Казачий разъезд

Тем временем Петька верхом на палке доскакал до домика Крмана.

— Но-но, гнедой! — погонял он палку.— Не робей!

У входа в хату он «спешился», прислонил палку к палисаднику и смело вошел в сени.

Крман, измученный бессонницей, с синими полукружьями под глазами, сидел в горнице и читал Библию.

— Чего тебе, мальчик? Хлебушка нет. Но если хочешь, дам кусок мяса.

Крман помнил голодных детей в Сенжарах, с худыми, обтянутыми тонкой желтой кожей лицами, которые бродили вокруг лагеря, протягивали ко всем дрожащие руки и просили: «Хлебушка! Хлебушка, Христа ради!» Потом он видел и нескольких детей, умерших от голода,— со вспухшими животами и красно-синей потрескавшейся кожей на шее и руках. Крман даже спросил у Гермелина: «Вы понимаете, что это дети человечьи?»

Гермелин зло ответил; «А вы? Я-то понимаю!..»

— Я дам тебе поесть, мальчик! — очнулся Крман. — Только хлеба нет.

— Мне не надо хлеба. Я не просить пришел. Вам надобно знать, что сегодня костров будет особенно много.

— Постой, мальчик! Кто тебя послал? Откуда ты?

— Знаем, да не скажем! — ответствовал Петька. — Откуда я пришел, там меня уже нет.

— Нет, погоди. Кем тебе приходится Василий?

— Никаких Василиев мы не знаем.

— Но он тоже говорил о кострах… Странно. И вообще, откуда ты прибежал?

— С неба! — ответил Петька. — На небесном коне прискакал. Он привязанный у палисада стоит.

Растерявшийся Крман от изумления даже выглянул в окно, но не увидел ровным счетом ничего, кроме пыльной неровной дороги, по которой, спотыкаясь, размахивая руками, к дому приближался Погорский.

— Сядь, мальчик! — сказал Крман. — Вот сюда, на сундук. Я тебя не обижу. И немного помолчи, пока я буду разговаривать с дядей, который сейчас войдет в дом.

— А что, сундук этот волшебный? — поинтересовался Петька.

— Волшебный, волшебный! Я же велел тебе молчать.

— В нем ветер спрятан?

— Какой ветер? Сейчас же замолчи… В чем дело, Самуил? На тебе лица нет.

— На мне скоро не будет и головы! — отвечал вошедший Погорский. — Кстати, и твоя голова тоже не так крепко сидит на плечах, как ты полагаешь. Что это за голубоглазый ангел на сундуке? Твой новый знакомый? Ты впадаешь в детство, Даниил. От русских есть перебежчик. Они ждут больших подкреплений и готовятся к генеральному сражению.

— С божьей помощью все обойдется… — начал было Крман.

— С божьей помощью никого из нас не останется в живых. Да и сейчас они атакуют.

— Кого?

— Даниил! Кого могут атаковать русские? Шведский лагерь!

— А где мальчик?

— Какой?

— Который был на сундуке.

— Действительно, куда упорхнул голубоглазый ангел?

Петька тем временем скакал на своей палке по направлению к стоявшему на невысоком холме бараку шведского короля. Собственно, Петька не знал, что это за барак. Но по тому, как суетились вокруг него пешие и конные люди, сообразил, что события должны развернуться именно там. Внизу, под холмом, в боевом порядке скакали конники. Было их много. Они двигались в направлении между холмом, на котором стоял барак, и крепостью, точно стремились отрезать осаждавших Полтаву от главного лагеря.

По конникам ударили шведские пушки. Значит, конники были русские. Не стали бы шведы бить по своим.

Когда Петька добежал до холма, он увидел, что из барака вышел сутулый горбоносый человек, навел подзорную трубу на отряд конников и что-то сказал стоявшему рядом человеку в пышном мундире. И человек мигом помчался куда-то, будто его плетью хлестнули. Петька понял, что горбоносый человек — один из начальников, если не сам король. Да, конечно же, это король. Он отдавал распоряжения. Вокруг него суетились. Петька вдруг испугался, что атакующие могут не знать, где находится этот швед. Сорвется атака! Ведь русские наверняка искали короля. Да и Василий не раз говорил, что было бы хорошо захватить короля или Мазепу. И вот теперь он, Петька, знает, где король, а те, что внизу скачут прямо на выстрелы, этого, наверное, не знают и знать не могут. Надо было дать им сигнал. Но как? И тут Петьку осенило. Он сорвал с себя рубаху, прикрепил ее к палке и стал размахивать над головой этим штандартом:

— Сюда! Сюда! Он здесь!

— Постой, мальчик, не кричи! — долетел до него чей-то голос, но Петька не знал, что это голос Крмана.

