Ультиматум

«Странно, — подумал Гейнц, — из ненависти к врагам она привела меня к себе в дом, перевязала и спрятала, а теперь сама танцует с немецким офицером».

Фундингеру, однако, не пришлось долго предаваться размышлениям. Дверь рывком распахнулась. Фехнер, с растрепанными волнистыми волосами, вошел в комнату и резко спросил:

— Кто вы? Как вы сюда попали? Это ваша? — Он протянул руку с фуражкой. Заметив повязку на плече Фундингера, спросил: — Бы ранены?

— Так точно, герр обер-лейтенант, я…

— Торстен, выслушай же меня наконец! — Раиса встала возле Олены Климовны, которая, словно каменное изваяние, застыла у стены. Твердым, уверенным голосом девушка начала рассказывать, как нашла раненого на снегу и привела его домой.

Фехнер не дал девушке договорить и снова обратился к раненому:

— Послушайте, я же вам задал вопрос! Отвечайте!

— Я и сам не знаю, как это вышло, герр обер-лейтенант… Я шел в казарму… — С наивным многословием Фундингер преподнес Фехнеру только что придуманную историю. Фехнер спросил его о номере подразделения, в котором Фундингер служит, о его месторасположении и услышал четкие ответы. Называя имена командиров, позиции подразделений и другие данные, которые он давно заучил наизусть, Фундипгер про себя отметил: «Офицер не кричит, следовательно, он не из строгих, в противном случае он меня тут же арестовал бы. Показать солдатскую книжку? Пожалуйста. Доказательств, которых он ищет, он все равно не найдет».

Фехнер не спеша листал изрядно потрепанную, грязную солдатскую книжку.

— Так вы, значит, говорите, что совершенно случайно оказались возле казармы и случайно были ранены, — проговорил он, не поднимая глаз. — Тогда почему же вы не попросили помощи там же, у товарищей, а отошли так далеко от казармы? — Он внимательно посмотрел на Фундингера и повысил голос: — Не считайте меня чересчур наивным!

Фундингер понял, что ему не остается ничего другого, как пойти на риск и поставить на карту все.

— Я, как и вы, немец, герр обер-лейтенант, — тихо проговорил он, — и так же, как и вы, хочу добра нашей стране и живущим в ней людям… — Офицер продолжал недоверчиво разглядывать его, и Фундингер уже увереннее продолжал: — Ведь все они ждут нас домой, ждут мира. Ваши родители живы? Тогда вы, конечно, знаете, как нас ждут на родине…

Фехнер хотел возразить, сказать что-нибудь об окончательной победе, но все эти слова показались ему такими пустыми и незначительными в сравнении со спокойной убежденностью собеседника, что он не смог их произнести. Но как раз эта-то убежденность и та уверенность, с которой Фундингер спросил: «А разве не преступно посылать солдат в сражения, о которых заранее известно, что они будут проиграны, воевать против женщин и детей?!» — толкали Фехнера возразить ему.

Фехнер раздраженно пожал плечами. Его все меньше и меньше интересовало, кто же находится перед ним. Чем больше он возражал Фундингеру, тем очевиднее ему самому становилась его собственная неуверенность. Ему был нужен веский аргумент, аргумент для самого себя. «Сражения, о которых заранее известно, что они будут проиграны…» Незнакомец был прав тысячу раз. И все же он, офицер, давал присягу…

— Ну, дело, кажется, ясное! — Фехнер закрыл солдатскую книжку. Ему ничего не было ясно. Разве только то, что перед ним находился один из тех людей, с которыми ему не следовало бы иметь ничего общего, которых он, следуя строгому приказу, тотчас же должен передавать в военную комендатуру. Но вызвать кого-нибудь из комендатуры в этот дом? Тень подозрения сразу же падет и на Раису, и на ее мать. А если не вызвать? Кто-нибудь чужой обнаружит этого человека и донесет? Невыполнение приказа карается смертной казнью…

— Независимо от того, откуда вы появились и куда направляетесь, вы красный.

— Я немец, герр обер-лейтенант.

Фехнер пренебрежительно кивнул:

— И видимо, один из тех, кто устроил это безобразие в казарме, не так ли?

