Страница 29 из 48
Хмуро обронив: «Утро вечера мудренее», Комлев стал укладываться. Мирзоев последовал его примеру, но заснуть не мог. Слышал, как беспокойно ворочается с боку на бок Никита Кузьмич, видел вспыхивающий в темноте огонек его сигареты. Так прошло довольно много времени.
— Ты чего не спишь? — вдруг спросил Комлев.
— Разве уснешь? Машенька-артистка, Тиша маленький, Ванюшка... С ними в лагере был... О них думается...
— А ты спи, тебе завтра в дорогу.
Бозор не сразу понял смысл сказанных слов и со своей стороны пожелал:
— И вам не мешает уснуть. Скоро среди своих будем, с семьей встретитесь...
— Вот-вот, ты прав! Через несколько дней я встречусь с женой, с детьми. Когда, как не сегодня и думать об этом? А кто из тех, кого мы сейчас видели, доживет до подобного дня?
Комлев рывком сел на кровати и зло продолжал:
— Чем мы можем помочь? А может быть и можем? Но как? И риск...
— Никита Кузьмич!
— Ты стихи Адама Мицкевича знаешь?
Комлев лег навзничь, заложив руки за голову, и надолго замолчал.
Наконец Комлев снова заговорил:
— Нет, я должен попытаться что-то предпринять! Какой же я, к черту, коммунист, если оставлю в беде своих, не сделаю всего, что смогу!..
— Правильно, Никита Кузьмич! — воскликнул Бозор. — Надо будет с норвежцами посоветоваться, что-нибудь да придумаем.
— Что правильно? Ты утром поедешь с Оскаром, — категорически отрезал Комлев.
— Вы хотите, чтобы я оставил друзей?! Нет! Высказали то, о чем я много думал. И вы меня отправляете домой... Нет!
Комлев заговорил спокойнее, душевнее, но так же непреклонно:
— Это очень опасно, Бозор, и кто знает, чем все кончится. Один из нас должен вернуться.
Они спорили до тех пор, пока Комлев не согласился с доводами Бозора, и только под утро уснули. А вскоре были разбужены Оскаром.
— Хорошо отдохнули? — спросил он, входя.
— Прекрасно, — соврал Комлев.
— Ты бледный, — озабоченно посмотрел на него Мунсен. — Больной?
— Нет, здоров. Просто мы решили не ехать.
— Как не ехать?!
— Вот так, Оскар. Надо попробовать вывести пленных.
— О-о! — протянул Оскар. — Это трудно, очень трудно...
— Я знаю, что трудно, но надо! Просто ничего не дается, так учит нас партия. Понимаешь? Партия! — Комлев подошел к сидевшему на стуле рыбаку и, положив руки ему на плечи, продолжал.
— Оскар, друг! Ты пойми, мы не можем оставить их здесь и вернуться на родину одни. Мы коммунисты. У вас тоже есть коммунисты, партизаны, я знаю. И хотя ты ничего не говоришь, мне кажется, что ты один из них. А если и нет, все равно ты настоящий человек. Организуй нам встречу с каким-нибудь партизанским отрядом, с руководством партийного комитета! Ведь ты это можешь, Оскар!
Пока Комлев говорил, Оскар внимательно смотрел ему в глаза, стараясь понять все до слова. Потом встал и, положив в свой черед руки на плечи Комлева, сказал:
— Хорошо, давайте думать...
2
Полночь. Медленно опускаются на землю белые хлопья. Люди идут цепочкой. Впереди — Оскар. Сама природа, кажется, решила помочь им: нет затрудняющего движение ветра, густой снег быстро засыпает лыжню. Хорошо подготовленные, натертые мазью лыжи скользят легко.
Оскар часто оборачивается — беспокоится, как себя чувствуют русские друзья.
— Хорошо, хорошо, давай вперед! — бодро кивает Комлев.
Настроение чудесное. Их ведут к партизанам. Пришло к концу гнетущее бездействие.
После того, как летчики решили попытаться что-либо предпринять для освобождения пленных, прошло немало дней в тревоге и неизвестности.
