Страница 72 из 87
- Готово?
- Так точно, Ваше Величество. Ждут.
- Тогда пойдемте. Дети, вы должны быть впереди.
Гога и Ника встали перед родителями. Александр Александрович с поклоном предложил жене руку. Генерал-лейтенант Оржевский торжественно распахнул двери.
Когда царская семья показалась в зале, у подполковника Секеринского дрогнула ляжка. Откинув назад плечи, он резко мотнул головой в сторону дверей, затаил дыхание.
По шеренге агентов прошла дрожь. Все замерли, подавленные величием переживаемой минуты.
Царь с женой и сыновьями остановился в нескольких шагах от Секеринского, потом, освободив руку Дагмар, вышел один вперед, прошел вдоль строя, вглядываясь в лица сыскных и надзирателей. Усы и глаза выстроившихся двигались за императором, как стрелки компаса.
- Здорово, ребята, - тихо сказал Александр Александрович с левого фланга.
- Здравия желаем, Ваше Императорское Величество, - так же тихо, как учили, ответили агенты.
- Подполковник Секеринский, - позвал царь, - подойдите ко мне.
Секеринский вышел из строя, почтительно приблизился к императору.
- Представьте мне чинов полиции, спасших меня и мою семью.
- Вольно, - еле выдохнул подполковник и повел царя вдоль шеренги.
- Агент Шелонков, в службе двенадцать лет, замечаний не имеет.
- Агент Варламов, поведение безупречное, предан престолу и вере.
- Надзиратель Тимофеев, в службе с семьдесят четвертого года, замечаний не имеет.
Царь жал руки агентам, похлопывал по плечу, улыбался. Сыскные таращили на царя глаза, сопели от полноты чувств.
- Агент Свергунов.
- Агент Шевылев.
- Агент Свердзин,
- Надзиратель Борисов.
Царь дошел до конца шеренги, отступил на три шага назад, в пояс поклонился сыскным.
- Спасибо, ребята, что отвели руку злодеев от моей головы.
- Рады стараться, Ваше Императорское Величество!
- За себя спасибо, за жену мою и за детей.
- Рады стараться, Ваше Императорское Величество!
- А теперь, ребята, хочу познакомить вас со своей семьей, которая жива благодаря вам.
Дагмар, Ника и Гога двинулись вдоль шеренги. Императрица жеманно протягивала полицейским два пальца, цесаревич делал твердые рукопожатия, великий князь Гога подавал ладонь вяло и безразлично.
Сыскные не дыша пожимали августейшие руки.
Когда церемония представления кончилась, Александр Александрович кивнул адъютанту и подошел к стоявшему на правом фланге Борисову.
- Хочу наградить вас, ребята, за преданность, за верную службу.
- Рады стараться, Ваше Императорское Величество! - гаркнули сыскные громче, чем надо, в предчувствии царских милостей.
Император брал с большого серебряного подноса, который нес за ним генерал-адъютант Оржевский, медали «За усердие» и лично надевал каждому агенту на шею.
- Побереги, Борисов, меня и мою семью и впредь.
- Рад стараться, Ваше Императорское Величество!
- Побереги, Тимофеев, меня и мою семью и впредь.
- Рад стараться, Ваше Императорское Величество!
- Побереги, Свердзин, меня и мою семью и впредь.
- Рад стараться, Ваше Императорское Величество!
- Побереги, Свергунов, меня и мою семью и впредь.
- Рад стараться, Ваше Императорское Величество!
- Побереги, Шевылев, меня и мою семью и впредь.
- Рад стараться, Ваше Императорское Величество! Всем участникам задержания злоумышленников на
Невском проспекте царь вручил по тысяче рублей.
Глава семнадцатая
1
Ночью взломалась Волга... Несколько дней перед этим шел мокрый снег. Ручьи и потоки бешено подпирали спину реки. Снег сгорал от земли, лед - от воды. Волга посинела, вздулась. Энергия великой перемены, до этого копившаяся тайно, скрытно, вышла наружу, плеснула через край, забушевала на просторе. Весна - вечное обновление живой жизни, вечная смена завершенного ее кольца на последующее - открыла все створы, выбила все клинья, распахнула настежь последние шлюзы своего зеленого половодья.
