Страница 47 из 186
Самая большая моя мука — Гаэтан. Делаю все от меня зависящее, все, что в моих силах, чтоб из Шахалова вышел Гаэтан[377]. Я этого актера совсем не знаю. Пока мои заботы не приводят решительно ни к чему. Я думаю, и не приведут. И понемногу давно уже упорно ищу Гаэтана, хотя бы про себя одного. Конечно, надо было играть Гаэтана Качалову, а Бертрана Массалитинову или Леонидову. В крайнем случае — Гаэтана Леонидову. Но вот подите же, влюбился Качалов в Бертрана, и если у него отнять это, он сразу, что называется, скиснет. Я опасаюсь этой операции. При том же Капеллана тоже нету никакого, кроме Массалитинова. Отдать Асланову — маленького роста, получится дешевенький «штамп». А надо, по-моему, жирное животное. Что же до Леонидова, то, во-первых, он все еще на положении больного, даже капризного больного, а во-вторых, — Вы были против него как крестоносца все равно в Гаэтане или Бертране. (Помните Ваше замечание у меня в Петрограде? Я с этим не очень согласен — хотя понимаю Вас.)
В Шахалове нет ни гениальности, хотя бы обманчивой, ни пафоса, чистого, настоящего. А перевести роль на одну характерность — значит, погубить все. Ведь какие там ни будь роли Бертрана, Изоры, все же Гаэтан — стержень пьесы.
Был у нас такой молодой актер — Рустейкис (играл Моцарта), я бы за него поручился. Но он — призван.
И бас Шахалова я нахожу неподходящим: хочется высокий баритон или даже тенор (не в смысле пения).
Словом, это меня так мучает, и чувствовал бы я, что даром трачу время, если бы не то, что пока я ищу с Шахаловым, я сам овладеваю замыслом. И к новому Гаэтану приду уже вооруженный убежденностью.
Дальше. Нету никакого Алискана. Их три — и ни одного. И не знаю еще, как буду с этим. Даже ни с одним не занимался как следует.
Замыслом всей поэмы я, кажется, достаточно овладел. По всем линиям содержания, фигур и брезжущей вдали формы — {190} кажется, не ошибаюсь. По крайней мере в моей душе уже сложилось нечто, что я могу защищать даже перед автором. Разумеется, опираясь исключительно на текст, откуда и черпает моя фантазия. Было несколько бесед, когда, казалось мне, актеры загорались моей фантазией. Однако проводить эти замыслы и приятно и долго.
Надо, чтобы в душах актеров зажили образы, живым чувством создающие общий замысел.
Тут, конечно, на каждом шагу актерская склонность впасть в театральщину, в штампы, даже в вампуку. Борьба с этим трудна, но она-то и составляет самую интересную часть трудов нашего театра. Просто, искренне, выразительно и в области настоящей поэзии, — до этого идеала далеко-далеко! Только-только начали понимать, чего искать у себя, в своих темпераментах.
Разобрались лишь в первом и втором действиях, и то не полностью — и на них просидим еще с месяц.
Но пока я все еще могу обходиться без Вас, т. е. мне самому еще есть чего добиваться. (Репетиций без меня нет.)
Музыка!
До сих пор не решено, кто напишет. Но переговоры завязаны, и — главное — знаем, что надо. Дело в том, что для этой цели я завязал отношения с Рахманиновым. Лучше всего был бы именно он сам. Но он уклоняется, занят очень. И настоятельнейшим образом рекомендует Николая Метнера. Рахманинов, с которым я провел день беседы, прекрасно понимает «Розу и Крест» и никого другого не видит для композитора, кроме Метнера. Но и Метнер еще не соглашается.
Я и Рахманинов сошлись на мысли, что музыки в обычном смысле, как это всегда делается, здесь совсем не надо.
Говоря широко, нужен только великолепный, гениальный (скрябинского тона) романс Гаэтана. Этот романс будет интродукцией. Он заглохнет в какой-то одной скрипичной ноте, отдаленный, отдаленный. И Бертран начнет его припоминать. Никакой музыки в прозаических сценах. И опять этот романс — перед Изорой. И опять отдаленно.
