Отзвук

Танцоры устало снимали грим, переодевались. В открытые настежь окна проникал шум толпы, которая никак не желала расходиться. Так было везде. Так будет и здесь.

— И как это мэр Капри сдержался, не выбежал на сцену?! — глядя на нас большими глазами, удивлялся Казбек.

Мы в ответ невольно засмеялись. В самом деле, у этого мэра выдержка еще та… А вот мэр города на юге Италии повеселил нас изрядно. До начала концерта чопорно-недоступный, пренебрежительно отвергший предложение Аслана Георгиевича выступить на сцене со взаимными приветствиями, — «это у нас не принято», мэр, убедившись, какой восторг вызвали танцы у зрителей, едва дождался антракта и потащил за рукав министра на сцену. Он жаждал поскорее получить от успеха, как ехидно определил Алан, дивиденды, политический капиталец, и начал свою речь с нетерпеливого возгласа: «Это я дал согласие на выступление в нашем городе замечательного ансамбля! Я! Запомните мое имя! И не забудьте в день выборов!» Подняв обе руки над головой, он взывал к зрителям, раз за разом повторяя свою фамилию, пока присутствующие не начали весело скандировать ее. Потом, вспомнив об ансамбле, он обернулся к Аслану Георгиевичу и горячо поблагодарил его и танцоров за великолепное зрелище. Аслан Георгиевич надел мэру на голову горскую войлочную шапку, тот под неистовство зрителей стал еще и еще раз требовать, чтоб фотокорреспонденты запечатлели его в уникальном головном уборе, и настойчиво повторял, чтоб снимки опубликовали в газетах…

Вмиг изменилось к нам и отношение организаторов концерта, это проявлялось даже в мелочах: если до начала представления они доставили за кулисы всего с десяток бутылок газированной воды, хотя в такую жару танцорам, чтоб не сбавить темп, просто необходимо поглощать ее литрами, то затем несли ящик за ящиком, и не только с водой, но и с кока-колой, фантой, соками, пивом… А после концерта, заняв свои места в автобусе, мы не смогли двинуться с места — перед нами вдруг выросла группа улыбающихся итальянцев, которые настойчиво просили нас зайти в тратторию, где уже были накрыты столы, и держали там до двух часов ночи…

Такая метаморфоза происходила чуть ли не в каждом городе. Было приятно, когда на следующее утро после концерта на улицах прохожие, узнавая, останавливались и приветствовали нас. У ребят, направлявшихся к автобусу, невольно появились горделивая осанка и счастливая улыбка. Казбек же, переложив магнитофон в левую руку, останавливался и крепко жал руки итальянцам, всем подряд, и так у него это получалось трогательно и дружелюбно, что никто из танцоров не подшучивал над ним.

Каждый концерт сопровождается подобными сценами, а мы никак не привыкнем спокойно, без волнения воспринимать восторженные взгляды, рукопожатия, объятия совершенно незнакомых людей.

Вот и на Капри, когда мы, облачившись в приобретенные в Италии куртки и джинсы, показались в проеме двери и на нас опять обрушился шквал аплодисментов, предательская слеза туманила взор. Мы шли сквозь толпу по узкому коридору, и я пристально всматривался в женские лица, стараясь отыскать знакомые черты, но тщетно.

На том же самом пятачке, что и в антракте, стоял Аслан Георгиевич в окружении мэра с его свитой и товарищей заместителя мэра.

— Посмотрите на них, — мэр показал на нерасходящуюся толпу. — Они жаждут и во второй, и в третий раз попасть на ваш концерт. А сколько осталось там! — махнул он в сторону ворот, и, явно наслаждаясь властью и возможностями, которые она предоставляет, мэр преподнес Аслану Георгиевичу лестное предложение: — Я предлагаю вам дать здесь… еще… семь концертов. Да, да, семь! Подряд! И обещаю полный аншлаг.

Импресарио обхватил руками голову и простонал:

— Где вы были раньше, синьор?!

— На острове отдыхают состоятельные люди, — продолжал мэр. — Они не станут скаредничать. Вы можете установить любые цены на билеты. Возьмут нарасхват. Такое великолепное зрелище!

— У нас — увы! — расписанный по часам гастрольный маршрут, — развел руками Аслан Георгиевич. — Уже завтра нас ждут в Сорренто.

— Неустойку я беру на себя, — заявил мэр.

Импресарио, не выдержав, воскликнул:

— Я на этом предложении заработал бы несколько миллионов лир!.. Но это невозможно. С советским коллективом маршрут не изменить…

— Тогда на будущий год, — не сдавался мэр.

Сквозь толпу обступивших пятачок зрителей к нам продвигалась хрупкая, моложавая старушка. Несмотря на возраст, она была стройна и легка, да и одета не слишком строго: белая маечка на бретельках, свободные брючки. На загорелой морщинистой шее дешевое украшение — бусы из разноцветных ракушек. По тому, как все расступались перед ней, нетрудно было догадаться, что здесь ее многие знают.

