Страница 71 из 186
Все это из-за Нового театра, вокруг которого разыгралась страстная борьба. Сначала победила Малиновская. Вдруг {296} стало известно, что Большой театр взят в ЦИК (то есть из Наркомпроса в высшее государственное учреждение)… «Со всеми угодьями, домами и т. д.». Под этой фразой проскочил и Новый театр. Луначарский смутился и прислал мне смущенное письмо (я все время говорю, что мы только даром тратим время, что Малиновская не расстанется с театром Новым, а Луначарский говорит: нет, мы у нее его вырвем). Когда Большой театр перешел в ЦИК, Елена Константиновна успокоилась и назначила собрание всех академ. театров, чтоб, заявив об отставке, проститься как следует… оставаясь директором Большого (и Нового) театра, а отставка от Управления академическими театрами. Она была победительницей… Но уже на другой день Коллегия Наркомпроса единогласно опротестовала переход Нового театра. Протест пошел в Совнарком, а там уже опротестовали и вовсе переход Большого театра в ЦИК. Так что, когда мы собрались на собрание к Малиновской, она уже снова рыдала…
Итак:
Мне нужно: или безоговорочное согласие К. С. и пайщиков на выработанный мною план (то есть тот, который я выработаю),
или все будет предоставлено случаям: постановлению Наркомпроса или властей, или — если нас никто не тронет, — будем решать будущее в сентябре (!!!) или я решу здесь за себя одного, предоставляя остальным товарищам самим разбираться.
По всей вероятности, согласия вашего и не потребуется: тут заставят меня теперь же принять решение. Но лучше, если это будет сделано мною с вашего согласия. В конце концов, это меня только и обязывает и связывает. Но на год еще я свяжусь, если план будет этого заслуживать.
1‑я Студия, получая Новый театр (который, впрочем, будет сдаваться МХАТ, то есть пока мне), была бы более склонна быть совершенно самостоятельной (2‑й Художественный театр?). В особенности Чехов. У него есть своя художественно-этическая линия, и он боится вливаться в другие элементы. Но Чехов не встречает полнейшего сочувствия. Как он сам говорит, около одной трети студии относится к нему {297} «скорее отрицательно». И если бы 1‑я группа (старики) вдруг стала складываться снова в прежний театр, то, пожалуй, в 1‑й Студии началось бы некоторое расхождение и кое-кто потянулся бы к нам.
2‑я Студия находится в таком положении, что власти удивляются моей защите ее. Я думаю, что я сумею реформировать ее, сохранив ядро.
3‑я хоть и провалилась с «Женитьбой», но как студия еще держится.
4‑й будет предоставлено существовать, как она хочет. Ей даже симпатизируют…
Музыкальную любят, находя, что «новое» должно быть с нею. И даже 1‑й Студии говорилось, что если она захочет окопаться от музыки, то ей угрожает быстрое однообразие.
Впрочем, Судаков в заседании комиссии сказал очень решительно:
Вот вы все (то есть власти) так любите Музыкальную студию, а в сущности она не что иное, как Владимир Иванович, от начала до конца. И отнимите у нее Вл. Ив‑ча — от нее ничего не останется.
Пока я думаю, что он почти прав.
(Я предлагал Малиновской план сделать из Нового театра молодой оперный, вобрав в него лучшее, и по репертуару и по исполнителям и хорам, из моей студии, из студии Константина Сергеевича и из того молодого, что есть в Большом театре. Но она не принимает, так как, очевидно, у нее есть свои задачи, от меня скрытые. Притом же я не очень настаивал, во-первых, из боязни, что я с Конст. Серг. снова столкнемся и на этом новом деле. А во-вторых, тогда, значит, 1‑я Студия въезжает в наш театр, чтоб слиться со стариками, а она этого не хочет.)
На всякий случай я пишу еще, что под «безоговорочностью» понимаю, что не все находящиеся сейчас в Америке могут оказаться нужными в Москве. Я бы сказал так, что в Новом Художественном театре совершенно недопустимы артисты (или служащие), достаточно зарекомендовавшие свою недисциплинированность, неэтичность, совершавшие достаточно определенные проступки.
