Юнгаши

Оставалось поискать у себя.

Наибольшую ценность из того, что он имел, представляли книги. С третьего класса начал собирать, когда в пионеры приняли. Отец посоветовал. За четыре года собралась небольшая библиотека. Юный боец парижских баррикад Гаврош, американские ребята Том Сойер и Гекльберри Финн, рабочий парень Павка Корчагин, герои гражданской «красные дьяволята» были как бы лучшими друзьями Володьки. С ними он участвовал — мысленно, конечно, — в увлекательных и опасных приключениях. У них учился честности и преданности долгу, находчивости и отваге. Им старался подражать и в своих поступках. Эти книги были для него чем-то вроде фильмов «Чапаев» и «Мы из Кронштадта», которые он раз по десять в кино смотрел.

В блокадную зиму книги пришлось спасать. Сначала — от огня. Когда дрова кончились и от мороза даже стены инеем покрылись, стала Володькина мать толкать в печку все, что могло гореть и давать тепло. Тут и книги подвернулись.

— Не надо, мама, — жалобно взмолился Володька. Ему показалось, что они не просто бумагу сожгут, а всех героев, о которых в книгах рассказано, в огонь бросят.

— Но ведь мы замерзнем, Вовочка, — постаралась убедить его мать. — Ты посмотри на себя. Дрожишь, как осиновый лист.

Действительно, у Володьки иногда зуб на зуб не попадал от холода. Было жалко себя, и так хотелось согреться, что никакими словами не передать. Но и книги жалко было.

— Ничего, мам, я выдержу. Вот увидишь, выдержу… — крепился Володька и убеждал: — Я что-нибудь другое найду. Поищу и найду.

И столько было в его словах мольбы и готовности все выдержать, что мать не стала настаивать.

Он и впрямь полазил по окрестным дворам, нашел в развалинах разбомбленного дома два колченогих стула. На какое-то время их хватило. Обои догадались использовать. А потом опять стали замерзать. Но о книгах мать уже не заикалась.

Другая опасность нависла над книгами уже после смерти матери. Однажды, придя с работы и копаясь в поисках пищи по всем углам, Володька заметил, что книги стали плесневеть, коробиться. На корках и корешках появились едва заметные белесые пятна. Оказывается, сырость была виновата. Со стены она перешла на книжную полку.

И Володьке пришлось срочно спасать положение. Теперь книги рядом с ним, на диване. И не портятся, и, когда захочется перечитать, можно даже лежа любую взять и полистать. И о голоде на время забывается.

Да, с книгами Володька расстаться не мог.

Может, вещи отца и матери отнести? Тоже нельзя. Все, что касалось памяти родителей, для него было свято. Ратиновое пальто, кроличья шапка, шерстяной темно-синий костюм постоянно напоминали об отце, поддерживали надежду на его возвращение. Полгода нет вестей? Ну и что? Мало ли какие случаи на войне бывают. Может и появиться неожиданно. Как Володька встретит его, если вещи разбазарит?

Мать уже не вернуть. Но пусть хоть вещи напоминают о ней.

Были еще семейные реликвии. Чем тут можно распорядиться? Большие настенные часы в корпусе из красного дерева исправно показывали время. Володька сам их заводил и проверял по радио. Репродуктор, похожий на большую черную тарелку, был включен постоянно, и время от времени из него звучали разные сообщения: «Воздушная тревога!», «Начался артобстрел!», «Слушайте очередное сообщение Совинформбюро…». Передавали музыку, песни. А однажды Володька услышал выступление писателя Всеволода Вишневского. Того самого, который написал сценарий для кинофильма «Мы из Кронштадта». Там еще такой эпизод есть — как юнга вместе с матросами-большевиками погибает от рук белогвардейских палачей. А по радио писатель рассказывал о том, как балтийцы сражаются за город Ленина против немецких захватчиков. У Володьки мечта с тех пор: вот бы ему в балтийцы! За все бы с фашистами расквитался.

Часы — это связь с внешним миром. Расставаться с ними Володьке не хотелось.