Старушка уверенно прошла вперед, но не стала приближаться к свите мэра, а, остановившись поодаль, подозвала — пальчиком! — его к себе. И он, этот холеный, представительный мужчина, оборвав себя на полуслове, поспешил к ней. Почтительно поцеловав ей руку, внимательно выслушал ее и тотчас обернулся к Виктору:

— Эта женщина — американка. Мультимиллионерша…

Я с любопытством глянул на старушку. Когда мне еще удастся увидеть мультимиллионершу?! Нет, если б мне не сказали, ни за что бы не признал в этой простенькой старушке миллионершу. В моем представлении женщина ее положения должна быть в шикарном платье, со сверкающим ожерельем, все пальцы унизаны дюжиной колец с драгоценными камнями. А тут чистенькая, аккуратная старушка, старающаяся нравиться окружающим…

— Погляди, какие серьги! — шепнул Алан. — Платина, бриллианты и изумруд.

Ага! Все не так и просто, как кажется на первый взгляд, какой-то штрих все же есть, причем наверняка хорошо продуманный. Ну что ж, надевать бусы из ракушек не возбраняется и миллионерше, но допустить, чтоб ее приняли за простолюдинку, — ну зачем же? Я в жизни не видел таких серег. Зелень изумруда отражалась даже в ее глазах. Но тут же я сообразил, — глаза-то у миллионерши зеленые, в тон им и подобран камень.

— …Ей очень понравился концерт, — продолжал Виктор.

Аслан Георгиевич неопределенно кивнул головой, то ли соглашаясь с мэром, то ли утверждая, что по-другому быть и не могло.

— Ей пришлись по душе и костюмы, особенно женские, и она просит продать ей один из них.

— Продать? — растерянно переспросил Аслан Георгиевич.

— Да. За любые деньги, — бесстрастно переводил Виктор.

— Но это невозможно, — развел руками министр. — Объясни ей.

Миллионерша бросила короткую фразу — Она говорит: назовите любую сумму, — перевел Виктор. — Она не намерена торговаться.

Аслан Георгиевич поежился.

— Нет, нет, это невозможно…

Старушке показалось, что ее слова неправильно перевели. Когда же ее убедили, что руководители ансамбля прекрасно поняли ее предложение, она, повернувшись к заместителю мэра, попросила его вмешаться.

— Вы коммунист, скорее найдете с ними общий язык, — заявила она.

Тот послушно шагнул к Аслану Георгиевичу.

— Она вложила большие деньги в развитие нашего острова. И мы, — он оглянулся за поддержкой к своим товарищам, — тоже присоединяем свою просьбу…

Я был удивлен: куда девались доброжелательность и любопытство, которыми только что искрились глаза итальянцев? Теперь на их лицах явно прочитывались озадаченность, настороженность и удрученность. Отказать в такой по-человечески понятной и даже лестной просьбе, которая к тому же вела к материальной выгоде?! Всего две минуты назад итальянцы твердили, что советские люди, оказывается, такие же, как и они, что между ними нет ничего, что мешало бы жить в мире и дружбе, что пресса зря наговаривает на «людей по ту сторону железного занавеса», — и вот, пожалуйста. Не все так просто, как кажется на первый взгляд. Но почему? Ведь такая в общем-то пустячная просьба. Никакой политики, ничего такого, чего можно опасаться.

Аслан Георгиевич покраснел от досады. Как же он выйдет из положения? — гадал я. Станет рассказывать о таможенных страданиях? О-о, нас еще задолго до поездки начали шпиговать-пугать: сколько вывезет ансамбль за кордон танцевальных костюмов, кинжалов, ичигов, бурок, башлыков, поясов, даже бижутерии, столько и должен ввезти в страну. Проверка самая суровая: каждую вещь таможенник тщательно ощупает, сделает пометку не только в декларации, но и у себя в блокноте, фиксируя особые приметы, чтобы, не дай бог, там, за кордоном, вещь не подменили. Но кому и для чего нужно подменять ее, — об этом хитроумные сочинители инструкций не задумываются. Главное — предусмотреть, перекрыть любую лазейку для тех, кто попытается нарушать правила. Побыть бы им в нашей шкуре. У солистов, руководителей, костюмерши дрожь вызывает сама мысль, что возможна потеря какой-то детали реквизита! Видели бы они, как после концерта уставшие танцоры, укладывая костюмы в кофры, раз за разом пересчитывают даже газыри, зная, что потеря и одного из них чревата большими осложнениями. Никакие объяснения в расчет не берутся, и считай, что ты родился в сорочке, если дело закончится тем, что станешь «невыездным», хотя для танцора этот ярлык страшнее пули…