Замок Фрюденхольм

Четыре человека в масках ответили знакомыми голосами, что с картотекой и карточками ничего плохого не случится.

На автомобиле молочника добыча была отвезена в церковь, в кромешном мраке четверо поднялись на колокольню и там спрятали документы.

Об этом много говорили в округе. Так много, что слухи дошли до ушей гестапо в Престё. Сначала арестовали кассира прихода. А когда после короткого допроса оказалось, что он, пожалуй, сможет назвать людей в масках, вся «партия в бридж» была арестована и отвезена в Копенгаген. Троих через два дня отпустили, а учителя Агерлунда, как главного зачинщика, имевшего ключи от колокольни, отправили в лагерь Фрёслев в Южной Ютландии.

Казалось, Фрюденхольм намерены защищать, как последний оплот нацизма в Европе. У решетчатых ворот замка вырос каменный бруствер с бойницами для часовых. Вдоль шоссе немецкие солдаты копали четырехугольные ямы, достаточно глубокие, чтобы в них мог спрятаться человек. Непонятный, наполненный водой ров проходил по низменности мимо дома Якоба Эневольдсена и далее мимо кирпичного завода к болотам.

Гестаповцы, пришедшие арестовать Якоба Эневольдсена, убедились, что он здесь больше не живет. А Йонни Енсен, помогавший Якобу в подпольной типографии, занимался ныне более опасными делами. Эвальд тоже покинул свой дом и ушел в подполье. Йоханна не знала, где он и что делает и увидит ли она его когда-нибудь снова. Она была так беспомощна и нерешительна и совсем не умела жить своим умом. Маргрета часто ее навещала, но, как только Маргрета уходила, Йоханной овладевал страх.

Однажды Маргрета получила из Министерства иностранных дел сообщение о том, что ее муж умер в концентрационном лагере Штутгоф.

Короткое сообщение. В нем не содержалось никаких подробностей, да, может быть, и хорошо, что Маргрета не знала подробностей о том, как умирали люди в Штутгофе. Она сидела, держа в руках письмо из министерства, не слыша шума ссорившихся из-за чего-то детей. Не слышала она и боя часов. Стояла солнечная весна, жаворонки пели, цвела мать-и-мачеха. Многие умирали этой весной. Мартин был одним из них. Датские полицейские увезли его из дома летним днем четыре года назад. Судья в две минуты вынес приговор об интернировании, утверждение приговора Верховным судом было подготовлено заранее, до подачи апелляции. Когда немцы пожелали, его выдали им вместе со ста пятьюдесятью другими. Теперь он мертв. Вот и все, а мир хотел жить. И другие хотели жить. Но жаворонки более не поют для него. И бузина не будет благоухать для него весной, а кукушка не будет куковать.

Это было в те дни, когда по Дании мчались белые шведские автобусы. Длинными колоннами растянулись они по шоссе. На их боках красовались шведский флаг и красный крест. Они ехали днем и ночью. Прибыв с юга через границу Падборг и Крюсо, они везли выживших в немецких лагерях смерти датских и норвежских заключенных из Нейенгамме, датских евреев из Терезиенштадта и даже интернированных полицейских — в Швецию.

Люди стояли на дорогах, поджидая автобусы. Случалось, что кто-то находил своих. Но многие ждали напрасно. Больные лежали в автобусах на носилках, можно было видеть их бритые и бледные, как у мертвецов, лица. Не все проезжали через Данию живыми.

Среди заключенных, вывезенных из Нейенгамме, был типограф Дамаскус, маленький, тощий, с коротко остриженными седыми волосами. Он не питал ни к кому ненависти и только был слегка озабочен тем, чтобы в пище, которой их кормили на границе, не было ничего мясного. Ему дали молока и овсянки. Может быть, привычка к вегетарианской пище и помогла ему выжить. Совесть его была чиста. Он не выдал никого на жестоких допросах, никому не причинил вреда.

