Званый обед с жареными голубями: Рассказы

Делать было нечего, пастор принялся писать.

Из-за приотворенной двери раздалось бормотание:

— Ну, вот еще что надумал, чего еще не хватало! К чему это убивать овец ради меня? Хватит и того, что в приходе есть имущие люди. Мне ничего не надо.

Никто на ее слова не обратил внимания. Упрямец Кнут завершил дело следующей фразой:

— Вот сейчас я постараюсь нацарапать свое имя, прежде чем окочурюсь.

Сформулировать подобное завещание оказалось не просто. Отцам закона пришлось два-три раза рвать написанное, пока им не удалось составить небольшой текст, по-видимому, тоже не совсем удовлетворивший их. Они прочитали документ. В нем говорилось о том, что ветхий жилой дом завещателя после его смерти следует уничтожить. Земля же поступит в распоряжение государственных организаций согласно закону. Овцы с меткой завещателя — в момент написания завещания они находятся на пастбищах в горах — поступят в собственность экономки завещателя.

— Гляди-ка, я вдруг стала экономной! Какая из меня экономка? Я даже служанкой никогда не была. Никчемная я бедолага, — раздалось за полузакрытой дверью.

— Бьяма? — Мужчины вопросительно посмотрели друг на друга. — Да как же полностью зовут старуху?

За дверью вновь послышалось бормотание:

— Как там меня зовут! Никак и не зовут. Бьяртмей Иоунсдоттир. Стыдно такое имя поставить на бумагу…

Мужчины еще раз перечитывают документ завещателю. Он им явно доволен. Затем они приподнимают его высохшее, как старая кожа, тело и держат его под руки, пока он ставит свое имя под завещанием.

— Пятьдесят лет не брал пера в руку, поэтому получилось так плохо, — сказал, извиняясь, старик.

Мужчины поспешили его заверить, что все в порядке. Когда они снова опустили старика на постель, он повернулся к стене и больше не произнес ни слова. И руки им не протянул, когда они собрались уходить.

— Я на всякий случай прощаюсь с тобой и дарую тебе благословение господне в дорогу, дорогой Кнут, хочешь ты этого или нет, — сказал пастор.

Староста и судья поднялись с места и от себя добавили:

— И мы желаем тебе того же.

Собака давно перестала лаять и лежала, вытянув передние лапы, перед входной дверью. Она не пошелохнулась, когда трое мужчин переступили через нее. Ее больше не интересовали эти люди, хотя, встречая их, она захлебывалась от лая. Быть может, она разочаровалась в их посещении.

Мужчины направились к лошадям, щипавшим нескошенную траву. Впереди староста, за ним судья, пастор замыкал шествие. Он шел сгорбившись и, кажется, был несколько озадачен.

— Чертовски трудный человек, — сказал староста вслух.

— Слава богу, что таких немного, — сказал судья, — не то пиши-пропало общество, а вместе с ним страна и народ.

— Истинное спасение для страны, когда такие отправляются в мир иной, — закончил свою речь судья.

Они сели на лошадей и стали спускаться по тропинке шагом, не спеша, как бы подчеркивая, что они нисколько не омрачены.

Вдруг послышался пронзительный крик, словно его издавало какое-то странное животное. Они оглянулись. Вслед им ковыляла на шатких ногах старуха. Это была Бьяртмей Иоунсдоттир. Они остановились и спросили, в чем дело.

Старуха сказала, что Кнут просил пастора вернуться к нему, он хочет еще что-то сказать.

Мужчины молча обменялись понимающими взглядами. Лицо пастора просияло, и, поворачивая к дому, он радостно сказал своим друзьям:

— Я все же надеялся! Я всегда надеюсь до последней минуты. А ведь сколько времени понадобилось, чтобы его разобрать! Но, слава богу, раскаяться никогда не поздно. Не уезжайте, быть может, я позову вас.

— Ну-ну, — промолвил судья, когда оба мирянина остались вдвоем на выгоне. — Все-таки под конец он размяк.

— Да-а, — протянул староста. — Такие вот хулители бога и человеконенавистники рано или поздно сдаются и начинают каяться — почти всегда так.