Она совсем близка во 2‑м действии. И всюду, где дело подходит к Гаэтану, романс, той или другой фразой, тем или {191} другим переложением, в той или другой вариации, касается сцены. Пока не зазвучит во всей полноте на празднике. Этот романс будет преследовать своими обрывками публику, как он преследует Бертрана, Изору, рыбака. Вся музыка пьесы в одном этом романсе. И не оркестр нужен для него, а сочетание каких-то трех, четырех, пяти инструментов (скрипка, виолончель, фортепиано) в руках великолепных музыкантов.
Я рассказывал нашу мысль Станиславскому, она ему чрезвычайно понравилась.
Затем остается музыка быта, т. е. на празднике: жонглеров, танцев, фанфар. Это уже легко. И романс Алискана тоже не трудный.
Московские музыканты находят, что идеальнее самого Рахманинова никто не сочинит. Говорят, он недавно написал романс на одно из Ваших стихотворений, и это — чуть ли не лучшее, что он написал. Я еще попытаюсь его уговаривать.
А перегружать Вашу пьесу 20 номерами чисто оперной музыки — выйдет ни то ни се: ни опера, ни драма. И всякий прекрасный композитор предпочтет написать оперу, где он будет иметь певцов и 100 человек оркестра.
То, что мы задумываем, будет и ново и можно сосредоточить на плоскости высшего музыкального мастерства, а не каких-то средних композиторов и исполнителей.
О внешней постановке Вы знаете, она Добужинского.
Вот пока и все.
Чем больше врабатываешься в «Розу и Крест», тем чудеснее она кажется. Иногда думается, что Вы сами недооцениваете, что это такое.
Но трудно‑о‑о!..
Весь Ваш Вл. Немирович-Данченко
332. В. Л. Мчеделову[378]
20 ноября 1916 г. Москва
20 ноября 1916 г.
Многоуважаемый Вахтанг Леванович!
Будьте добры передать от меня участвующим в «Зеленом кольце» искреннее пожелание удачи[379].
{192} Мне грустно, что не могу сделать это сам.
Всей душой отзываюсь на эти волнения первых шагов, — волнения, заслуживающие имени священных, волнения молодости на пороге осуществления ее лучших мечтаний.
Куда это приведет, что пошлет жизнь навстречу рвущимся вперед стремлениям, к какой борьбе будут призваны молодые силы и какие достижения им суждены, — все эти загадывания Мудрости тонут сейчас в одном радостном переживании настоящего. И пусть тонут! Пусть воля, вся без остатка, будет направлена сегодня только на бодрое внимание к намеченным художественным задачам.
И с верою в победу!
И если в театральной жизни случай или так называемое счастье бывает вполне всесильным, то мне со стороны остается только искренне пожелать, чтобы оно сопутствовало Вашему «зеленому кольцу» на всем его пути.
Жму Вашу руку.
В. Немирович-Данченко
333. А. Г. Достоевской[380]
28 ноября 1916 г. Москва
1916 г. 28 ноября
Москва
Глубокоуважаемая Анна Григорьевна!
Кроме «Села Степанчикова», репетиции которого уже приблизились к «генеральным», у нас инсценируется (для студии Художественного театра) «Вечный муж», на таких же материальных условиях, как и все предыдущие инсценировки, то есть весь гонорар авторский причитается Вам. За Ваш счет может быть только небольшая сумма по специальным расходам (не более 200 рублей).
Убедительно прошу Вас прислать Ваше разрешение, так как «Вечный муж» уже давно репетируется[381].
С истинным уважением
{193} 334. В. А. Теляковскому[382]
Декабрь 1916 г. Петроград
Многоуважаемый Владимир Аркадьевич!
Не хотел задерживать Вас у телефона своим мнением о виденных спектаклях или отнимать у Вас время визитом…
Пока что два вечера я провел в Мариинском театре с большим удовольствием. «Баттерфляй» я видел в Москве и в Берлине[383]. Ни то, ни другое не идет ни в какое сравнение с Вашей постановкой. Так приятно было слышать свежие, молодые голоса, хорошую музыкальность по всем линиям. У Поповой так много хорошего. А Коровин… он всегда был интересен, красочен и т. д., но здесь он — для меня чуть ли не впервые — трогателен и глубоко обаятелен. Все было в отличной гармонии, и не хочется останавливаться ни на музыке, может быть, немного сладкой, ни на детальных, очень немногих, погрешностях спектакля.