Белые автобусы ехали отнюдь не по мирной стране. Она казалась приветливой в дни ранней весны, когда светило солнце и зеленели поля, но она отнюдь не была приветлива. На улицах стреляли, убивали людей. В отместку за сопротивление и диверсии сжигались театры и музеи, взлетали на воздух памятники. На самой черной и тяжкой работе оккупационные власти использовали датчан.

По радио передавали выступление доктора Геббельса:

«Наши враги утверждают, что солдаты фюрера как захватчики шли по странам Европы. А они всюду приносили благосостояние и счастье, покой и порядок, уверенность и обеспеченность работой, а следовательно, достойное человеческое существование!»

87

Однажды весенним вечером во всех окнах зажглись огни. Темные шторы были сорваны, и свет хлынул из окон на улицы. Кому-то пришло в голову вынуть сохранившиеся с мирного времени стеариновые свечи и поставить их в ряд на подоконники. Эта мысль пришла в голову одновременно многим и в разных местах. В стране начался праздник света. Вся Дания оказалась иллюминированной.

Наступил мир.

По английскому радио сообщили, что немецкие войска в Голландии, северо-западной Германии и Дании капитулировали.

Этого ждали, ждали с надеждой и нетерпением. И все же, когда это произошло, все были потрясены. Трудно было свыкнуться с мыслью, что война окончена. От великой радости слезы комком подступали к горлу, эту радость невозможно было вынести в одиночку, и все выходили из домов, чтобы разделить счастье с другими. Незнакомые люди кидались друг к другу, обнимались, смеялись и плакали.

Адвокат Рам жил в районе вилл недалеко от Копенгагена. Все это время он без отдыха работал в комиссии Совета свободы, где уже было решено, какие меры надо немедленно принять в отношении предателей родины. Необходимо обезвредить нацистов и членов добровольческого корпуса, чтобы они после освобождения не могли продолжать террористическую деятельность, но одновременно и помешать самосуду над ними.

Услышав сообщение по радио, он сунул в карман револьвер, надел свою старую кепку и поехал на велосипеде в город, в командный центр, намеченный заранее. Он видел свет в окнах, видел, как люди выходили из домов, видел человеческий поток, льющийся к городу. Люди махали флажками и пели. Освещенные трамваи были переполнены, пассажиры висели на подножках и сидели на крышах.

Рам летел на своем велосипеде и декламировал:

Он чуть было не наехал на пожилого человека с острой бородкой, в золотых очках и с портфелем под мышкой, направлявшегося большими шагами в город.

— Вот черт! Магнуссен! Это ты? Здравствуй, старик, поздравляю!

Мадс спрыгнул с велосипеда, и друзья обнялись. Ничего не было удивительного в том, что люди обнимались на улицах. Старший учитель Магнуссен вынужден был поставить портфель, снять очки и вытереть глаза. В портфеле у него лежал огромных размеров револьвер, слишком большой, чтобы носить его в кармане; кроме того, учитель его немного побаивался.

Они не виделись с той августовской ночи, в лесу, когда лил дождь и немцы стреляли, а Магнуссен в кромешной тьме пытался обсуждать теоретические вопросы.

— Ты знаешь, Мартин умер, — тихо сказал Магнуссен.

— Да. Слышал.

— А остальные?

— О них нет никаких известий. Их не было в шведских транспортах?

— Нет, не было.

Да, их не было. О гибели некоторых знали. Но многое было еще неизвестно. Этот весенний вечер принес не только радость освобождения. «Весенним днем к нам мрачный мир грядет».

Показались машины с борцами движения Сопротивления. На рукавах у них были сине-бело-красные повязки, в руках автоматы, а на некоторых даже красовались стальные каски. Им махали руками, кричали «ура». Впервые народ видел армию освобождения. Организованную армию молодых людей. Тайную армию, которая создавалась, вооружалась и тренировалась в те времена, когда немецкие войска оккупировали страну. Борцы Сопротивления были вооружены гораздо хуже немцев. Многие довольствовались охотничьими ружьями и древними револьверами. Лучшее оружие припрятали военные специалисты, считавшие опасным вооружать гражданское население в освободительной борьбе.