Страница 73 из 83
Приходится признать, что па Западе до сих пор есть немало деятелей, которые убаюкивают себя иллюзиями о слабости советского строя. Один из них — известный американский авиаконструктор Александр Северский (кстати, русского происхождения). В своей книге «Америка слишком молода, чтобы умереть», написанной в 1961 году, он нашел новый метод утешать безутешных. Подобно тому, как в 1940 году немецкий генеральный штаб считал, что советская военная промышленность занимается только копированием западной, Северский «открыл секрет» советских успехов после второй мировой войны. Он писал: «Россия — это не творение рук своего народа, проложившего себе дорогу собственными руками». Из разъяснений Северского вытекает, что, оказывается, «стремительным ростом индустриальной мощи Россия обязана... не коммунизму... Хотя сотни миллионов людей во всем мире и потянулись, несомненно, в результате ярких достижений России — к коммунизму, последний в сущности был лишь второстепенным фактором русского военного и научного прогресса». Что же за фактор помог «ярким достижениям России»? Мистер Северский с самоуверенностью мелкого бизнесмена провозглашает: «Советский Союз не добился бы никаких успехов... если бы не американская экономическая помощь, в частности американские инженеры, которые помогали строить заводы первой пятилетки». Оказывается, не кто иной, как американцы, создал базу для советского промышленного взлета.
В заключение Северский с наигранным возмущением констатирует: «Русская метаморфоза это историческая, аномалия. Она не может иметь место нигде больше». Вот, оказывается, чего боится Северский! Собственно говоря, в 1941 году Гитлер боялся того же. Поэтому он и хотел доказать всему миру, что Советское государство — это историческая аномалия, отклонение от нормы и что стоит де лишь пустить в дело дивизии вермахта, как аномалия будет устранена и после этого все в мире пойдет, как это было до 1917 года...
События второй мировой войны более чем убедительно показали, что аномалией было нечто совсем другое — появление нацистского режима, который усилиями всего прогрессивного человечества в 1945 году был сметен с лица земли. Аномалией была попытка задержать поступательное развитие истории.
Но вернемся к «Барбароссе» и рассмотрим еще один элемент немецкой системы оценки противника. Дело в том, что немецкая военная разведка, совершавшая много ошибок, на этот раз заметила, что начиная с 1939 года Красная Армия быстрыми темпами стала модернизировать свое вооружение, улучшать боевую подготовку, укреплять командные кадры, делать выводы из зимней войны 1939/40 года. Так, 3 сентября 1940 года из Москвы в Берлин прибыл знакомый нам генерал Эрнст Кестринг. Он доложил Гальдеру: «Армия находится в стадии подъема. Но ей нужно еще четыре года, чтобы достичь прежнего уровня»[355].
Разведчики нервничали. Кестринг докладывал о трудностях разведывательной работы «изза контроля со стороны ГПУ»[356]. 5 декабря Гитлер как бы успокаивал Гальдера: «Русские, как и французы, хуже нас вооружены. У них меньше современных полевых батареи: все же остальное — старая, скопированная материальная часть. Наш танк типа III с 5см пушкой (весной их будет 1500 штук) даст нам явное превосходство. Масса русских танков имеет плохую броню. Русский человек неполноценен. У армии нет командиров. Внутренняя переориентация армии к весне еще не закончится. Мы к весне будем располагать наилучшим руководством, материальной частью, войсками, — а у русских будет самая глубокая точка падения»[357].
Но все же червь сомнения точил Гитлера и всю военную верхушку Германии. 3 февраля Гальдер докладывал фюреру о Красной Армии: «Общее количество танков (пехотные дивизии плюс подвижные соединения) очень велико (до 10000 танков против 3,5 тысячи немецких), но эти танки, очевидно, преимущественно малоценные. Однако не исключены неожиданности». После этого доклада Гитлер внезапно изменил свое мнение о русских танковых войсках. Он заметил Гальдеру, что они «приличны», в них есть «гигантские типы», а по численности они «крупнейшие в мире»[358].
