Страница 62 из 186
Художественному театру сейчас ни одна группа, как целое, не нужна: ни 1‑я студия, ни 2‑я, ни 3‑я, ни 4‑я, ни музыкальная, ни ваша. Нужны их лучшие силы. Тогда Художественный театр возродится. Очень хорошо, если группы существуют, если они могут существовать: для того, чтобы там еще могли развиваться или отыгрываться члены МХТ, но все лучшее — сюда, в репертуар театра.
А на что вам нужно быть 3‑й студией? Не понимаю. Именно первая группа и нуждается в вас. Надо пополнить первую, «стариковскую», группу.
Я не знаю, сколько лиц еще есть в вашей группе сверх постоянных артистов Художественного театра. Если речь идет {255} о 3 – 4 лицах, то не стоит спорить: можно их принять в театр, а там увидим, что из этого выйдет. Но если их довольно много, то театр не выдержит расходов.
Вообще, такую постановку вопроса: возвращение в театр только целой группой я, хотя и со смущением, но должен решительно отклонить.
Искусство русское может быть спасено не двадцатью или сотней хороших театров, а одним великолепным! И вас призывают создавать этот один великолепный, а не размножать студии или группы Художественного театра.
Это нисколько не мешает вам, когда вы соберетесь, все-таки открыть новую группу, — это ваше дело. Но нужны Вы не для этого, и никаких обязательств в этом направлении мы на себя не берем. И то, что Нина Николаевна считает это с моей стороны «ошибкой», как она пишет, доказывает только большое недоразумение в основе…
Чтоб покончить ответ на письмо, еще два пункта:
15 апреля — самый предельный срок. Самый поздний! Ведь будущее надо решать в феврале, в марте, а не в июле! И ведь театр будет функционировать 11 месяцев в году.
Поездка в Париж в высшей степени нежелательна.
Да и не верю, чтобы 15 спектаклей могли поправить материальные дела.
Вернее сказать, совершенно уверен, что эта поездка еще больше запутает все дело наше…
Повторяю: я написал последнее письмо.
Сто раз, может быть, скажет кто-нибудь из вас: зачем мы отказались от наших милых заграничных поездок. И делу не помогли, и живем плохо!
Может быть, «художественный термометр» — наша фантазия. Может быть, опять пойдут внутренние распри, отравляющие жизни! Может быть, сразу образуются группы, и мы, в иных комбинациях, разъедемся.
Нисколько не считаем себя обязанными нести перед вами за это ответственность — потому что это общее дело и потому что самое важное «может быть»:
Может быть, Художественный театр, накопивши новые силы вразброд, соберется в новый, великолепный, опять первый, {256} театр в мире, свежий и богатый, на новые десятки лет, по которому опять будут равняться все другие театры.
Мечта об этом и поддерживает у нас прекрасную художественную атмосферу. И много, много показателей, что мечта эта не утопия. И откладывать ее осуществление равносильно приговору над театром Значит, если Вы — вы — не возвращаетесь, здесь должны выбросить расчеты на Вас — вас из памяти и строиться теми средствами, какие имеются.
Милый Василий Иваныч! Не взыщите, что я через Вас отвечаю на все письма. Вы понимаете, каково мне было бы разъяснять всем порознь. А Вы разберетесь, что тут Вас лично совершенно не касается.
Я под конец уж придумал писать к Вам, как к группе так: Вы — вы. Жаль, что в конце письма догадался.
Обнимаю Вас и шлю привет всем.
В. Немирович-Данченко
368. В. И. Качалову[513]
6 апреля 1922 г. Москва
Телеграмма
Письма Ваши произвели удручающее впечатление. Подгорному поступать как полезнее делу.
Театр готовится к поездке на год в Америку и Англию. Разрешение Правительства уже получено. Качалову, Книппер, Германовой, Александрову, Бертенсону и Гремиславскому последний раз предлагается соединиться с театром. Необходим скорый категорический ответ. Остальных Станиславский и я лишаем права пользоваться фирмой театра[514].
