Небо для смелых

Следующий визит полагалось нанести командующему Центральным фронтом генералу Миахе [В марте 1939 года, будучи командующим республиканской зоной, Миаха вместе с командующим армией «Центр» Касадо подняли мятеж, предав республику], штаб которого занимал подвальное помещение министерства финансов в Мадриде. Вновь прибывших Птухина и Филиппа Агальцова [Агальцов — впоследствии маршал авиации, Герой Советского Союза], комиссара летчиков-добровольцев, представлял Миахе советник командующего Центральным фронтом Максимов.

Работая с Миахой, Максимов уже научился определять настроение старого генерала королевской армии и, глянув на хмурое лицо командующего, понял, что сегодня тот не в духе.

Однако Миаха, сознавая неоспоримое превосходство в оперативной подготовке своего молодого советника, глубоко уважал его и отказать ему во внимании не мог.

Максимов сразу же перешел к делу:

— Разрешите представить вам двух новых русских волонтеров: Хосе и Мартина.

Переваливаясь толстым телом, затянутым в мундир, Миаха подошел к Птухину и Агальцову. Несколько банальных фраз, пожеланий. Представление командующему Центральным фронтом закончилось.

— Ладно, едем ко мне в «Гайлорд», там познакомитесь с обстановкой, — предложил Максимов, когда они вышли из штаба Миахи.

Сидя за обеденным столом, Максимов рассказал о положении в стране в связи с только что сформированным новым правительством Хуана Негрина. Дела на Южном, Центральном Арагонском и Северном фронтах он попросил осветить Родиона Малиновского [Р. Я. Малиновский — впоследствии Маршал Советского Союза, министр обороны], с которым Птухин был знаком по Белорусскому военному округу. Смушкевич охарактеризовал состояние авиации сторон. Тревожило количественное превосходство противника в самолетах, которому нужно было противопоставить лучшее качество наших самолетов, тактику и героизм летчиков. Теперь эта задача ложилась на плечи Птухина.

— Ну, хватит о делах, давайте обедать, — распорядился Максимов.

Теперь к разговору присоединились переводчицы Елена Михайлова и Софья Александровская.

Елена Михайлова, переводчица Малиновского, потешно копируя «неистового Колпакчи» [В. Я. Колпакчи — впоследствии генерал армии, Герой Советского Союза], рассказала, как он ругал вернувшегося из боя танкиста, у которого отказала пушка. Поскольку переводчика поблизости не было, он, как мог, объяснял недоумевающему танкисту-испанцу, что нужно было идти на танки противника: «Таран, понимаешь, таран». Наклонив голову, Колпакчи ринулся на танкиста.

— Омбре! [Омбре — испанское восклицание, выражающее удивление] — воскликнул танкист и, сдернув куртку, словно торреро перед разъяренным быком, изящно уклонился от Колпакчи.

У Малиновского от хохота глаза наполнились слезами.

Потом Максимов заставил смущенную Соню рассказать, как она убегала от фашистского самолета. На КП они наблюдали воздушный бой. Сбитый самолет мятежников со шлейфом черного дыма начал резко терять высоту. Соне показалось, что он падает именно на нее. Она ринулась в сторону. Оглянулась. Самолет как будто ее преследовал. Соня помчалась в противоположном направлении. Но, глянув в сторону зловещего самолета, она поняла, что все ее попытки спастись тщетны. Тогда Соня замерла на месте и в страхе закрыла глаза руками. Самолет грохнулся в стороне на почтительном расстоянии.

Птухин, прищурившись, о чем-то думал.

— Ты что такой угрюмый? — наклонился к нему Агальцов.

— Если фашисты применят новые самолеты, так они применят и новую тактику. Мне надо самому летать, чтобы предметно давать рекомендации летчикам… Кроме того, это задание Алксниса…

— Да? А кто за тебя руководить авиацией будет? Я, что ли?

— И ты и я, штаб хорошо отладим… Еще мне нужны мои бобруйские ребята. Я знаю, на что они способны.

На следующий день Евгений Саввич попросил Копца слетать с ним, чтобы познакомиться с линией фронта.

Вскоре Копец уехал, оставив Птухину вместе с должностью свое испанское имя Хосе.

Свою деятельность Птухин начал со знакомства с советскими и испанскими летчиками. Удобный случай облегчил эту задачу. Пришел в Барселону теплоход с двумястами испанскими летчиками, обучавшимися в Кировабаде. Птухин поспешил в Барселону.

