Прикосновение

Инженер не понял, вопросительно оглянулся вокруг.

Всех обрадовала щедрость Мисоста, он единственную свою драгоценность — кинжал — отдает гостю. Ребята дружно закивали американцу, вразнобой и как можно громче объясняли, что это подарок. Тот не понимал. Тогда Мисост приладил к его поясу кинжал и жестом показал, что теперь он принадлежит гостю.

Тот заулыбался, полез в карман, вытащил бумажник…

— Эх, как нехорошо! — Мисост покраснел, оттолкнул протянутую к нему полную белую руку с зажатыми между пальцами деньгами и сердито отвернулся.

Соломон подошел к растерявшемуся американцу, взял из его рук бумажник и вложил туда ассигнации, а бумажник опустил ему в карман.

— Вот так…

— Сувенир! — догадался американец и весело закивал Мисосту.

Горец просиял.

— Ты приехал помочь нам, — сказал он. — Значит, ты — друг. А для друга кавказцу ничего не жаль. Мы умеем ценить помощь.

…Наступил день, когда американец приступил к монтажу прибывшего из-за границы оборудования. Задолго до восьми утра строители были в цеху. Соломон волновался, упорно вдалбливал каждому из них:

— Будьте внимательны, смотрите во все глаза, запоминайте. Кто знает, когда еще представится такая возможность — учиться у видного зарубежного специалиста? Не зевайте, вбирайте в себя все!

Все прониклись важностью наступившего момента и, столпившись вокруг пузатого аппарата, теснили друг друга, готовые на всю жизнь запомнить каждый жест, каждое движение американца и стать благодаря этому высококвалифицированными мастерами.

— Идет! Идет! — разнеслось по помещению, и люди замерли.

Американец вошел в цех. На нем был комбинезон, в руках красная сумка с инструментом. Он окинул всех невидящим взглядом и с каким-то вопросом обратился к Соломону. Тот не понял. Тогда иностранец нервно пожал плечами и, указав пальцем поочередно на четверых стоящих впереди ребят, кивнул им, показывая, чтобы они шли следом за ним, и сам первым направился к выходу… Через несколько минут они возвратились, таща на себе брезент. Американец показал — опять жестом, — чтобы накрыли им аппарат. А пока они справлялись с заданием, он взял со стола керосиновую лампу, зажег фитиль. Отодвинув в сторону ребят, накрывших аппарат, он деловито полез с лампой под брезент.

Строители молча ждали, недоумевая, для чего ему понадобилось накрывать машину брезентом и что он делает там с лампой.

— Так мы ничего не увидим, — ошарашено заявил Мисост.

Соломон сердито крикнул на зароптавших ребят, неуверенно подошел к брезенту и, приподняв его, заглянул внутрь. Он оглянулся, губы у него тряслись. Никто никогда не видел бригадира таким бледным и сердитым. Руслан и не подозревал, что Соломон может быть так страшен в ярости. Тот сорвал брезент, схватил за шиворот американца, выволок его на свет божий и вцепился в его комбинезон.

— Гад! Мы тебя ждали-ждали, а ты монтируешь втихаря! Чтоб мы не знали как? — кричал он, пытаясь вытряхнуть иностранца из комбинезона: — Я из тебя сейчас шашлык по-кавказски сделаю!

— Контракт! — завопил американец. — Контракт!

— Я тебе дам контракт! — вырвал Мисост из его рук лампу и трахнул ею об пол. Стекло разлетелось на мелкие осколки, по полу потекла струйка керосина: — И брезент твой разрежу на мелкие куски!

Соломон и Мисост вдвоем потащили брезент к окну, намереваясь выбросить наружу. Толпа остолбенело смотрела на них. Успокоить их было некому. Вдруг Соломон увидел, что иностранец направился к двери.

— Стой! — заорал он на него. — Стой, убью! — он опередил иностранца и загородил двери. — Не уйдешь, покажешь все, что требуется!

— Контракт! — назидательно заявил специалист.

— Ребята, тащите его к аппарату! — приказал Мисост…

В этот день работали без перерыва. Мисост забаррикадировал двери и никого не впускал и никого не выпускал из цеха. Работал, собственно, один американец, а строители следили за его руками. Он быстро смирился, ловко орудовал гаечным ключом и присоединял друг к другу множество проводов, торчащих в аппарате в немыслимом количестве…

Взбешенный Соломон заявил:

— Один раз и ты останешься без обеда, проклятый буржуй! — и требовательно кивнул на аппарат.

