Небо для смелых

Гораздо темпераментнее поздравил с новым назначением Идальго де Сиснерос. Он крепко тряс руку и, путая русские слова с испанскими, сказал, что поздравляет дважды, поскольку испанское правительство присвоило Хосе звание генерала ВВС.

На аэродроме Алькала де Энарес уже знали о назначении Птухина. Поздравляли, но об идее ночных перехватов, не скрывая, говорили как о пустой затее. Жалели энтузиастов-летчиков, им приходилось ночью вместо отдыха дежурить у самолетов. Птухин еще раз разобрал варианты поиска самолетов и определения дистанции стрельбы, направление атак. А в конце без обиняков спросил:

— Может быть, оставить попытки ночных перехватов? Все-таки тяжело и днем и ночью, — обратился он к летчикам.

Но Серов набычился. Да и все остальные «ночники» верили в птухинскую идею. И не зря.

В ночь на 26 июля телефон разбудил Птухина.

— Хосе у телефона.

— Сби-и-или Ю-52! — заорал дежурный в трубку. — Кастехон!

Птухин не помнил сам, с какой вертикальной скоростью спустился с четвертого этажа гостиницы. Якушин выглядел именинником. Вслед за поздравлениями друзей и товарищей испанское командование наградило его автомобилем и золотыми часами. Быстро пришел и ответ на шифровку, отправленную Агальцовым Ворошилову. Нарком поздравлял Якушина с награждением орденом Красного Знамени.

Птухин радовался не менее Якушина. Это была первая в небе Испании победа в ночном воздушном бою. И это была победа его идеи.

Глава VI

НА ПЕРЕКРЕСТЬЕ ВСТРЕЧ

Бобруйские летчики-истребители, только что прибывшие в Мадрид, помылись и перекусили с дороги. Прошло минут пятнадцать. Не зная, куда себя деть, парни прильнули к окну, рассматривая чужой город.

— Здравствуйте, дорогие орёлики!

Можно было, не оглядываясь, узнать, кто вошел. Так здоровался только Птухин и только с теми летчиками, среди которых не было «марал». Все вскочили. Воинская сдержанность не позволяла броситься на шею своему по-граждански одетому командиру, которого они почитали как родного отца. Птухин сам пошел по кругу, крепко обнимая каждого.

— Рад вас видеть. Честно скажу, соскучился. И тревожился, что просьбу мою уважат: летчиков пришлют, да не бобруйцев! Ну, что нового в бригаде?

Ребята, перебивая друг друга, рассказали о последних событиях в родной Бобруйской. И уже несколько раз кто-нибудь да задавал вопрос: «Скоро ли в бой?» Птухин вначале только улыбался и отшучивался. Потом ответил всем одним разом:

— Видите ли, за год войны у нас уже определилась методика ввода летчиков-добровольцев в строй. Не будем ее нарушать… Там, — он многозначительно показал пальцем за спину, подразумевая противника, — тоже летчики, и есть асы. Поэтому пришлю к вам опытного летчика для «натаскивания». Потренируйтесь на прикрытии тыловых объектов, и уж тогда можно в самое пекло. Сейчас пойдем в штаб, представлю вас командующему ВВС.

На лестнице Птухин остановился против высокого мужчины с узенькими усиками.

— Вот, Григорий Михайлович, мои орёлики. Дождался, — улыбаясь, показал он на своих летчиков.

Штерн каждому пожал руку.

— Рад за вас, Евгений Саввич, очень рад.

После торжественного ужина, устроенного Сиснеросом, Птухин попрощался с бобруйцами, пожелал благополучно добраться до аэродрома формирования и уехал.

Ему надо было спешить. Готовилась новая операция на Арагонском фронте. Задыхалось без авиации сопротивление республиканцев на севере. Везде нужны были самолеты. Сегодня генерал Хосе должен поставить задачу командиру эскадрильи самолетов СБ Александру Сенаторову, возглавившему новую группу истребителей-испанцев, отправлявшуюся к берегам Бискайи. Учил их Сергей Плыгунов.

Птухин вспомнил, каким горестным сделалось лицо Плыгунова, когда несколько недель назад он узнал, что вместо воздушных схваток ему снова предстоит «натаскивать» молодых испанских летчиков. Евгений Саввич даже не нашелся, что ответить, услышав, как Сергей в сердцах выкрикнул:

— Я воевать сюда ехал, а не быть дядькой-гувернером!

