Полудевы

– Ну что же, если Максим и его мать встретят здесь сенатора, будущего министра, как Поль, княгиню, мадам Учелли…

– Директора финансового общества вроде Аарона, – с насмешкой перебила Мод.

– И настоящего джентльмена, известного спортсмена, как Гектор…

– Конечно, они будут в восторге, – заключила девушка. – Ну, дай-то бог!..

– Что же, ты думаешь, они каждый день бывают в таком обществе? Посмотрела бы я на их приемы там, в их Пуату, Везери!

Мод встала и нажала пуговку электрического звонка около камина.

– Я не знаю, – сказала она, – кого принимают Шантели в Везери; может быть, самых ничтожных и смешных людей, но я уверена, что это самое благородное, почтенное общество во всем округе.

Мадам Рувр отвечала:

– Ба!.. Да разве может быть что-нибудь проще мадам де Шантель. Вспомни, как мы сошлись с ней на водах в Сент-Амане, как мы играли с нею в безик, наши прогулки под ручку в лесу…

– Правда, – задумчиво промолвила девушка, – вы были хорошей парочкой.

Смотря на мать, она невольно задавала себе вопрос, что могло сблизить в тиши небольшой и уединенной северной станции эту старую, уже потерявшую ум женщину, ее мать и благородную провинциалку, строгую католичку-пуританку, каковой была мать Максима де Шантель.

«Обе крайне набожны, – думала она, – у обеих одна болезнь с различными проявлениями и каждая считает другую больнее себя. Все это очень понятно. А вот я чем понравилась Максиму?»

Стоя перед камином, она воскрешала в памяти четыре дня, которые Максим провел у матери в Сент-Амане, когда он невольно, даже почти без стараний с ее стороны, влюбился в нее. Затем он неожиданно уехал и уединился в Везери, где у него большие поместья. В продолжение нескольких месяцев о нем знали только по письмам его матери к мадам Рувр.

Мод подумала: «Это ничего не значит… он влюблен, а забыть меня нельзя». И действительно, он приехал с матерью, которой надо было посоветоваться с докторами.

– Что угодно, мадемуазель? – спросила горничная, явившаяся на звонок.

– Отправьте это на телеграф, Бетти. Зажгите лампы в большом зале, но прежде прикройте печь. Здесь очень душно.

– Слушаю, мадемуазель.

– В половине пятого сходите за Жакелин на курсы. Попросите ее сейчас же переодеться и прийти помочь мне разливать чай.

– Хорошо, мадемуазель… И это все?

– Да… Ах, подождите, около трех часов ко мне придет… одна молодая девушка… проведите ее прямо сюда, но только не через большой зал, и сообщите мне о её приходе.

– Даже если будут гости?

– Даже и тогда. Впрочем, тогда еще никого не будет.

– Кто это к тебе придет? – спросила мать, с трудом приподнимаясь в кресле.

– Ты не знаешь… Это монастырская подруга, которую я не видела с самого выпуска.

– Что же ей от тебя надо?

– Да я не знаю, – сказала Мод нетерпеливо. – Знаю одно, что ей надо меня видеть.

– Как ее зовут?

– Дюруа… Этьеннет Дюруа.

Мадам Рувр с минуту припоминала:

– Этьеннет Дюруа… не помню…

– Ты никогда ничего не помнишь, – с досадой проговорила дочь.

Прервав разговор, она отошла поднять занавеску и взглянула на улицу, слегка усыпанную снегом, несмотря на яркий солнечный день; по ней сновали кареты с поднятыми стеклами и спешили закутанные в меховые воротники прохожие.

Горничная между тем продолжала стоять на пороге маленького салона.

– Я больше не нужна вам, мадемуазель? – наконец спросила она.

– Нет, – ответила Мод…

– Отведи меня в мою комнату, – сказала мадам де Рувр, вставая. – Скажи, Мод…

– Что, мама?

– Мне ведь незачем спешить, не так ли?

– Нет. Оставайся в своей комнате, пока не приедет мадам де Шантель; тогда я пришлю тебе сказать.

– Хорошо… Пойдемте, Бетти. – Дайте мне руку.

Она уходила через большой зал, опираясь на руку горничной; левая нога ее волочилась. Прежде чем выйти, она обернулась.

– Мод?

– Что, мама?