В какой-то момент его взгляд остановился на картине «Грачи прилетели». Она напоминала о весне, о тепле, о живой природе. Очень хорошая картина, но для продажи не годилась. Копия — кто ее сейчас купит. Да и рамка у картины была слишком невзрачная — потрескавшаяся, облезлая, непонятного цвета.

Покопавшись в утвари и поразмыслив, Володька в конце концов выбрал нечто подходящее. Это была старая статуэтка, невесть как появившаяся в доме. Скорее всего от бабушки в наследство осталась. Мускулистый мужчина с взлохмаченной прической, короткой курчавой бородой и усами, отлитый из бронзы, гордо стоял на пьедестале, выточенном из темно-зеленого камня. Строгое лицо, устремленный вдаль взгляд. Одежды почти никакой, кусок материи через плечо перекинут и вокруг живота обмотан, на ногах — сандалеты с ленточками крест-накрест. Левая рука на бедре, в правой — трезубец на длинной палке. По всему видно: Нептун это, бог морей. Похожую статую, только гораздо больших размеров, приходилось Володьке видеть в петергофском парке, когда они всем классом ездили фонтаны смотреть. У таких вещей есть научное название, но настолько мудреное, что он сразу и припомнить не мог.

Весу в статуэтке было килограмма три, и поблескивала она местами, как золотая. А если ее почистить, залюбуешься.

«Как раз то, что нужно», — решил Володька.

Надраив бронзового Нептуна порошком осыпавшейся штукатурки, он завернул статуэтку в старую наволочку, положил в свой ученический портфель и отправился на Сенную площадь. Специально отпросился у Трофимыча, не сказав ему, впрочем, о существе дела.

III

День был холодный, ясный и тихий. Мороз прихватывал нос и щеки, но Володька шел медленно, экономя силы. Набережные Фонтанки были пустынны, они словно обезлюдели. Лишь кое-где на середине реки у одиноких прорубей маячили фигуры неуклюже закутанных женщин. Они ведрами черпали воду, переливали ее в бидоны и чайники. Не спеша, стараясь не расплескать, уносили в расположенные поблизости дома.

Володька уже пересек Фонтанку, оставив позади мост Ломоносова, увенчанный четырьмя массивными гранитными башенками, миновал здания типографии и драматического театра. До цели оставалось каких-нибудь два квартала пути. И тут из подворотни полуразрушенного дома услышал оклик:

— Куда торопишься, пацан?

Володька остановился. Из подворотни навстречу ему вышел невысокий мужчина средних лет в поношенной флотской шинели, черной шапке-ушанке, в добротных серых валенках. Левая нога у него не сгибалась в колене, и, шагая, он припадал на правую, как-то неуклюже покачивался.

Мужчина загородил Володьке дорогу.

За время блокадной жизни Володьке приходилось видеть на улицах всякое, и он не испугался внезапного появления необычного прохожего. «Инвалид, видать, — подумал с сочувствием. — Может, помощь требуется?»

— Иду по делам, — сказал как можно спокойнее.

— Это какие же у тебя дела? — По лицу мужчины скользнула недоброжелательная усмешка, и Володьке стало не по себе. — Наверняка на толкучку торопишься, а? — Мужчина таинственно подмигнул Володьке.

До Сенной было и впрямь недалеко, но еще ближе находился Апраксин двор. Можно сослаться на работу, что туда идет, но Володька презирал всякое вранье, да и таить ему было нечего.

— Может, и на толкучку, — ответил прямо. — А вам-то что?

Хитро прищурившись, мужчина наклонился к Володькиному уху.

— А зачем туда ходить-то? — И положил руку на Володькино плечо. — Мы и тут сторговаться можем. Чего покупать-то собрался? У меня тоже кое-что имеется.

Неторопливо, почти торжественно он вынул из кармана шинели бумажный пакет, чуть приоткрыл его. Из пакета заманчиво, соблазнительно выглядывал крохотный кусочек черного хлеба.

У Володьки перехватило дух.

— Хлеб… — в каком-то неистовом удивлении прошептал он и потянулся рукой к пакету.

— Постой, не спеши, — охладил его пыл мужчина. — А что в обмен?

С нескрываемой поспешностью Володька достал из портфеля заветный сверток. Непослушными пальцами, путаясь, размотал наволочку.