Страница 15 из 37
Звякало кадило, стучал барабан. Процессия вышла из церкви и двинулась изгибами улиц. Высоко над мужскими и женскими головами плыло изваяние, блестя на солнце. Плясал конек, и бык бежал и круто оборачивался. А солнце лилось с вышины, долина сияла, поля были ярко омыты грозой.
Потом из кивы вереницей поднялись участники пляски. Они встали на площади в два длинных ряда и начали танец, взмахивая вечнозелеными ветвями и тыквенными погремушками в такт пению и барабанам. Ступни их топали о землю в строгом ритме; плясуны глядели торжественно и прямо перед собой. И слитный низкий голос поющих звучал над пляской, над долиной и над всей землей — целостной, непостижимой и непреходящей.
— Авелито.
Старый Франсиско ехал в поле. Вожжи вяло лежали на чалых боках, но лошади знали дорогу и без понуканий шли к реке, к полям. Речка взбухла; чалые вошли в нее с повозкой и стали пить. Бессознательно сориентировавшись, старик отыскал глазами силок. Тростинка была на месте, но вода, поднявшись, сбила насторожку; прут торчал разогнуто над водой, петля свисала тонкой паутинкой.
А на поле, сойдя с повозки и стреножив лошадей, старик с мотыгой на плече вошел в кукурузу. Она стояла высокая, длинные листья блестели под солнцем. Кругом него зрел урожай. Бурые султаны были влажны от дождя, крупные зеленые початки тяжелели и благоухали. Слышался дальний бой барабанов, согласно и густо текущее пение. Он хотел прогнать из мыслей пляску, но она маячила и продолжалась в мозгу. Он явственно видел пляшущих, каждый их наклон и поворот, их положение у стен, проемов, на земной покатости. Видел все, что они делают и должны делать — ибо знание ритуала в нем было давнее и безошибочное. Никогда раньше не пропускал он этой пляски.
— Авелито, — произнес он опять и взялся за мотыгу. Вокруг него вершился долгий день на безлюдье полей. Он знал лишь, что снова остался один.
2
Жрец Солнца
Лос-Анджелес, 1952
У побережья южной Калифорнии водится небольшая: сребробокая рыбка. Весной и летом она приходит к берегу на три часа на нерест с тремя приливами — следом за самой высокой водой. Рыбки эти идут с океана стадами. Они бросаются на берег, бьются и корчатся, корчатся, корчатся в свете луны; бьются и корчатся в свете луны. Мало найдется на земле существ беззащитнее, чем они. Рыбаки, прохожие, гуляющие пары ловят их голыми руками.
Жрец Солнца с учеником своим, Крусом, жил на первом этаже кирпичного двухэтажного дома в Лос-Анджелесе. Второй этаж был занят под склад фирмой конторского оборудования «А. А. Кол и компания». Молельня помещалась в подвале. Над ступеньками, ведущими туда, висела на стене остекленная вывеска. Из печатных четких белых букв на черном фоне была собрана надпись:
Лос-Анджелесская
Всеиндейская Миссия Праведного Спасения
Преподоб. Дж. К. У. Тосама, Священник и Жрец Солнца.
Суббота, 8.30 веч.:
«Евангелие от Иоанна»
Воскресенье, 8.30 веч.:
«Путь к Горе Дождей»
Будь ныне добросерд к белому человеку
Подвал, холодный и мрачный, был тускло освещен двумя стенными лампочками в 40 ватт, ввернутыми справа и слева над дощатым помостом. Доски — грубые, разного размера и дерева и даже не прибиты к месту, а просто настланы кое-как. Настил поднят над полом дюймов на семь, на восемь; посреди помоста — серповидный жертвенник рядом с жестяной жаровней. Сбоку — аналой, украшенный красными и желтыми знаками солнца и луны. В глубине — вытертый и потускневший пурпурный занавес. По обе стороны от среднего прохода в зале составлены стулья и ящики вместо скамей. Стены голые, серые, в водяных потеках.
Окна — небольшие прямоугольные проемы под потолком, на уровне асфальта; стекла их сплошь в нефтяных разводах, в пыли и в паутине, реющей у потолка, подобно дыму. Затхлый и тяжелый воздух весь пропитан застарелыми запахами костра и курений. Паства уже расселась и молча ждала.
На помосте показался Крус — приземистый, масляно лоснящийся, с иссиня-черным ежом волос — и, шагнув к слушателям, поднял руки, точно призывая к соблюденью тишины, которая и так уже стояла. С минуту все глядели на него; в тусклом свете кожа его потно и желто поблескивала. Слегка повернувшись, указав рукой назад, он сказал:
— Высокочтимый Джон Крутой-Утес Тосама.
По темному занавесу прошла рябь; половинки раздвинулись, и Жрец Солнца скользнул к аналою бесшумной тенью. Он был взъерошен и страховит в жидком нагом свете: рослый, по-кошачьи гибкий, узкоглазый; весь вид его и повадка говорили о надменности и о духовной муке. Одет он был по-священнически в черное. Голос его был гулок, как лай большого пса.
