Казачий разъезд

— С каждым днем я ложусь спать все раньше, — сказала тетушка Фелиция, передавая ему подсвечник. — Но я не сержусь, что меня разбудили. Я вообще ни на кого и никогда не сержусь. Зачем сердиться? Это совсем не полезно для здоровья. Тем более смешно сердиться на молодых людей. Они же не виноваты, что молоды, что им хочется гулять до полуночи и делать все так, чтобы волновать людей пожилых. Молодые со временем тоже станут старыми и мудрыми. Это меня утешает…

Если тетушку Фелицию не остановить, она будет говорить день или два кряду, пока в изнеможении не рухнет на пол и не уснет тяжелым сном без сновидений. Вот почему, может быть, заботясь о ее здоровье, все ее бесцеремонно перебивают…

Пока тетушка Фелиция разжигала на кухне плиту и громыхала данцигскими чугунными котлами, Фаддей провел Василия в свою комнату. Тут он зажег дешевый, но все же пятисвечный канделябр, смахнул с табурета мятые листы бумаги. Сам сел на кровать.

— Театр что? Театр чепуха! — сказал он гостю. — Вот погляди-ка… Как тут не вспомнить золотые слова о том, что искусство требует жертв… И больших!

У стены стояло пять совершенно одинаковых портретов. Голландские подрамники с уже грунтованным холстом — их часто доставляли через Краков во Львов. Рамы обычные, местной работы — резьба и краска под бронзу. Но важны были не рамы, не подрамники и не холст. Совершенно невероятным, ошеломляющим была удивительная схожесть портретов. Да, собственно, их никто не мог бы отличить один от другого.

Казалось, что пятеро близнецов внезапно вошли в комнату и выстроились у стены. Это были богатые и надменные люди. Тщательно завитые парики, матово поблескивающие легкие латы, шпага… Пять гордых взглядов. Десять пар кружевных манжет.

— Что это за индюки?

— Свят, свят! — засмеялся Фаддей. — Это наш бывший государь Август II Сильный.

— Неудачник!

— Как сказать… Чтобы прокормиться, ему и Саксонии достаточно. Не обязательно владеть еще и Польшей. В неудачниках будет ходить, скорее, новый государь, Станислав Лещинский. Он ведь нечто вроде дворянина при покоях великого Карла. Карл — вот кто герой эпохи, счастливчик, избранник богов. Его я и изображу. Таким, какой он есть: со стриженой головой, в простом синем сюртуке и ботфортах. Он воин, победитель. Цезарь наших дней. Августа я соскоблю. Вот гляди — заготовки… Это как раз для сюртука. Очень удобно. Накладываю на холст и прорезь заполняю синим цветом. Затем еще одна — это ботфорты. Их черным. Точно так же руки, лицо. Хоть десять холстов за месяц можно сделать. Правда, потом еще кое-что довести кистью…

— А зачем тебе это? — спросил Василий.

— Зачем Карл? Портреты купят, за них заплатят деньги. Наконец, не надо забывать и о славе. Самый верный способ добиться ее — связать свое имя с именем того, кто славы уже достиг. Карл на шведском престоле по счету двенадцатый, но первый — великий. Напиши о нем поэму. В благодарность Карл и тебя прихватит с собой в бессмертие.

— Он, говорят, не любит льстецов.

— Учтено. Портреты будут без лести. Для начала. А когда Карл победит всех и станет из воителя правителем, лесть ему понадобится. Вспомни Цезаря, который только что на наших глазах погиб…

Их позвали на кухню ужинать. По всем правилам ужин полагалось бы подать сюда, в комнату. Но в доме у тетушки Фелиции царили милые патриархальные нравы. Постояльцы и даже их гости трапезничали на кухне. И то правда — пока ты не стал великим художником, не строй из себя барина! А великими художники становятся обычно после смерти… Зато кормила тетушка Фелиция отменно. И брала за постой недорого.

— Я пойду спать, — сказала она. — Вы уж тут сами.

— Вкусное мясо! — сказал Василий.

— Пять лет мы знаем друг друга, а ни разу не поговорили по душам. Будто ты боишься чего-то. Или бережешь какую-то тайну.

— У меня нет тайн.

