Ультиматум

Десять часов тридцать минут… Если бы точно знать, что русские на самом деле хорошо обращаются с пленными! Еще несколько месяцев назад немцы вообще не верили в то, что русские не расстреливают пленных. Однако немцы, попавшие к ним в плен, которые еще утром этого же дня были в своих подразделениях, выступили по мощным окопным говорящим установкам и тем самым опровергли ложь нацистской пропаганды. Так что вполне возможно, что, сдавшись в плен русским, будешь иметь больше шансов остаться в живых, чем тогда, когда будешь сражаться до последнего патрона или до трехдневного траура на родине, когда по тебе будут трезвонить все колокола, как это было после поражения под Сталинградом…

Десять часов пятьдесят минут. Ни один выстрел не нарушал тишины. Возможно, что танк с белым флагом на башне уже выехал из Стеблева и приблизился к русским позициям у Хировки…

Одиннадцать часов! Сейчас начнутся переговоры! И вероятно, прежде чем наступит вечер, будет подписан акт о капитуляции, а уж тогда можно будет смело вылезти из своих крысиных нор и бросить оружие в одну большую кучу… После этого уже не надо будет сидеть и мерзнуть под открытым небом. Можно будет наконец-то выспаться, похлебать горячего супа и снова поспать.

Прошло еще полчаса…

В одиннадцать часов тридцать минут на участке котла в районе населенного пункта Стеблев раздался свист немецких снарядов. Всем стало ясно, что советский ультиматум о сдаче в плен отклонен командованием немецких войск, находящихся в окружении.

12

Ранним утром 9 февраля маршал Жуков как представитель Ставки Верховного Главнокомандования при обоих Украинских фронтах подписал и отправил в Ставку телеграмму, в которой он информировал Верховного Главнокомандующего о попытке окруженных прорваться к танковой группировке, которая успешно ведет наступление на Малую Боярку. «…Для обеспечения этого направления, — сообщал Жуков Сталину, — к утру 9 февраля в район Лисянки выводим одну танковую бригаду от Ротмистрова и в районе Красногородка, Мотаевка — 340-ю стрелковую дивизию от Жмаченко.

Армии Коротеева, Рыжова и Трофименко 9 февраля продолжают наступление». [6]

В одиннадцать часов тридцать минут командующим 1-м и 2-м Украинскими фронтами Жукову, Ватутину и Коневу по телефону было доложено, что гитлеровское командование отклонило предложение о капитуляции. И в тот же час об этом было сообщено в Ставку Верховного Главнокомандующего. Поздно вечером 9 февраля узнали об этом и в специальном поезде, в котором ехала делегация Союза немецких офицеров — поезд в тот момент находился в пути где-то между Орлом и Курском.

После годичного пребывания в лагере для военнопленных ехать в классном вагоне и обедать в вагоне-ресторане было равносильно сказке. Дверь в вагон-ресторан отворилась, вошел солдат с радиограммой в руке. В вагоне стало так тихо, что все услышали, как позвякивают стаканы на столике.

Генерал-лейтенант Бабич, прочитав радиограмму из Москвы, положил ее на столик рядом с тарелкой. Тихо переговорил со своим спутником генерал-майором Петровым из Министерства внутренних дел, который занимался лагерями для военнопленных. Здесь же находились генерал-майор Шикин из Государственного Комитета Обороны, генерал-полковник Щербаков, полковник Штерн и ленинградский профессор-историк полковник Брагинский, который великолепно владел немецким языком.

Бабич понимал, что эта радиограмма произведет удручающее впечатление на едущих с ними четверых немцев, которые, полные надежд, молча сидели сейчас перед своими еще не опустошенными тарелками.

И только один генерал-майор Отто Корфес, член Национального комитета и член правления Союза немецких офицеров, подвижный мужчина среднего роста, не мог усидеть спокойно. Энергично жестикулируя, он все время пытался что-то сказать, и это наконец удалось ему:

— Бред какой-то! Мы едем туда, а что нам теперь там делать, господа? — Он пальцем постучал по стопке листовок. — Зачем теперь все это? Макулатура! Глухому можно сколько угодно читать проповедь, он так глухим и останется, не так ли?.. Что нам теперь делать? Все бросить, повернуть назад, да и только!