Она подошла к матери, стараясь скрыть свое раздражение. Больная подыскивала слова, как будто не решаясь сказать то, что хотела.

– Ты помнишь ту эгретку? Стразовую, что мы видели на днях в «Японской старине»?

– Помню… Что же дальше?..

– Видишь… я забыла сказать тебе: я написала, и мне сегодня вечером доставят ее.

Мод мгновенно вспыхнула; на лбу собралась складка, глаза потемнели.

– Но ведь это нелепо!.. Ну, скажи мне, – прибавила она, подавляя свой гнев, – на что она тебе?..

– Собственно, большой надобности мне в ней нет, – ответила мадам де Рувр, – мне просто захотелось иметь эту вещь. Ведь, я так мало имею удовольствий, не правда ли? Вместе с тем, принесут также и счет. Надеюсь, нам все равно, 300 франков больше или меньше?

Мод промолчала; мать вышла, а она вернулась в маленький салон. Ей попалась на глаза тоненькая деревянная ручка на письменном столе, воспоминание о каком-то курорте; она взяла ее, но пальцы у нее так дрожали, что она переломила ее, а обломки полетели в камин. Бетти опять вошла.

– Мадемуазель…

– Что, уже пришла молодая особа?

– Нет, мадемуазель, пришел господин Жюльен.

Мод с досадой ударила рукой по мраморной доске камина.

– Оставьте вы эту привычку говорить «господин Жюльен»; называйте его «господин де Сюберсо». При гостях это особенно неприлично… Почему же не идет господин де Сюберсо?

– Жозеф отворил ему… Он не знал, где вы, и господин Жюль… господин де Сюберсо прошел без доклада в вашу комнату.

Бетти проговорила это совершенно просто, и Мод, по-видимому, нисколько не удивилась.

– Скажите ему, что я ожидаю его здесь.

Оставшись одна, она посмотрелась в каминное зеркало без всякого кокетства, просто по привычке светской женщины, которая в первый раз в этот день предстанет глазам мужчины, все равно будь это брат или старый друг.

Спустя минуту, другую, на пороге маленького салона появился Жюльен Сюберсо; ему было не более тридцати лет, одет он был очень изысканно, высокого роста, сильный и худой, лицо матовое, почти без усов, но с прелестными темными, несколько длинными волосами, спускавшимися на воротничок. Это неправильное лицо с узким подбородком, тонкими губами, строгой формы носом, было бы почти сурово, если бы не озарялось прекрасными светло-голубыми глазами, нежными и с выражением нерешительности, как у женщины.

Мод обернулась и окинула его тем восторженным взглядом влюбленной, которая с удовольствием видит, что любимый человек и на этот раз так же изящен и красив, как раньше.

Он взял протянутую ему руку и почтительно поцеловал.

– Здравствуйте, мадемуазель!.. Как ваше здоровье?

Беглым взглядом он оглядывал салон и соседнюю комнату.

– Здесь никого нет… – проговорила вполголоса Мод.

Тогда он привлек ее к себе, прижал, расцеловал шею, глаза, щеки, пока губы их не встретились и не слились в продолжительном жарком поцелуе.

Наконец, они оторвались друг от друга.

Мод, с немного зардевшимся лицом, подошла к зеркалу и поправила волосы и несколько сбившиеся складки корсажа. Сюберсо опустился в кресло возле письменного стола и молча любовался ею.

Она стояла рядом с ним, опираясь о спинку кресла.

– Мод!.. дорогая Мод!.. – шептал в порыве страсти молодой человек.

Она смотрела ему прямо в глаза и тихо, но внятно, едва, шевеля губами, проговорила:

– Я люблю тебя!

В эту минуту с её глаз, со всего лица и всей фигуры слетел тот неопределенный ореол девственности, который окружал ее, пока она писала за этим столом в присутствии матери. Теперь она казалась женщиной, с пламенем в глазах и какой-то покорностью в позе, изобличавшей девушку, знакомую с прелестью мужской ласки.

Жюльен отвечал:

– Я жаждал услышать это от вас… я так скучал с нашей последней встречи у Реверсье.

Она села в кресло и, устремив на него нежный взгляд, сделавшийся теперь ясным, спросила:

– Опять проиграл?

– О, нет… Наоборот… Вот посмотрите, что я сделал за ночь.