Ток жизни бил по древесным жилам. Первые редкие побеги вспыхивали в расщелинах старых стволов... Володя стоял в саду. Пахло прелью, мокрой рогожей, сырым ветром. Слышался шелест - искрясь и трепеща, на светлом фоне голых ветвей опускались еле различимые серебристые льдинки-кристаллики.
Это был уже не снег, но еще и не дождь. Льдинки-кристаллики, задевая за ветки деревьев, шелестели печально и грустно. И было похоже на то, что кто-то большой и невидимый слегка колышет прозрачный ледяной занавес, за которым неясно и расплывчато угадывался старый сад ульяновского дома и сам дом с мезонином и маленьким белым балконом второго этажа, на который выходили окна из Сашиной и Аниной комнат.
Володя прошел через сад, через двор и, не заходя в дом, вышел прямо на улицу. Вся Московская с журчанием бежала от Большой Саратовской вниз, к Свияге. Около калитки бурлили омутки и запруды, в ручьях неслись мимо щепа, грязь, мусор, и вся улица, размытая, расквашенная, была больше похожа на переправу через неширокую реку, чем на улицу губернского города.
Прыгая с камня на камень, Володя пошел вверх. Сегодня, на благовестье, был день «отпущения на волю», и Митя с Маняшей упросили его купить двух каких-нибудь пичуг, чтобы потом в саду прямо с ладоней отпустить птичек - подбросить теплый комочек вверх и смотреть, как, залившись радостной трелью, взмывает пернатый певец в синее небо.
У гостиного двора, как всегда, стояло много крестьянских телег. Распряженные лошади лениво жевали сено. Пахло навозом и дегтем. Мужики, низко на глаза натянув картузы, стояли кучками, не спеша переговаривались, чадя самосадом.
Возле двух птицеловов - целая орава. Покупатели, в основном ребятня, толпой окружили составленные друг на друга этажерками клетки, суют продавцам медяки, галдят, суетятся, прыгают - ну почти так же, как сами пичуги, скачущие за прутиками решеток одна через другую, с жердочки на жердочку. (По случаю благовещенского отпущения их, бедняг, в каждую клетку было посажено штук по десять, не менее.)
Получив деньги, птицелов осторожно открывал дверцу клетки и залезал рукой за решетку - ловить очередную синицу или чижа. Птахи, растопырив крылья и прижавшись друг к другу, забивались в угол, пищали, защищались, как могли. И хотя человеческая рука именно на этот раз должна была принести им свободу, а не неволю, птицы, как всякие находящиеся за решеткой существа, по старой традиции узников уже ни от кого не ждали ничего хорошего и, перекочевав из клетки, где можно было хоть прыгать, в чей-нибудь потный кулак или за пазуху, наверное, заранее прощались со своей птичьей жизнью...
И уж конечно немало дивились, когда какой-нибудь нетерпеливый Ванятка или Петяшка, отойдя шагов десять от птичьего торга, доставал бережно из кармана своего пленника и, щербато улыбаясь, доверчиво открывал ладонь, предлагая оторопевшей от неожиданного счастья птахе полную свободу... И можно было совершенно вольно лететь на все четыре стороны, уже в полете осознавая, что то желанное и недосягаемое, чего и быть-то не могло, - освобождение - вдруг состоялось, наступило внезапно и сказочно... Что ж, в жизни всякое бывает.
Володя, решив переждать, пока покупателей около клеток станет меньше, отошел к витрине книжной лавки. В уши сразу же полез разговор стоящих у телег мужиков.
- ...Вот она и вся наша торговля. Полтину прикупил, две проел. А на раззавод?
- Копейка, сват, копейку любит. Копейка от дыры бегает.
- Летошний год об эту пору пшеничка вдвое против нонешнего была, это как?
- Наш-то кровосос подрядил две барки да в Самару. По три гривны за пудик взял.
- А мы на мешках до осени просидели...
- То-то и оно.
- Бабы-то у тебя, кум, холсты ткут али как?
- На Дарью уж отбелились.
- Много ли ноне на базар привезешь?
- Что привезу, все мое. В одни руки попадет.
- Это верно...
- Попу на рясу только оттащить, и весь оброк.