— Я на всякий случай захватил с собой псалтырь: подумал, вдруг старикашка захочет что-нибудь пробормотать, несмотря ни на что, — сказал судья, — Как ты считаешь, что нам следует спеть в этом случае?

Они перелистали псалтырь вдоль и поперек, и один псалом казался им лучше другого. Все же они сошлись на том, что предоставят пастору выбрать между псалмами «Я живу, я знаю» и «Ты будешь со мной» в случае, если он их позовет.

Они все еще держали псалтырь раскрытым, когда из хижины вышел пастор. По лицу его они тотчас заметили, что от той веселости, с которой он вошел в дом, не осталось и следа. У него даже походка отяжелела.

— Ну, что там? — спросили они.

— А, ничего особенного, — ответил пастор.

— Сдался он? — спросили они.

— Нельзя сказать, чтобы да.

— Но что же он сказал?

— Да ничего особенного, — ответил пастор, затягивая покрепче подпругу, прежде чем сесть на лошадь. — Он попросил меня позаботиться о его суке, чтобы она не стала бродячей после его смерти.

Судья и староста молча закрыли псалтырь.

Внизу, у выгона, тихо журчал ручей.

Когда они выезжали с хутора, птица все еще сидела на изгороди, вслушиваясь в эхо своей весенней песни.

Званый обед с жареными голубями

Горделивые, преисполненные достоинства официанты, с перекинутой через левую руку салфеткой, ловко балансировали по залу среди толпы гостей, словно они скользили мимо привидений или фантомов. Я несколько опасался, что прибуду на званый обед раньше других. Как потом объяснить свое нетерпение? Не мог же я сослаться на давнее знакомство с хозяином. К счастью, мне не понадобилось искать выхода из неловкого положения. Наоборот, я был крайне удивлен, что все уже в сборе, хотя прошло только пять минут после назначенного по телефону часа. Спокойно войдя в дом через парадную дверь, я пристроился к одной паре. Мужчина смахивал на исследователя космоса — этакий рассеянный, молчаливый человек; супруга же его, дама дородная, по-видимому, крепко стояла на земле, она, улыбаясь, глядела в зал. Чета не проходила вперед, а остановилась у двери, вероятно, рассчитывая, что им поднесут сейчас что-нибудь прохладительное.

— Гм… простите, — произнес я, пытаясь завязать беседу.

— Ну, конечно, я твержу то же самое, — откликнулась дама. — Все так необычно, так интригующе!

Дама оказалась необыкновенно приятной и разговорчивой. Как правило, у высокопоставленных мужей зачастую бывают именно такие жены.

Она продолжала:

— Мой муж толком не расслышал, что ему сказали по телефону. Кто-то что-то сказал, назвал место. Ты ответил согласием, не так ли, милый? Что ты ответил?

— Я с благодарностью принял приглашение, — сказал муж. — Знаю, как ты обожаешь званые обеды.

— Не могла же я от такого отказаться!

— Надеюсь, ты не жалеешь, — заметил муж, — по крайней мере в данную минуту?

— Быть может, и жалею, — отмахнулась дама. — Но ты погляди, как изменился наш епископ, — не узнать его, ничуть не похож на свою фотографию, ту, что недавно была в журнале.

— Они всегда публикуют свои старые фотографии, — сказал муж.

— А вот тот, в золотых позументах. Мне помнится, это церемониал-мастер при дворце или еще кто-то в этом роде, — щебетала супруга.

— Наверно, это контролер из таможни, — возразил муж.

— Зачем меня пригласили сюда? — недоумевал маленький близорукий господин, случайно попавшийся на нашем пути. — Изумлен просто, что приглашен на этот банкет. Уж не свидетельство ли это особого внимания ко мне в связи с моим слабым зрением? Слеп на правый глаз и теряю зрение в левом.

— Что, что вы сказали? — отозвался какой-то мужчина, подергиваясь всем телом. Он был необычайно бледен, а белокурые кудри, спадавшие на плечи, точь-в-точь как у тех ангелочков, которыми обычно торгуют на рождество, еще больше оттеняли эту бледность. — Вы не видите одним глазом? Ну, наверняка это — благотворительное общество, хотя я точно не расслышал, что сказали по телефону.

— А у меня пробка в ухе вот уже целых тридцать пять лет. Пожалуй, меня поэтому пригласили сюда.