Вл. Немирович-Данченко
369. Третьей студии МХАТ Е. Б. Вахтангову[515]
7 апреля 1922 г. Москва
7 апреля 1922
В эту зиму 1921 – 1922 года, в апреле 22‑го, нет возможности смотреть новый спектакль без запросов, накопившихся за последние годы. Что тут нового? Не в смысле трюка, а в плоскости {257} новейших театральных проблем. Какой здесь отзвук или отражение той громадной кузницы, в которой театральная идеология и практика и техника куют новое искусство? В которой дерутся, дружатся, нервничают, любят друг друга и ненавидят. В которой сталкиваются в искрящемся бою темперамента, всевозможных красок. В которой, того и гляди, тяжелый молот обратит в сажу лучшее, что достигнуто гениями прошлого, или, наоборот, ослабнут, устанут молодые мускулы, завянут горячие устремления новой правды.
И вот простая, непосредственная радость «Принцессы Турандот» крепнет и глубже охватывает память, когда спектакль дает на эти запросы решительный, твердый ответ[516]. Да, создатель этого спектакля знает, что в старом надо смести, а что незыблемо. И знает, как! Да, тут благородная и смелая рука действует по воле интуиции, великолепно нащупывающей пути завтрашнего театра. В чем-то этот мастер еще откажется от призрачной новизны, а в чем-то еще больнее хватит нас, стариков, по голове, но и сейчас нам и «и больно, и сладко», и радостно, и жутко. И моя душа полна благодарности и к самому мастеру и к его сотрудникам.
Вл. Немирович-Данченко
370. К. С. Станиславскому[517]
4 сентября 1922 г. Висбаден
Дорогой Константин Сергеевич!
Если я Вас уже не застану в Москве!
От самых чистых глубин моего сердца желаю Вам сил, бодрости, спокойствия. И чтоб судьба Вам непрерывно улыбалась.
Хотя Вы и едете с «старым» театром, но будьте спокойны, потому что он до сих пор не преодолен.
Студийцы имели отличную русскую прессу, кое-где хорошую иностранную, но им мешало то, что они [ездили] в глухой сезон, и то, что у них иностранный репертуар[518].
Передайте Марье Петровне мои добрые пожелания.
{258} Екатерина Николаевна Вас обоих мысленно благословляет и шлет за Вами добрые чувства Маскотты[519]. О своих в Москве не тревожьтесь. Обнимаю Вас. Я приеду к юбилею Южина[520].
Вл. Немирович-Данченко
371. Из письма К. С. Станиславскому[521]
Сентябрь (первая половина) 1922 г. Висбаден
Дорогой Константин Сергеевич!
Я уже писал Вам свои благословения. Надеюсь, Вы получили[522]. Теперь хочу еще раз Вам повторить, что Вы можете ехать без смущения за «отсталость» нашего искусства. Конечно, есть тут отдельные дарования, уже создающие новый актерский тон, т. е. даже нисколько не новый, но благодаря талантливости и нервности, возбужденной современными переживаниями, — тон, освободившийся от медлительного натурализма. Но это только отдельные таланты. В общем вся новизна вертится около новых технических трюков. Ваш путь создания актера — самый новый.
Я не нужен ни в Берлине, ни в Праге, ни в Норвегии[523]. Я был бы очень нужен только в Париже, где мог бы выступить до Вашего приезда с лекцией — двумя (по-французски, конечно). Но это обошлось бы слишком дорого. Я очень нужен в Москве: Студию нельзя оставлять одну![524] Она давала за границей очень неопрятные спектакли, с большим уклоном к халтурному самомнению. Если я буду отсутствовать из Москвы, там все рухнет.
… Будьте здоровы, спокойны, горды.
Обнимаю Вас.
Вл. Немирович-Данченко
{259} 372. О. С. Бокшанской[525]
Сентябрь – октябрь 1922 г. Москва
Милая Ольга Сергеевна!
Я не сержусь. Я же сам шел навстречу Вашему желанию ехать за границу, если… И оставаться в Москве, если… Конечно, я понимаю Вас. И совсем не сержусь[526]. Но, разумеется, огорчен очень, что лишаюсь такой чудесной сотрудницы И поймите, что провести еще целый год без секретаря я не могу! Может быть, не на мое, а на Ваше счастье я так и не найду порядочного работника (или порядочную работницу). И тогда, по возвращении, Вы ее (или его) вытесните.