, которые она оставила у себя на кровати.

Космас избегал входить в комнату женщин. А после того как Янна окончательно переселилась к ним, он не заглядывал туда ни разу.

Он открыл дверь и зажег свет. На тумбочке возле кровати Янны на черной шелковой салфетке стояла фотография в рамке. Из-под стекла, серьезный, но очень счастливый, на него смотрел Теннис.

VIII

В те дни они трудились без отдыха. Чтобы справиться с заданием, приходилось работать даже днем. Параллельно с выпуском газеты они должны были за десять дней отпечатать брошюру о целях организации ЭАМ.

Раза два Спирос приводил с собой незнакомого человека. Вдвоем они спускались в подвал и часами правили текст брошюры. Приходили вечерами, когда было уже совсем темно. На глазах у мужчины была повязка. Спирос вел его за руку. Потом они узнали, что это был профессор и что повязку он надевал, чтобы не видеть, куда его ведут. Он боялся в случае ареста выдать под пытками адрес типографии.

Работа шла хорошо. Как-то вечером вместе со Спиросом пришел Ставрос. Это было его первое посещение с тех пор, как типография вступила в строй. Осмотрев подвал, он не сказал ни слова. Но бабушка Агнула шепнула Космасу, что это хороший признак: Ставрос не любит хвалить, и если открывает рот, то только для того, чтобы раскритиковать. О том, что со Ставросом шутки плохи, знали все. Он не прощал никаких промахов.

В тот вечер Космас испытал это на себе. С месяц назад он совершил серьезный проступок. Нужно было поймать передачу из Лондона. Дня за два до этого партизаны ЭЛАС взорвали немецкий эшелон в Фессалии, и вот уже второй вечер в типографии ждали официального сообщения Генерального штаба Среднего Востока. Двое суток подпольщики не смыкали глаз. И случилось так, что Космас от усталости заснул за радиоприемником. Когда в подвал спустился Спирос, было уже поздно — Космас проспал сообщение. Потом спустились женщины. Все трое смотрели на него как чужие, особенно рассердился Спирос. Но видно было, что он сердился не столько на Космаса, сколько на себя.

С тех пор прошло больше месяца, и в подвале забыли о проступке Космаса, но Ставрос о нем помнил.

— Товарищ Космас! — сказал он, медленно выговаривая каждое слово и постукивая карандашом по столу. — Бюро постановило отменить наказание. Но должен тебе сказать, что я голосовал за него. Ошибка сделана — нужно расплачиваться!

— Ошибка в основном моя, — возразил Спирос. — Вина Космаса не так уж велика, и он загладил ее своей работой…

— Велика или нет — все равно вина остается виной… Ставрос сказал это очень резко, и Космас не понял, кого он обвиняет, его или Спироса.

А Ставрос продолжал, все так же постукивая карандашом по столу:

— И еще одна маленькая деталь, товарищи…

В восемнадцать лет Ставрос, работавший тогда на фабрике, был арестован, сослан на один из островов Эгейского моря и попал в одну группу со ссыльными коммунистами. Там он провел годы молодости, а потом и годы зрелости. Начали седеть волосы, испортились зубы, заболели почки и легкие. И, наконец, стали редеть ряды его товарищей. Одни не выдерживали тяжелых условий и умирали; другие падали духом. И лишь немногие, не ослабевшие ни духом, ни телом, оставались на острове.

Одно время Ставрос и Спирос отбывали ссылку вместе. Их связывала большая дружба, скрепленная годами преследований и борьбы. Говорили, что во время диктатуры, когда заключенные лагеря на одном из островов умирали от голода, Спирос вырвал Ставроса из рук смерти. От самого Спироса тогда остались лишь кожа да кости. Но он делил свою жалкую порцию со Ставросом и помог ему победить болезнь. К этому периоду относится эпизод, который принес им в свое время немало неприятных минут. Это была история одного боба. Однажды они варили бобы — по десять бобов на брата. Но в тарелке Ставроса оказалось одиннадцать бобов, и он набросился на Спироса, дежурившего в тот день, упрекая его, что он необъективно подходит к дележу и по дружбе подложил ему лишний боб. А ведь есть и другие товарищи, они больны еще тяжелей, и если нашелся лишний боб, нужно было дать его им; дежурный не сделал этого потому, что подошел к вопросу с личной точки зрения, он не оправдал Доверия группы, и дело теперь не в бобе, а в принципе, поэтому группа должна высказать свое мнение и принять меры. Ставрос смотрел на Спироса в упор и говорил, что из истории с бобом необходимо извлечь политические уроки. Потом он взял лишний боб и положил его в тарелку Спироса. Наклонившись, он пересчитал бобы; если бы и у Спироса оказалось одиннадцать, неизвестно, до каких размеров раздул бы он это дело. Но в тарелке было девять бобов.

Теперь история с бобами известна многим. Одни приводят ее как пример принципиальности Ставроса. Другие считают, что эта история не говорит в его пользу. Иногда об одиннадцатом бобе со смехом вспоминает и сам Спирос.

Что еще можно сказать о Ставросе? Его жизнь стала сплошной жертвой. Уже в ранней молодости на место слова «хочу» он поставил слово «надо». Надо было бежать из тюрьмы — он бежал. Надо было оставаться — оставался. Он всегда выполнял свой долг. И, подавляя в себе желания и страсти, Ставрос требовал этого и от других. Он мерил каждого той же строгой меркой, с которой подходил к себе. Он всегда действовал по принципу: то, что сделано хорошо, может быть сделано лучше. Поэтому Ставрос не любил хвалить, а если ему и случалось это сделать, то в свою речь он обязательно вставлял всякие «но», «все-таки», «однако»… Типография Ставросу, как видно, понравилась, но он не сказал этого сразу: ведь должны же обнаружиться какие-нибудь недочеты. Не найдя никаких недочетов, он вспомнил, что однажды вечером в типографии по вине радиста пропустили передачу из Лондона.