Страница 126 из 186
Ольга Сергеевна писала мне, что у вас колеблются в выборе Островского из трех его пьес: «Мудрец», «Волки и овцы» и «Лес».
Я много думал.
У меня на первом месте «Лес». Даже вне всяких сравнений. Я уже писал, что эта чудесная вещь ждет реставрации, что ее ужасающе испортили последние постановки и в Малом театре и у ленинградцев.
Ты, кажется, возражаешь, не видя исполнителей. Я их вижу.
Несчастливцев — и Качалов и Ливанов. Первый возьмет своими прекрасными данными, т. е. голосом, дикцией, пафосом да и найдет для себя какие-то характерности. Да, ему трудно быть трагиком Керчи и Вологды прошлого века — Николаем Хоисанфовичем Рыбаковым, он будет несколько европеизированный, {545} двадцатого века. Но в конце концов отлично подаст весь внутренний романтизм образа.
Ливанова я сначала было не принял — молод и не бас. Но беру назад эти опасения. Если у него будет неполноценно то «нутро», на котором зиждилось искусство Рыбаковых, то в великолепных образах может получиться характерность, эпоха. Он мастер на выдумку образа, сначала увлечется куда-то в сторону, но постепенно, с хорошим на нею влиянием, найдет гармонию, как это произошло с Соленым. И даже по части «нутра» — найдет что-то в своей горячности, громогласности, может даже дойти до «слезы».
Нет, верю в Ливанова.
Гурмыжская — Книппер. Не Шевченко. Здесь, в Тбилиси, когда я репетировал с нашими «Мудреца», я начал наблюдать в Ольге Леонардовне что-то новое, чего от нее нельзя было добиться годами. В смысле настоящей простоты и настоящей серьезности — не Шевченко, потому что это будет купчиха, а не барыня. И, кажется, Ольга Леонардовна мечтает всерьез о Гурмыжской. Хорошо бы ей сыграть эту роль.
В последние годы пошла в ход тенденция играть Гурмыжскую барыней институтского воспитания. Это наполовину испортило всю постановку. И у Яблочкиной и в особенности у Мичуриной. Получилась какая-то французская легкая комедия. Что помогло и общему, в последнее время, уклону оводевиления Островского — легко, весело, хорошо поданы словечки. Положения доведены до фарса, а тяжелая невежественность, гнет сильных над слабыми, глубокая сатира, «лес», трущоба — все это исчезает в чистейшем фарсе!
Буланов — Белокуров. Оч. хор.
Аксюша — трудно. Из молодежи не найти. Гошева мелка. («Ты взойдешь на сцену королевой»!) — Степанова. Может добраться до отличного исполнения. Вижу.
Восмибратов — Блинников: «лес». (Тарханов откажется?)
Петр — из молодежи.
Улита — Елина. (Или Дементьева, или Георгиевская.)
Бодаев, Милонов — отличные Свободин, Петкер (Кедров). Кедрова ставлю в скобках — см. ниже.
{546} Остается то, что, вероятно, тебя особенно смущало: Аркашка.
У меня первый кандидат (соберися с силами, не вскрикивай!) Прудкин.
Вот поди ж ты! Вижу его да и только. Да еще как вижу! Рождением нового актера.
Подошел я к этому так: Аркашка был любовником. Первый исполнитель Аркашки (я его еще застал) — Шумский. А Шумский — Жадов, Кречинский и пр. и пр. Потом вспомнил, что у нашего «любовника» Прудкина тоже склонность к комикам — «Воскресение», «Таланты». И вижу его пугающим Улиту чертями…
А комедийные фразы он подавать умеет. Правда, и ему трудно будет найти актера той эпохи, но поработать интересно, это задачи настоящего Художественного театра, творческие, а не ремесленные.
Однако на Аркашку вообще можно было бы открыть конкурс. Даже премированный? Хороший кандидат Топорков. Не откажется попробовать и Грибов?
Вот на основании всего этого я чувствую к спектаклю то отношение, которое меня охватывает, когда я предвижу и новое в классическом, и поэтическое, и успешное по ролям.
Совершенно параллельно может работаться «Волки и овцы».
Тут, хотя Мурзавецкая тоже барыня, но игуменья Митрофания (прототип роли) ближе Шевченко, чем Гурмыжская.
