Отзвук

— Сегодня мы поделимся на три группы, — заявил Валентин Петрович и развернул сверток, в котором оказался старенький корпус радиоприемника, детали к нему и книжка по радиотехнике. — Нам нужно радио, чтоб слушать новости со всего мира и музыку. Будем восстанавливать приемник.

Конечно, тут же все бросились к Валентину Петровичу, и каждый убеждал, что поручить отремонтировать приемник нужно именно ему. Валентин Петрович поступил по-честному. Он спросил, кто имеет по физике пятерки. Оказалось, трое. Им он и вручил приемник.

— Вторая группа разработает по карте, — он достал из кармана бумагу, — маршрут нашего трехдневного похода к вершинам гор. Я набросал схему ущелья, — карты, к сожаленью, не нашел. Определим маршрут и начнем подготовку. Что нужно для похода?

Перебивая друг друга, мы стали выкрикивать каждый свое.

— Не отгадали. Рюкзаки и палатки, друзья мои, — объяснил Валентин Петрович. — Рюкзаки можно приобрести в магазине, а с палаткой дело похуже. Но кто сказал, что шалаш хуже палатки? Ничуть.

Потом он привел нас на участок, на котором когда-то выращивала картофель похищенная горянка, а сейчас торчала лишь одна береза. С него аул был виден как на ладони. Лица аульчан трудно было различить, но по фигуре можно было узнать каждого. Я пожалел, что не захватил с собой подарок дяди Заура — армейский бинокль. Хоть он и тяжелый, но сейчас был бы здесь очень даже кстати. Можно было предложить и Валентину Петровичу посмотреть в бинокль на аул, и он ни за что бы ни отказался. Жаль, что не подумал об этом.

— Оглянитесь вокруг. Видите? Везде камни да скалы. А мы стоим на участке, на котором травка стелется. Откуда бы здесь почве взяться, а? Никто не знает? Ну, что же, расскажу. Вон, видите на берегу реки обнаженное дно, которое в августе заливает вода? Оттуда и доставили эту землю. Вот его родственники, — Валентин Петрович кивнул на меня. — Их было восемь братьев. Они да их отец на своем горбу и таскали сюда землю. Чтоб заиметь свое поле. Чтоб было, где выращивать картофель и кукурузу. Таскали месяцы. А потом случилась трагедия. Ливень обрушился на ущелье, а Гагаевы не успели укрепить терассу камнями. Землю и побеги вместе с потоками воды снесло вниз. Один из укрывшихся от ливня под скалой братьев Шамиль — он был чуть старше вас, — увидел на глазах отца слезы, вспомнил, сколько мук перетерпел, пока носил землю на спине сюда, и не выдержал, бросился на участок, лег, пытаясь удержать землю. А она понесла его к обрыву и сбросила вниз…

Он помолчал.

— Вот и все, что осталось от той земли. Жаль, что гибель Шамиля была напрасной.

Он умолк, всем видом показывая, что чего-то ждет от нас. Но мы сохраняли мучительное молчание. И тогда он вновь заговорил:

— А ведь мы можем оживить участок, чтобы он приносил пользу людям.

— А как это сделать? — мы уставились на Валентина Петровича.

— У нас будет не один поход. Много. И потребуется провиант. Давайте посадим здесь картофель и овощи.

— Картофель поздновато как будто, — сказал кто-то. — Конец июня.

— В наших краях можно сажать картофель и в июне, — возразил Валентин Петрович. — Солнце здесь каждый день, да и дождик набегает чуть ли не два-три раза в неделю.

— Давайте посадим! Посадим! И картофель, и помидоры, и огурцы…

— Значит, решено, — улыбнулся Валентин Петрович. — Я бы мог сам картофель на семена доставить. Поступим иначе. Каждый из вас приносит по три картофелины. Мы их еще разрежем на две-три части, и этого будет достаточно. Отметим, кто в каком месте посадил свои картофелины, чтоб потом посмотреть, каков урожай. А рассаду овощей я беру на себя.

… Дни стали короткими. Раньше мы не знали, куда и на что деть время. А теперь его не хватало. Раньше, когда взрослые что-то приказывали, до слез обидно было, старались увильнуть от задания. А теперь с радостью шли за Валентином Петровичем, который нет-нет да окликал того, кому на сей раз поручено быть в арьергарде:

— Никто не отстал?

И мальчуган гордо сообщал:

— Идем нога в ногу! Все до одного!