Фундингер колебался. Возражать не имело никакого смысла. «А что, если воспользоваться неуверенностью этого офицера, принудить его принять такое решение, которое принесет пользу и его подразделению? Вот это шанс!»

— Я уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия», — медленно проговорил Фундингер.

На мгновение в комнате воцарилось молчание. Олена испуганно переводила глаза с одного немца на другого. Фехнер беззвучно повторил эти ужасные для него слова. Раиса скользнула взглядом по еле заметному возвышению, обозначившемуся под покрывалом, куда она сунула пистолет, и слегка тронула Фехнера за рукав.

— Он ведь не делает ничего плохого, — сказала она проникновенно. — Разве тебе не хочется мира?

Фехнер повернулся к ней. Он вдруг понял: эта девушка так любит свою родину, что берет этого красного немца под свою защиту. «Боже мой, но ведь это равносильно самоубийству…»

— Да знаете ли вы, кто вы такой в моих глазах?! — в бешенстве выкрикнул он Фундингеру. — Вы!.. — Он с такой силой сжал солдатскую книжку в руке, что она превратилась в бесформенный комок бумаги.

Перед домом заскрипели тормоза автомобиля. Раиса решительным движением вытеснила обер-лейтенанта из комнаты и, выйдя следом за ним, закрыла дверь.

— Как ты поступишь? — спросила она. — Что тебе подсказывает совесть?

Фехнер устало опустился на стул и потер ладонями виски. «Черт возьми, что же делать? Если приехал кто-нибудь из комендатуры или с батареи… Для дезертиров только один путь! А приказ есть приказ, будь все это проклято! Мне на размышление нужно не менее двадцати четырех часов. Но за это время Раису и этого парня могут…» Как ни старался он привести в порядок свои мысли и принять какое-нибудь решение — ничего не удавалось. Он знал только одно: с Раей ничего не должно случиться! Ни в коем случае!

Раиса внимательно следила, как меняется его лицо.

— Что же ты решил делать? — спросила она еще раз.

В этот момент входная дверь распахнулась. Вошел солдат, вытянулся и, щелкнув каблуками, доложил:

— Герр обер-лейтенант! По вашему приказанию явился!..

Фехнер не сразу сообразил, что перед ним его собственный шофер. А когда понял, то коротко бросил:

— Иду. Подожди меня в машине.

Он поднялся. В голове стоял какой-то шум.

Как только солдат вышел из дома, Раиса снова подошла к Фехнеру. В ее широко раскрытых глазах, устремленных на офицера, застыл все тот же вопрос.

— Я вернусь завтра вечером. До этого времени он должен исчезнуть из дома, — сдавленным голосом произнес Фехнер.

Она обняла его за шею. Фехнер робко провел ладонью по ее волосам.

«Как я мог сомневаться в ее любви?» — подумал он.

Выбежав из дома и поскользнувшись на ступеньках, он разразился таким потоком проклятий, какого Рая никогда не ожидала от него услышать. Через минуту машина уже отъехала, а она все стояла посреди комнаты, потрясенная, хотя и испытывала чувство невыразимого облегчения.

4

Снег перестал идти. Ветер разогнал облака на небе. В образовавшемся просвете стала видна луна. Она осветила холмистую заснеженную местность и фигуры семерых человек, идущих по дороге. Грузовик с противотанковым орудием, на котором они проделали почти двадцать километров по деревням, направляемый регулировщиками кратчайшим путем к фронту, они оставили в лесу, а рацию захватили с собой.

Люди шли быстро, даже самые уставшие и те старались не отставать. Время от времени они угрюмо поглядывали на небо. Каждый знал, что из-за незапланированного и заранее не предусмотренного происшествия в корсуньских казармах возвращение к своим через линию фронта стало более чем опасным, так как не соблюдались условия перехода, о которых было заранее договорено. Все были возбуждены, даже Ханнес, неуклюжий парень родом из Саара, никогда не терявший чувства юмора, всегда сквернословивший про себя или подшучивавший над Кнопкой, коротконогим часовщиком из Цвиккау. И без того взвинченный, саксонец сегодня на все шутки реагировал раздраженнее, чем обычно; ему еще предстояло работать на рации, оставленной Фундингером.