Корфес вопросительно посмотрел на генерал-лейтенанта Бабича, сидящего напротив. Но Бабич молчал, решив дать немцам время пережить это неприятное известие.

Вальтер фон Зейдлиц, низко опустив голову, никак не реагировал на слова Корфеса. Однако майор Герман Леверенц, секретарь правления Союза немецких офицеров, знал, что скрывается за внешним спокойствием генерала. Он понимал, что Зейдлиц, глава немецкой делегации, сейчас погружен в раздумье о том, какое решение следует принять в данном случае.

Капитану-резервисту Эрнсту Хадерману тоже хотелось полной ясности.

— Почему вы вдруг решили, — обратился он к Корфесу, — что нам придется читать проповеди перед глухими? Я полагаю — напротив. Штеммерман отклонил предложение сложить оружие и прекратить сопротивление, однако мы не имеем ни малейшего представления о том, при каких условиях он сделал это. Вполне возможно, что его штабные офицеры более дальновидны и хотят покончить с кровопролитием. Вполне допускаю, что подобным образом могут думать десятки тысяч солдат и офицеров. А вы говорите, бросить все и повернуть обратно…

— Корфес, вы хорошо продумали то, что сказали? — Зейдлиц повернул свое розовощекое лицо к генералу. — Если Штеммерман бросил десять своих дивизий в огонь, это еще не значит, что и мы должны сложить свое оружие! — И он с силой опустил кулак на стол. — Ни в коем случае! Второго Сталинграда не должно быть!

Леверенц был согласен с генералом. Впервые он встретился с Зейдлицем в Сталинграде, где Леверенц командовал зенитным дивизионом. Тогда он удивился, увидев генерала: командир армейского корпуса был, как простой солдат, одет в белый маскхалат и лично обходил одну позицию за другой. Леверенц еще совсем недавно вернулся из отпуска, и в ушах его все еще звучали слова тестя: «Будь осторожен, смотри, чтобы тебя не убили, а война эта все равно проиграна!» В правдивости этих слов Леверенц убедился очень скоро, как только вылез из самолета в районе котла. Когда судьба 6-й армии была окончательно предрешена, он на свой страх и риск отправил с последним «юнкерсом» в тыл своих обмороженных солдат, а сам решил разделить судьбу тех, кто оставался в котле. Бегство других немецких командиров в тыл он резко осуждал. В плен сдался вместе со своим дивизионом. Разумеется, это решение далось и ему самому, и его командирам батарей отнюдь не легко. Сегодня никак нельзя быть таким слепым, как тогда на Волге.

Леверенц наклонился к Хадерману и посоветовал ему еще раз продумать основные моменты своих поступков.

Спустя несколько минут заговорил генерал-лейтенант Бабич. Вид у него был довольный.

— Господа, если я не ошибаюсь, то все вы, правильно оценив создавшееся положение, единодушно пришли к решению продолжать свою поездку по фронту, чтобы помочь там уже действующим членам Национального комитета «Свободная Германия» личным участием.

— Совершенно верно, помочь своим личным участием, — заметил Зейдлиц, который, как и раньше, считал, что его генеральское звание и хорошо известная на родине фамилия окажут на попавших в котел солдат большее влияние, чем воззвания неизвестных им солдат.

— Я предлагаю не терять попусту времени, — повернулся Бабич к генералу Петрову. — Разрешите еще раз посмотреть списки с фамилиями командиров частей, попавших в окружение.

Генерал Петров протянул ему папку, и Бабич передал ее Зейдлицу. Тот взял папку обеими руками. Леверенц вовремя успел отодвинуть в сторону тарелку генерала. Зейдлиц положил папку на стол и раскрыл ее. К нему подошли Корфес и Хадерман и, наклонившись, начали читать:

— «Генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман, командир 11-го армейского корпуса 8-й армии.

Генерал-лейтенант Теобальд Либ, командир 42-го армейского корпуса 1-й танковой армии.

Группенфюрер СС генерал-лейтенант войск СС Герберт О. Гилле, командир танковой дивизии СС «Викинг».

6

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления, т. 2, с. 224.