— «In principio erat Verbum» [В начале было Слово (лат.)]. Вспомним о начале Бытия. Подумаем, как было до сотворения мира. Ничего тогда не было, говорит Библия. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною». Тьма и пустота. Ни гор, ни деревьев, ни скал, ни рек. Но тьма повсюду, во тьме случилось что-то. Раздалось что-то! Звук. Один-единственный, вдали во тьме. Некому и нечему было издать этот звук, но он раздался; и некому было услышать, но он раздался. Звук, а кругом — ничего. Раздался во тьме, ничтожно малый сам по себе и слабый — как тихий выдох, как дуновение ветра; да, как легкое-движенье ветерка ранним утром. Но ветра не было. Был только звук, ничтожно малый сам по себе и тихий. Мельчайшее зернышко звука, но оно овладело тьмой, и настал свет; оно овладело покоем, и настало навеки движение; овладело безмолвием, и настал звук. Ничтожное само по себе, одинокое зернышко — слово, раздавшееся в темнейшей сердцевине ночи, пущенное в пустоту страшную и вековечную. И было оно само по себе до ничтожного малым. Его почти что не было; но оно было, и все началось.
И тут со Жрецом Солнца произошла любопытная перемена. Он как бы погас; бросив воодушевлять слушателей, он ушел в себя, в какие-то свои глухие недра.
Голос его, прежде глубокий и звучный, вдруг очерствел и потускнел; плечи ссутулились, живот опустился, точно иссяк в легких последний воздух; по лицу прошла волна шутовского изумления, и оно стало бесчувственно-безучастным. Горячая убежденность, шутовство, холодное безучастие — то и дело чередовались они во всей дальнейшей проповеди.
— Премного благодарен тебе, брат Крус. Добрый вам вечер, братья и сестры по крови, и добро пожаловать. Ого, сколько новых лиц я вижу нынче. На удивление прямо! Пусть же Великий Дух — кончайте-ка беседу там, в задних рядах — пребудет всегда с вами.
«В начале было Слово». Предмет мой сегодня — само Всемогущее Слово. Слушайте: «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него». Аминь, братья и сестры. Аминь. И вот загадка Слова: «В начале было Слово…» Как, по-вашему, что же хотел Иоанн сказать этим? Ведь старик был проповедником, а сами знаете, у проповедников в мыслях высокое. Ух, какое высокое нес в мыслях Иоанн. Он нес Истину, и немалого была она веса, и старик спешил донести, возвестить ее людям. И второпях сказал чересчур много. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Да, в этом Истина, но Истина с излишком. Обросшая салом Истина, и сало было Бог — Бог Иоанна, и Бог этот встал меж Иоанном и Истиной. Видите ли вы, старый Иоанн поднялся одним светлым утром и узрел Истину. Надо думать, это было как слепящий удар молнии. И миг какой-то видение горело на дне его очей, и он в этот миг познал Истину. Увидел то, чего никогда раньше не зрел и не увидит никогда потом. Это был миг откровения, озарения, Правды. И старик, должно быть, упал на колени. Как он, должно быть, дрожал, и смеялся, и плакал, и вопил, и молился — все сразу; упился Истиной и бредил ею. Ведь он всю жизнь свою жил ожиданием этого мига, и миг нагрянул — и миновал. И он сказал: «В начале было Слово…» И тут-то, на этом бы ему и кончить. Было высказано уже все, но он не замолчал. Все было сказано, исчерпано до дна, а он продолжал говорить. «В начале было Слово…» Братья и сестры, это и есть Правда, вся целиком, глубинная и вечная Истина. Но старик не успокоился на этом, потому что он был проповедник. Слепящее четкое видение померкло в его мозгу, а он продолжал говорить. Миг кончился, и не осталось ничего, кроме воспоминания. Он был в смятении, в отчаянии — и, смятенный, запинаясь продолжал. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Он продолжал об иудеях и об Иерусалиме, о левитах и фарисеях, о Моисее и Филиппе и Андрее и Петре. Понимаете? Старый Иоанн не мог кончить. Слишком важно ему было продолжать проповедь. Он не мог оставить Истину, как она есть. Не мог понять, что высказал уже ее до конца, — и продолжал. Он силился сделать ее лучше и больше, чем она есть, но вместо этого лишь унизил и утяжелил ее. Истина ожирела у него и распухла. Он был проповедник и потому сделал из Истины сложное предложение, два предложения, три, целый абзац. Сделал проповедь и богословскую систему из Истины. Навязал предвечной Истине свое понятие о Боге. «В начале было Слово…» И все этим сказано, и этого довольно. Притом старый Иоанн был белый человек, а у белого свои ухватки и порядки. Уж это так, братья и сестры.