И вот они в пути! Шли долго. Обогнули скалистую сопку. Пробежали лощину. Предстояло подняться на крутую, со скалистыми выступами гору.
Комлев, давно не ходивший на лыжах, стал сдавать, да и нога побаливала. Оскар остановился, хотел облегчить ему подъем, забрав рюкзак, но Комлев не отдал.
Одолев гору, очутились в густом, низкорослом ельнике.
— Привал! — скомандовал Оскар.
Тотчас сказалась усталость. Но то, что увидели перед собой, заставило забыть обо всем. Облака, как белоснежные волны, охватывали площадку, на которой они стояли. Отдельные их гребни поднимались девятым валом и захлестывали тусклую, бледно-желтую луну. Вот она прорвалась сквозь эту преграду и осветила фантастическим светом крутой спуск, покрытый опушенными голубоватым снегом елями.
— Красота-то какая! — не выдержал Комлев.
— Норге! — проникновенно отозвался Оскар. Опершись на палки, он весь подался вперед и долго молча смотрел вниз. Потом, энергично сдвинув вязаную шапку на затылок, с большим чувством начал декламировать.
Затем сам перевел стихи, и хотя перевод был не совсем правильным и стройным, но слова Нурдаля Грига задели самые чувствительные струны в сердцах летчиков. Поэт говорил о Родине:
Оскар кончил читать и посмотрел на летчиков.
— Хорошо, очень хорошо сказано, и прочитано хорошо, — восхищенно сказал Бозор.
Минуту стояли молча. Вокруг — сказочная тишина. Первым нарушил молчание Оскар.
— Пора в дорогу.
3
Мирзоеву всегда представлялось, что партизаны живут в лесу, в полутемных землянках, ходят увешанные гранатами, опоясанные пулеметными лентами, с болтающимися на длинных ремнях пистолетами. Каково же было его удивление, когда, подойдя к одиноко стоявшему почти на самой вершине горы дому и стукнув в дверь три раза, Оскар сказал:
— Вот мы и дошли!
Послышались шаги, и он повторил стук, но теперь уже в другом ритме.
— Какова сегодня погода? — раздался за дверью чей-то знакомый голос.
— Ветер, — ответил Оскар.
Дверь отворилась и путники увидели Мартина Вадсена.
— Мартин! Разве ты тоже участвуешь в операции? — удивленно спросил Комлев.
— Наци надо убивать, как злая змея, — ответил тот с гордым вызовом.
— Ты хорошо продумал? Возможно бой будет, а у тебя дочка...
— Моя жизнь не дороже твоей, — прервал диалог норвежец.
Миновав полутемную переднюю, где летчики оставили лыжи, он провел их в большую, ярко освещенную, уютно обставленную комнату: посредине круглый стол, покрытый синей скатертью, вокруг него мягкие, обитые синим же кресла, дорогого полированного дерева комод и массивный гардероб. Слева у стены — пианино, в углу — камин, выложенный разноцветными изразцами, на стенах — картины в золоченых рамах.
— Где же партизанский штаб? — разочарованно шепнул Бозор, пока Мартин помогал ему и Комлеву освободиться от заплечных мешков и верхней одежды.
Бесшумно отворилась другая дверь, и вошел среднего роста, плотно сложенный мужчина в хорошо сшитом костюме. На белоснежной сорочке темным пятном выделялся галстук. Щеки чисто выбриты. В серых глазах выражение приветливости, некоторой торжественности.
Петер Лихтсен — так звали незнакомца — был коммунистом, возглавлял движение Сопротивления в Северной Норвегии.
Неся подсвечник с вставленными в него двумя небольшими флажками — советским и норвежским — он с дружески протянутой рукой направился к русским.
Все это было столь неожиданно и трогательно, что Мирзоев и Комлев растерялись. Никита Кузьмич не удержался и, отвечая на крепкое рукопожатие, притронулся, как бы приласкал пальцами родной алый флажок. Сели за стол, на котором разложили карту и цветные карандаши, Лихтсен указал на ней точное расположение лагеря и рассказал о нем кое-что новое.