Птухин растерялся. Слишком близка и понятна была ему обида Плыгунова. Спасибо, выручил рядом оказавшийся врач Леня Ратгауз [Л. Г. Ратгауз — впоследствии генерал-лейтенант медицинской службы].

— А если я не держу в руках винтовку, значит, и не имею права сказать, что защищал Испанскую республику?

— Ну что ты, в самом деле. Пойми, испанские летчики говорят, они лучшего инструктора и в России не встречали. Успеешь, навоюешься. — Евгений Саввич торопливо пожал Плыгунову руку.

Уже в машине он подумал, что не убедил Плыгунова, как не убедил его самого Штерн, запретивший летать ему на воздушные бои.

…Машина вырвалась на шоссе, ведущее в Мадрид. Быстрая езда всегда действовала на него отвлекающе. В такие моменты он мог позволить себе думать о переводчице Соне, теперь неизменном спутнике его скитаний по аэродромам. Вернее, он уже не мог не думать о ней с тех пор, как увидел ее в боевой обстановке в горах Сьерра-Гвадаррамы. Хрупкая, какая-то по-детски беспомощная, она никак «не вписывалась» в картину боевых действий. Можно было смириться с ее присутствием в Мадриде, где он впервые познакомился с ней на обеде у Максимова в гостинице «Гайлорд». Но на передовой?! Сознание не мирилось с тем, что она здесь, в горах, под постоянной угрозой артиллерийского обстрела.

Помнится, месяц назад он приехал в горы Сьерра-Гвадаррамы искать своего летчика, приземлившегося на парашюте. В надежде получить помощь от командира пехотной бригады Птухин ждал, когда Максимов с помощью Сони уточнит боевую задачу офицерам штаба. С удивлением и восторгом смотрел Евгений Саввич, как Соня переводила военную терминологию без переспрашивания и уточнений, что было редким явлением среди переводчиц. Чем больше он смотрел на нее, тем больше она казалась ему какой-то необыкновенной. И когда пришло время уезжать, Птухин искренне огорчился, что не может забрать ее отсюда, где на каждом шагу подстерегает опасность.

Вскоре он улетел на Арагонский фронт и в редкие минуты свободного времени думал только о ней, тревожился за ее судьбу, мысленно упрекал Максимова за то, что много возит Соню по передовой. В первое время ему казалось, что это естественное чувство покровительства сильного человека слабому. Но постепенно желание видеть ее ежедневно, ежечасно, не расставаться ни на миг подсказало ему, что это не просто покровительство, что пришла большая, настоящая любовь.

По возвращении в Мадрид прямо с аэродрома Птухин позвонил Максимову и узнал, что Соня лежит больная. Он помчался в гостиницу и пулей влетел на третий этаж. Впервые переступив порог ее комнаты, Евгений Саввич, еле переводя дыхание, замер в дверях с большой корзиной фруктов. Соню трудно было узнать. Осунувшаяся, слабая, она едва пошевелила рукой, показав, чтобы он сел…

С этого момента Птухин не мог пройти мимо ее комнаты, не заскочив хоть на минутку, чтобы узнать о самочувствии.

После выздоровления Соня должна была ехать на юг с советником, сменившим Максимова, но Птухин упросил Штерна оставить ее при штабе ВВС.

И вот теперь мужественно, без намека на усталость она выдерживает бесконечные дороги, перелеты с аэродрома на аэродром. Птухин вспомнил, как в первый раз, видимо желая блеснуть своей стойкостью к воздушной болтанке, она весело улыбалась при каждом броске старенького «Дугласа», для которого эта «ухабистая дорога» была явно на пределе его прочности. Птухин смотрел на Соню и думал, что вот так, не поняв опасности своего положения, она и погибнет, кувыркаясь в обломках развалившегося самолета. Он пошел в пилотскую кабину и приказал повернуть в сторону моря, где болтанка меньше. Это решение было продиктовано прежде всего ответственностью за ее жизнь.

Птухин знал, что Соне нелегко с ним работать. Специальная терминология, авиационный жаргон, трудно понимаемый непосвященными. Только недавно она перестала смущаться, когда слышала, что кто-то «сел на пузо», а кто-то «сделал козла». Нередко, заражаясь экспансивностью испанцев, Птухин произносил такие длинные и корявые фразы, что их и русскому трудно переварить. Однако Соня схватывала мысль, фильтровала от словесного мусора, переводила спокойно и коротко, отчего договаривающиеся стороны быстро приходили к согласию.