Докладывали Гитлеру также по линии ВВС. Помощник Кестринга Кребс доносил из Москвы: «Перевооружение идет полным ходом. Новый истребитель. Новый дальний бомбардировщик»[359]. Действие это оказывало своеобразное. Гитлер начинал размышлять: а вдруг Красная Армия «успеет реализовать те правильные выводы, которые были сделаны в последнее время»[360]. Сомнений было много, но их старался рассеять уже известный нам Кестринг. 8 мая 1941 года, на пороге войны, он снова докладывал: «Советская Армия улучшилась незначительно. Командный состав неудовлетворителен»[361]. Таким образом, время для нападения было выбрано весьма конкретно — с учетом того, что Красная Армия находилась в процессе перевооружения и укрепления командных кадров и этот процесс еще не завершила.
Но один лишь выбор времени нападения не решал всего. Главным был кардинальный военно-политический просчет. Ход войны полностью подтвердил, что оценки, сделанные немецким генеральным штабом до 22 июня 1941 года, грешили не какими-то второстепенными просчетами, а что всем тогдашним прогнозам гитлеровских стратегов был присущ органический изъян — игнорирование мощи советского строя, советских вооруженных сил и в связи с этим — переоценка возможностей вермахта.
В последнем генералы гитлеровской армии были далеко не оригинальны. Чванливая и хвастливая переоценка своих сил всегда была характерным признаком прусской военной школы, а здесь она оказалась помноженной на фанатическую и слепую ненависть вдохновлявших генералитет хозяев нацистско-империалистического режима ко всему прогрессивному, к коммунизму и в первую очередь к Советскому Союзу.
Авантюризм в оценках, которые давались советскому строю до 1941 года, закономерным образом привел вермахт к краху в мае 1945 года. Но стратегия просчетов имела свою внутреннюю логику, которая не всегда была однозначной. В первый период войны, скажем, до битвы под Москвой, внешний ход событий не давал повода замечать просчеты тем, кто не хотел их видеть. Но чем дальше, тем явственнее просчеты, допущенные до 22 июня 1941 года, мультиплицировались и отражались в огромном количестве просчетов, допущенных после 22 июня.
Если взять тот же самый дневник Франца Гальдера и листать его от недели к неделе, от месяца к месяцу, то можно заметить, как в нем по нарастающей появляются недоуменные вопросы: откуда у русских новые силы? Откуда приходят подкрепления? Почему внезапно усиливается сопротивление? Эти вопросы задавал не один Гальдер. Но, увы, немецкая разведка не могла на них ответить.
Применительно ко всем решающим, переломным моментам войны немецкая разведка оказывалась полным банкротом. Так, анализ трофейных документов свидетельствует о том, что ни в штабе генерал-фельдмаршала фон Бока, который начал 2 октября 1941 года свое решающее наступление на Москву, ни в разведывательном отделе генерального штаба сухопутных сил, ни в ОКВ не предполагали о том, что Советская Армия сможет в декабре 1941 года перейти в контрнаступление. Вот всего лишь две выдержки из высказываний «заинтересованных лиц» — выдержки, которые, как принято выражаться, говорят сами за себя:
Гитлер (3 октября 1941 года): «Враг разгромлен и больше никогда не поднимется»[362].
Гальдер (23 ноября): «Военная сила России больше не представляет опасности... Противник разбит...»[363].
355
КТВ Halder Вd. II, S. 86.
356
Ibid.
357
Ibid., S. 214.
358
Ibid., S. 267, 335.
359
Ibid., S. 397.
360
Ibid., S. 214.
361
Ibid., S. 399.
362
„Entscheidungsschlachten des 2, Weltkrieges", Frankfurt am Main, 1960, S. 150.
363
КТВ Halder, Bd. III, S. 306.