{298} Нет надобности Новому Художественному театру также обременять себя с первых же шагов лицами бесполезными. (Я, разумеется, говорю не о пайщиках; если бы среди них оказались инвалидного уклона, — их нельзя исключать, как бы они ни оказались ненужны.)
Когда я пишу все это, я имею в виду определенные имена, которые только до времени не называю… (напоминаю вам о такте!). Но своевременно отсюда назову. И если бы наши потребовали от меня непременного включения всех находящихся сейчас с вами, то для меня это было бы достаточно, чтоб отказаться от ответственности за новый план. При составлении такого плана будет произведена генеральная чистка по всем группам.
Для Вас: лица, которых Вы должны познакомить с этим письмом (после беседы с К. С.): Бурджалов, Вишневский, Грибунин, Качалов, Книппер, Леонидов, Лужский, Москвин, Николаева, Подгорный, Раевская.
Ничего не имею против: Ершов, Литовцева, Бертенсон.
Решительно не надо: Бакшеев, Булгаков, Добронравов, Пыжова, Тамиров, Шевченко, Бондырев. Не надо понимать так, что в этой категории как раз те лица, которые недопустимы в новом деле. Я не хочу только, чтоб перед ними обязались за будущее — одних по ненужности (или недопустимости), других — по принадлежности к студии…
(По-видимому, интересно вовлечь Тарасову, Тарханова[624], то есть заинтересовать возвращением в Москву. Это — вообще.)
Через месяц после этого письма буду ждать телеграмму, то есть около 10 марта.
Ваш В. Немирович-Данченко
394. А. А. Яблочкиной[625]
15 февраля 1924 г. Москва
15 февраля 1924 г.
Глубокоуважаемая Александра Александровна!
Искренний, горячий привет от Московского Художественного театра и его студий — артистке, которая всей своей {299} жизнью фанатически исполняла первую заповедь театра: «Да не будут тебе бози иные разве мене»[626];
которая, став под знамя славного Малого театра, ни на одном спектакле, ни на одной репетиции, ни на одном выступлении вне родного ей Театра в продолжение громадной деятельности не изменила его лучшим заветам;
которая свою любовь и преданность Театру распространяла вокруг себя, не только насыщая этими чувствами создаваемые ею художественные образы, но заражая ими всех, с кем сталкивала ее глубокая общественно-профессиональная деятельность.
Мы хорошо знаем непоколебимое сердечное отношение к Вам, дорогая Александра Александровна, Константина Сергеевича Станиславского и других артистов, находящихся сейчас в Америке, и потому наш привет и наши горячие пожелания надолго еще сохранить Ваши силы такими свежими, в каких застает вас 35‑тилетняя деятельность, — приносим от всего Московского Художественного театра.
Представитель МХАТ и его студий
Народный артист республики
Вл. Немирович-Данченко
395. О. С. Бокшанской[627]
17 февраля 1924 г. Москва
Воскресенье, 17‑го февр.
Дорогая Ольга Сергеевна!
Третьего дня был юбилей Яблочкиной. 35 лет. Трудная марка. Но дело не в этом. Я хочу два слова, чтоб знали, какое тут направление вообще.
Играли: 1) «Жених из долгового отделения». С умилительной наивностью скопировали сценическую картинку 50‑х годов. Не по замыслу, а думая, что и сейчас не надо иначе играть. Играл Давыдов со своими обаятельными штампами От остального веяло прогулкой в вечерний час по кладбищу, среди развалившихся забытых могил. 2) «Дамская война» Скриба. Это уже из 70‑х годов. Федотова, Ильинская, Решимов… {300} Даже завидно смотреть, как Яблочкина, Садовский, Шухмина убеждены, что это и есть «вечное» искусство. Однако обстановка Егорова (нашего) и Волконского. Уже с новой выдумкой и, хоть и олеографически, но эффектно. 3) — я не видел. Потому что после «Дамской войны» началось (в 12 1/4) чествование. И опять папки, слова, все те же лица, те же Бахрушин, Лучинин, Блюменталь-Тамарина, Дейша-Сионицкая, Сакулин… Ведь и не выдумаешь ничего! Я приветствовал от МХАТ здешнего и американского («К. С. Станиславский и другие артисты… Неизменная сердечность…» И т. д. и т. п.). Со мной были Халютина, Михайлов, Сушкевич…