Крман выбежал вслед за Петькой из хаты, но при своей дородности поначалу никак не мог за ним поспеть.

— Сюда! — продолжал кричать Петька. — Здесь главный! Здесь!

Крман видел, как к Петьке метнулся один из драбантов короля. Петька увернулся от сабли, бросился к кусту сирени и спрятался там. Драбант — за ним.

— Что вы делаете! — закричал Крман по-немецки. — Это же ребенок!

Окровавленный Петька лежал, свернувшись клубочком, как ветер, сказку о котором он только что услышал, и зевал. Крман знал, что означает такая зевота. Голубые глаза уже подернул туман.

— Он же был совсем маленький! — прошептал Крман.

Драбант и сам начинал понимать, что совершил, мягко говоря, дело нехорошее.

— А зачем они подсылают к королю своих детей?

— Я сейчас же иду к королю, чтобы положить конец беззаконию! Можете рубить меня тоже, если хотите!

— У русских много детей. Надо ли из-за одного так сердиться? Кроме того, король приказал никого не щадить.

— Вы негодяй! — крикнул Даниил. — Я буду жаловаться королю!

Драбант не посмел остановить Крмана.

Карл был в хорошем настроении. Конница Рейншильда на рысях врубилась в ряды русских и целую милю преследовала их.

— В чем дело? — спросил король у Крмана. — Вам потребовалась еще одна аудиенция?

— Только что здесь, рядом с вами, убили ребенка.

— Он что-то кричал русским и сигнализировал им! — сказал подошедший драбант.

— Что ж, случаются и маленькие шпионы, — спокойно произнес король. — Тут не может быть скидок на возраст. К тому же с русскими мы обходились и будем обходиться с особой строгостью. Надо, чтобы у них вошло в привычку бояться шведов. Кстати, русские и сами способны на любые злодейства. Они не щадят даже невинных тварей. У меня недавно украли петуха. Сделали это, конечно, русские шпионы. Спрашивается, что сделал им плохого бедный петух? Он много лет будил меня по утрам… Но что это — опять костры?

— Костры? Где костры? — глухо спросил Крман. — Хватит костров! Я иду, чтобы погасить их!

Тяжело, нетвердо ступая, он начал спускаться с холма.

— Задержать его! Если надо — связать, — спокойно сказал король. — Мне коня. Никакого эскорта. Впрочем, вы, — он ткнул драбанта, убившего Петьку, пальцем в грудь, — можете ехать со мной. Да прихватите кого-нибудь еще. Но только одного.

Вязать Крмана не пришлось. Он сделал еще несколько шагов и рухнул. Мимо него промчались король и двое драбантов. Крман застонал. Послали за Погорским. Пришел и королевский хирург Нейман. Крмана перенесли в хату, поставили за уши пиявки, пустили кровь. К ночи Крман проснулся. Был он бледен и слаб, но помнил все, что с ним произошло.

Король атакует

Сотник Подольский сидел с казаками из своего разъезда на пригорке, в двух десятках сажен от костра. Коней не распрягали. Ждали, не появятся ли шведы.

Но вокруг было совершенно тихо, будто и вправду кто-то, как в сказке, спрятал ветер.

Все молчали. И каждый, наверное, думал о чем-то своем, заповедном.

Теперь уже неярко и смутно вспомнились Василию фольварк под Высоким замком, разговоры в полутьме, сама панна Мария. Неужели это было всего лишь год назад? Неужели лишь шесть месяцев минуло с тех пор, когда они ехали в стужу по зимней дороге?

А ведь во Львове тоже идет жизнь и бушуют страсти. Может быть, кто-нибудь еще, кроме ксендза Шимановского, от тоски разбил себе голову о морду каменного льва? Кто теперь в постояльцах у тетушки Фелиции? Пополнил ли свою библиотеку пан Венцеслав Лянскоронский?

Иезуиты вкупе с униатами, наверное, весьма преуспели в борьбе со львовским Ставропигийским братством, типография которого до недавних пор издавала русские книги. Все могло случиться в этом внешне тихом городе. Но тишина обманчива. А штили на море очень часто сменяются штормами. И придет время, очнется Львов, как очнулась сейчас в борьбе со шведами Украина от Киева до Полтавы, от Северской земли до Сечи… Когда это случится? Через десять лет? Через сто? Василий этого не знал и не загадывал наперед, но чувствовал, что теперь вряд ли вернется во Львов, а останется здесь, среди бескрайних лесов и полей, в этой подымающейся, как богатырь после долгого сна, стране. Отсюда слишком уютными, почти игрушечными виделись ему Львовские улицы и площади… Затем он стал думать о своей пьесе, которую во Львове, наверное, уже забыли.