Молодые испанские патриоты прямо с дороги готовы были ринуться в бой. Это Птухину нравилось. Здороваясь с каждым, он пока не мог запомнить представлявшихся ему летчиков: Ариас, Лорьенто, Меранье… Но опытным взглядом оценивал, что можно ожидать от каждого из них…

Уже не первый вылет делал Птухин в надежде встретиться с новым фашистским бомбардировщиком «Хейнкель-111». На днях удалось «схлестнуться» с новым истребителем Ме-109. Теперь ему было известно, что это далеко не «фиат» или «Хейнкель-51». Мнение уже сложилось: с «мессером» И-16 может драться, если на нем достаточно опытный летчик. А вот на И-15 можно рассчитывать только на внезапную атаку. Приехавший к нему на аэродром Алькала де Энарес Агальцов напомнил, что Птухин не должен летать на воздушные бои. К тому же формируются новые истребительные группы в Лос-Алькасаросе, и надо быть Евгению Саввичу там.

— Хорошо, завтра едем в Лос-Алькасарос. Но пойми меня, Мартин, первым с новыми самолетами противника должен встретиться я, а не мальчишки-пилоты. Иначе зачем здесь я со своим многолетним летным опытом, если они через горечь поражения сами познают новую технику противника.

— Но ты словно одержимый! А в таком состоянии можно наделать кучу ошибок, и тогда…

Это было утром. А теперь, когда Птухин резко, полупереворотом на полном газу ринулся за одним из трех увиденных им Хе-111, он вспомнил слова Агальцова о том, что сгоряча можно наломать дров. Вот сейчас, боясь упустить противника, он сделал резкий маневр и, конечно, оторвался от ведомых летчиков. Теперь он один. Возможно, где-то сверху есть у фашистов истребители прикрытия, и тогда они «съедят» и мальчишек и его. Правда, полагаясь на большую скорость, «хейнкели» летают пока без прикрытия. А если?..

Птухин заворожено смотрел на правую часть центроплана фашистского самолета, где находился один из топливных баков. Машинально определяя оставшееся расстояние, он постепенно подводил в это место перекрестие прицела. «Еще повременить, чтобы наверняка», — сдерживал он соблазн нажать гашетку пулеметов.

Видимо, так же думал поступить и стрелок «хейнкеля», потому что, как только дистанция достигла метров пятисот, от самолета противника вытянулись светящиеся трассы, и в тот же миг Птухин почувствовал дробный стук по левой плоскости. У противника были пулеметы более крупного калибра, и он мог себе позволить стрелять с такой дальности.

Одновременно со стрельбой бомбардировщик вошел в правый разворот с набором высоты. С большой угловой скоростью он мелькнул перед капотом самолета Птухина. Атака была сорвана.

«Молодец, грамотно, я бы тоже так сделал, — по привычке оценил комбриг маневр врага, как будто обучал своих летчиков воздушному бою. — Ничего, это только начало, живым я тебя не выпущу». Снова, как бывало в родном небе во время учебного воздушного боя, наступило то величайшее напряжение мускулов и мозга, при котором он готов был драться хоть с десятком самолетов противника.

Имея преимущество в скорости, можно было сделать левый ранверсман вслед за противником и оказаться в хвосте. Но в верхней точке почти всем планом самолет зависнет на малой скорости. Конечно, стрелок не упустит такой момент. Мгновенная оценка обстановки, и Птухин энергично ввел машину в левый вираж, зная, что сейчас он встретится с фашистом в лоб. Видимо, предупрежденный стрелком о маневре истребителя, фашистский пилот переложил из правого виража в левый. Закончив разворот, Птухин увидел, что они находятся в диаметрально противоположных точках виража. Имея почти одинаковые скорости, противники крутили уже третий вираж. Перегрузка была на пределе. С трудом удерживая поднятую голову, Птухин видел тщетные попытки стрелка переложить турель с правого борта на левый. Из-за большой перегрузки это оказалось ему не под силу. Фашист мог стрелять только во внешнюю сторону виража. Обессилев, стрелок сидел вдавленный в сиденье. «А ведь он теперь безоружен с внутренней стороны виража», — мелькнула мысль у Евгения Саввича. Увеличив крен больше 90 градусов, Птухин с потерей высоты срезал окружность и на выходе в набор стал приближаться к противнику. Когда, как показалось, стали видны заклепки на обшивке, он с каким-то особым усилием нажал на гашетку. Почудилось, что тонкие блестящие шпаги вонзились в ненавистное бледно-голубое тело чудовища. Проскакивая под противником, Птухин уже не сомневался, что фашисту нанесен смертельный удар. И верно, враг медленно, так происходит при повреждении управления, завалил левый крен с опусканием носа. Так же медленно вращаясь, он почти отвесно стал быстро удаляться от Птухина. Затем в том месте, где точка самолета коснулась земли, беззвучно выросло большое огненно-черное облако.