Мурзавецкий — Массальский,
Глафира — Андровская,
Купавина — Еланская,
Лыняев — Станицын,
Беркутов — хорошо бы Хмелев, но если ему это не улыбалось бы, то хорошо Боголюбов,
Чугунов — (идеал — Тарханов) Кедров,
Горецкий — Дорохин,
Анфиса — Зуева.
Эти роли так легко и быстро расходятся, что даже берет опаска — штампованной постановки. Тем более что я не чувствую никакой новизны спектакля. Правда, я никогда крепко не {547} задумывался над ним (как над «Лесом»). Может быть, проникнувшись, я поймал бы кончик какой-то художественной тайны, как поймал когда-то в «Мудреце». Да и с актерами… если побывать на работах, может быть, удастся подсказать им и что-то для них самих новое. Так что в конце концов спектакль должен получиться отличный.
«Мудреца» я отбрасываю.
Однако выбор Островского упирается в другой вопрос, почти основной: шекспировская пьеса.
Не могу отделаться от мысли, что «Гамлет» не своевременен. Я ли уж не хочу этой постановки! Я ли не взлелеял ее десятками лет! Я ли не нашел в ней такое новое, что поражает шекспироведов, чего никогда не знали в театрах всего мира?
И вот все же думаю — «Гамлет» не ко времени. Разбираясь в репертуаре, мы представляем себе настроение залы, звучание пьесы, когда она пойдет — скажем, через год… После войны, после пережитых волнений, зрительной залы бодрой, налаживающей новую полосу жизни. Жаждущей веры в лучшее… И вдруг — мятущийся в сомнениях Гамлет, пессимистически настроенный поэт и шесть смертей в одной последней сцене!.. Что было бы замечательно в годины спокойных размышлений и мечтаний, то может показаться ненужным в вечера, еще дышащие тяжелейшими испытаниями, в часы жажды яркой комедии, пафоса без малейшей меланхолии, проблем полнокровных, мужественных.
«Антоний и Клеопатра». Я уверен, что очень-очень мало кто представляет себе этот спектакль таким, каким чувствую его я. Трагедия? Да, потому что в сюжете гибнут целые империи. Но не потому, что все окутано мраком. Даже удивительно, до чего здесь полное отсутствие мрачного! Оба — и Антоний и Клеопатра — кончают самоубийством, и ни на секунду нет пессимизма!
Как бы даже не трагедия, а высокая комедия, хотя и с войнами и со смертями. Необычайной жизнеобильности. Непрерывной звонкости. Изумительный мужчина — и как воин, и как жизнеглотатель, и как любовник — запутался в сетях страсти, во влюбленности в изумительнейшую женщину, оставившую о себе, как о женщине, память на две тысячи лет! Женщине! {548} Со всем ее очарованием и пленительностью и со всем женским лукавством. Роль, в которой индивидуальность может раскрываться в потоке пленительных качеств натуры.
Зерно пьесы — долг и страсть Или просто страсть. Или просто женщина. Там долг, суровая, железная борьба, завоевания всего мира, здесь — изнеженность, бури наслаждений. От угара обольет голову ледяной водой, отрезвеет и кинется к своему гражданскому долгу, но потом вновь бросится в объятия страсти. Всегда звонкий, всегда величаво мужественный, испытает весь позор военного поражения, проклянет свою «египетскую блудницу», кончит самоубийством. И она испытает падение, но от последнего, всенародного позора спасется ядовитой змеей.
Все эти сцены пронизаны высококомедийными, жизненными тонами, да еще насыщены частично ярким комизмом (роль Энобарба).
Просто не знаю трагедии более простой, жизненной и лишенной малейшей сентиментальности; даже где есть слезы, то и они от умиления, а не от грусти…
Так вот, «Антоний и Клеопатра» на ближайший год, а «Гамлет» уже на следующий.
Я совсем приготовился ставить это здесь, в театре Руставели, тем более, что Хорава отлично подходит к Антонию, и, говорят, хороша Клеопатра. Если бы я не заболел (на 5 месяцев!), я бы, вероятно, наладил постановку
Но очень жаль отрывать такую великолепную задачу от Художественного театра! Непростительно было бы.
Я думаю, по приезде в Москву, встретиться с режиссерами — с Дмитриевым, Виленкиным, с Марковым, и передать им весь проспект постановки… Для главных лиц она настолько легче «Гамлета», что работа быстро догнала бы то место, какое практически должна занимать постановка ближайшего сезона.