Американец засмеялся, чем привел всех в веселое настроение, и охотно взялся за провода. И в дальнейшем он все время весело насвистывал и то и дело подмигивал. А потом стал показывать, чтоб ему помогли, и люди охотно держали ключ, гайки, привинчивали, соединяли концы проводов…

Вечером, покидая цех, специалист, широко улыбаясь, ткнул в грудь Соломона пальцем и заявил:

— Гангстер!

Это сейчас все знают, что такое гангстер, а тогда терялись в догадках и решили, что он высказал свое одобрение настойчивости рабочего. Но на следующий день Соломон получил хороший нагоняй, и строителей больше вообще не пустили в цех, пока не был завершен монтаж оборудования. Контракт есть контракт, — объяснили им: американская фирма держала в секрете профессиональные тайны, и какое ей было дело до молодых рабочих и горячих ребят, которые мечтали освоить технику.

Этот эпизод заставил каждого строителя задуматься. И, видимо, неспроста в эти дни ребята вдруг потянулись к учебе, стали активно записываться на рабфак. Еще бы! Там не только не скрывали знания и опыт, а помогали учиться. Стал посещать рабфак и Руслан, но по другой причине…

…Не забыть гудок, что возвестил о пуске комбината. Хриплый, не умолкавший полчаса, он далеко разносился вокруг, извещая безлюдные поля о великом событии. Он гудел, и строителям казалось, что весь мир слышит его, что все человечество завидует им. Они плакали — и втихаря, и навзрыд, не утирая слез, скакали по мосткам, как разбушевавшиеся телки, высоко подбрасывая ноги и размахивая ручищами, отчаянно голося и никого не слушая. Этого не скроешь: вели они себя смешно, наивно, очень восторженно — и не каждый сегодня мог бы понять их поведение. Сейчас вроде бы об этом и рассказывать неудобно, ведь какие махины отстраиваем. Но когда спозаранку, ежедневно на протяжении почти пяти лет спешишь на площадку и до самых сумерек, в стужу и зной, в слякоть и густой туман вкалываешь как ошалелый и видишь, как растут благодаря тебе стены корпуса, — это запоминается навеки, это входит в кровь твою…

И еще помнится…

У стола, вынесенного из корпуса, толпился народ… К столу было не пробиться. И напрасно Соломон пытался навести порядок. Его тонкий голос взвивался над толпой, не находя в ней отзвука.

— Посмотрел — отходи, — кричал бригадир. — Дай другим глянуть одним глазком…

Он стоял гордый и нарядный в своей единственной, но зато расшитой рубашке и тюбетейке и ничуть не сердился, что люди не отходили от стола, а таращили глаза на белоснежную горку крахмала, лежащую на осетинском широком блюде, созданном народным умельцем из цельного куска дерева к этому торжественному случаю. Только когда кто-то пытался протянуть руку к блюду, Соломон угрожающе взвизгивал:

— Руками не трогать! Не трогать! — и зачарованный песком смельчак испуганно отдергивал мозолистую руку.

Находись здесь золотой самородок рекордного веса, он не вызвал бы такого внимания. Со всего комбината бежали к площадке люди, бежали с криком, шумно, чтоб, оказавшись у стола, разом смолкнуть, оробеть. Тянули шеи, работали локтями, только бы пробиться к столу, взглянуть одним глазком на чудо-порошок!..

То, что находилось на этом блюде, для каждого было ценнее золота. Нежной белоснежной горой, словно видневшаяся в ясный день вершина Казбека, возвышался посреди, блюда первый килограмм крахмала. Белизна его слепила глаза, притягивала к себе. Руки — огрубевшие, мозолистые, с черными ногтями — так и тянулись к горке. Но люди не смели коснуться этого бесценного килограмма, который — они давно решили это! — пойдет в музей, чтобы потомки видели его и гордились ими…

А спустя несколько месяцев они точно так же бежали к столу, на котором стоял кувшин с желтовато-мутной жижицей — первой патокой. Кто-то предложил: пусть каждый строитель попробует на вкус патоку. Все радостно загалдели. Все, кроме Мисоста. Он стал вслух рассуждать, подсчитывая, сколько уйдет на это патоки. Выяснилось, что выработка первого дня исчезнет полностью. И тогда рабочие единогласно решили: не пробовать…