Не отрывали от дела лишь радиолюбителей. С нетерпением ждали, когда приемник заговорит.

Стали готовиться к дальнему походу. Предложили маршрут: Хохкау — Цей. Я встрепенулся:

— А пошли через перевал. На ту сторону гор!

В глазах Валентина Петровича я увидел немой вопрос, но не стал объяснять, почему надо переваливать через горный хребет. Мальчишки дали мне настоящий бой.

— Ты что? — кричали они. — Ты хоть слышал, что такое Цей? А снег и лед летом держал в руках?

— В Цей! В Цей! Чего мы не видели по ту сторону хребта? И там — горы. Горы всюду горы!

— Завтра идем? — нетерпеливо уточнил Маир.

— Нет, — ответил Валентин Петрович. — Неделю будем готовиться. Завтра вон там, — показал он на противоположный склон горы, — развернем лагерь.

Лагерь! Да это же чудо! Мы смотрели влюбленными глазами на нашего Валентина Петровича. Да разве сравнишь с ним кого другого? Хвастуны-мальчишки чуть что, тыкали мне в лицо своими отцами да старшими братьями. А разве стоят они Валентина Петровича? Сколько раз в день мимо нас, пацанов, играющих на берегу речки, проходили, но ни разу ничего дельного не предложили. Только и слышали от них: «Тише ведите себя… Вы уже взрослые… Стыдно…» Нет, никого из мужчин аула не поставить рядом с Валентином Петровичем, хотя они и выглядят куда мужественнее — краснощекие, широкоплечие, с кулаками-кувалдами. А Валентин Петрович худой и бледный. Часто его лоб покрывает испарина, и он, стараясь не привлекать нашего внимания, незаметно отходит в сторону и ложится на траву. А мы таскаем ветки, сплетая их, выстраиваем шалаш, поминутно вырывая друг у друга прутья:

— Не так! Дай сюда!

— Отстань!

— Я же видел, как это делает Валентин Петрович!

— И я видел!

— Ну как ты вплетаешь веточку? Не так же!

Оказывается, и шалаш поставить — целая наука. Не подогнал где-то веточку, не скрепил хорошо, и все, рассыпется твой шалаш, — малейший ветерок опрокинет его. И место надо выбрать такое, чтоб на шалаш не обрушился камнепад, и в случае дождя потоки воды не залили… Хитрый Валентин Петрович, как всегда, сперва предложил помозговать, где будем ставить их, — отдельно для мальчиков, для девочек и для штаба (да, и таковой у нас появился!). Предложения посыпались одно гениальнее другого. Слушая нас, он снисходительно улыбался, но не перебивал. Потом спокойно объяснил, почему мы не правы. И вот, отчаянно галдя, мы приступили к делу, и никому из нас в голову не приходило, как плохо Валентину Петровичу…

По пути домой я зашел на ферму. Мать обрадовано потрепала меня за чуб:

— Проголодался, босяк? — она тихо засмеялась. — Мне осталось подоить двух коров, и пойдем домой. Там тебя ждет цахараджин…

Я сел в сторонке и молча наблюдал, как мать доит корову и как та жует сено. Мать то и дело оглядывалась на меня, и в глазах у нее были смешинки. В такие минуты я чувствовал, как сильно я ее люблю. Она мне нравилась именно такой, радостной и улыбающейся. Жаль, что это редко с ней случается, чаще бывала грустной и отворачивала взгляд от меня, стараясь скрыть мрачное настроение. И я предвидел, что ночью она опять уткнется в подушку и будет плакать тихо, чтоб не разбудить меня. Я понимал ее состояние и старался ничем не выдать себя, дыша ровно и глубоко… Если бы она догадывалась, как мне хотелось то броситься к ней, обнять, успокоить, а то и вскочить, накричать на нее. Порой я не мог определить, чего мне больше хочется: плакать вместе с ней или кричать на нее. Но я помнил, что и то и другое заканчивалось, как правило, ее очередным приступом. И я лежал тихо-тихо, глядя широко открытыми глазами в темноту, и успокаивал себя: «Ничего не поделаешь, такая у тебя мать. Не как у других…»

Мы приближались к дому, когда соседка окликнула мать. Странно, но никто не помнил настоящего имени соседки, все называли ее Махадаг, что означает «сама». Эта кличка закрепилась за ней из-за того, что она к месту и не к месту заявляла: «Я сама, сама…», заходила ли речь о покупке муки или колке дров, тем самым бросая тень на своего мужа, о котором и так знали, что он на редкость ленив.