— Тогда почему всякий раз уходишь от прямого разговора? Тебе не понравилось, что я решил писать портреты Карла? Так скажи, что бы ты посоветовал мне делать.

— Закончишь портреты Карла — принимайся за Мазепу.

— А ведь правда, денег и золота у него побольше, чем у некоторых королей. Но человек он очень уж странный. Слухи о нем разные ходят: будто с нашим новым королем Станиславом состоит в переписке, обещает всю Украину снова под польскую корону отдать. Говорят, еще наш епископ Иосиф Шумлянский посылал к нему шляхтича Домарацкого с письмом.

— Правильно. Но что сделал Мазепа? Он отправил и самого Домарацкого и письмо в Москву. А недавно перешел с войсками Днепр и хорошенько пограбил королевские земли, а царю Петру отправил тысячу отборных коней.

— Значит, он верен Москве?

— Гетман, думаю, никому не верен. Не так давно к нему ездил львовский мещанин Русинович с письмами от некоторых варшавских панов, а вслед за ним у гетмана побывал шведский партизан Гордон, которому Мазепа выдал двадцать тысяч золотых рублей…

— Совсем ты меня запутал. Так кому же Мазепа служит?

— Скоро узнаем. Ясно одно: тех, кто ему нужен, он сумеет наградить.

Если бы беседа велась не в полутемной кухне, а светлым днем, то, может быть, Фаддей заметил бы нечто странное во взгляде поэта. В его глазах сейчас было меньше всего мечтательности и отрешенности от мира. Так остро, тревожно, как смотрел Василий на Фаддея, обычно вглядываются полководцы в расположение неприятеля, пред тем как двинуть свои полки в бой.

— Очень вкусное было мясо! Передай мою благодарность тетушке Фелиции.

Фаддей закрыл за гостем дверь, возвратился в свою комнату и долго глядел на портреты. Затем аккуратно составил их в угол, а сам сел на кровать и предался размышлениям о разных разностях, в том числе и о собственной жизни, которая, как казалось Фаддею, пока не удавалась. Вот король Карл ненамного старше его, но сколько успел!

Он и не знал, что им с Василием сегодня было суждено встретиться еще раз…

— Святая Юлиана! Святая Юлиана! — послышались вдруг крики за окном.

Фаддей вскочил, вышел из дому и пошел в сторону площади под названием Рынок.

Конечно же, первыми «святую» заметили мальчишки, которым давным-давно полагалось спать, но они, как все мальчишки на свете, ускользнули от бдительного родительского ока.

«Святая» Юлиана появлялась внезапно — то утром, то днем, то совсем уже поздним вечером. Никто не знал, живет ли она во Львове или же проникает в город через одну из форток или ворот. И хотя страже был отдан приказ поймать «святую», сделать это никак не удавалось. Да и то правда — приказы короля Станислава Лещинского и назначенного им старосты далеко не во всех городах спешили исполнить. Особенно во Львове, который то и дело переходил из рук в руки. Не так давно здесь побывал даже царь Петр с войсками. На Правобережной Украине время от времени появлялись и конники гетмана Мазепы. Кто мог дать гарантию, что гетман через день или через месяц не двинет сюда своих казаков? А сейчас ведь оборонять Львов было практически некому. В общем, все выжидали дальнейших событий. И заниматься поимкой «святой» Юлианы, которая на самом деле была обычной юродивой, никому не хотелось. Вид Юлианы был не то чтобы страшен, а как-то неожидан.

Высокая, худая, она была грязна, как будто год не умывалась. Лицо ее, может быть даже красивое, было густо покрыто жирной копотью.

Значит, ей часто доводилось ночевать где-нибудь в поле, у костров.

Внимательный взгляд распознал бы, что ее рубище некогда было сарафаном и атласной кофтой. Но первоначальный цвет одежды — заплата на заплате — теперь никто уже не сумел бы определить. На руках Юлиана держала большую куклу с черными, заплетенными в косы волосами. Причем косы эти казались настоящими, а не нитяными. Голову Юлианы венчала корона, изготовленная из какого-то металла, напоминавшего по цвету золото и украшенная сверкавшими в свете горевших у входа в ратушу фонарей камнями.