Небо для смелых

Время действительно было неспокойное. После поражения первой русской революции положение рабочего класса катастрофически ухудшалось. Московский «Дом трудолюбия» трещал под натиском безработных. Уже стало системой полное увольнение рабочих с фабрик на пасхальные праздники, с тем чтобы через десять праздничных дней набрать новых людей на еще более урезанную зарплату, оставив за воротами «крикунов» и «смутьянов».

Социальные контрасты достигли апогея.

«Торжественный обед, которым московское купечество чествовало английских гостей, был обставлен роскошно. Распорядителями заказаны ледяные фигуры медведя и льва, которые в лапах держали по пудовой чаше зернистой икры. Меню включало: уху из стерляди с на-лимовыми печенками, расстегаи городские, ланж из телятины по-русски, рябчики сибирские, салат, пудинг московский, десерт. Все входные билеты стоимостью 60 рублей были распроданы. Известный успех имел «Ухарь-купец», исполненный тенором г. Садовниковым», — взахлеб восторгается купеческим обжорством газета «Русское слово». И, будто посмотрев в перевернутый бинокль, газета «Раннее утро» в тот же день сообщает, что «…в одной из квартир дома Ечкина на Неглинной отравился нашатырным спиртом квартирант В. Я. Кабанов, 25 лет. Причина — крайняя нужда».

Страна была похожа на штормовой океан, готовый поглотить прогнившее суденышко самодержавия.

Как спасение восприняла буржуазия весть о начале первой мировой войны. Горе поползло в рабочие и крестьянские семьи. Не миновало военное лихо и дом на Нижней Красносельской, куда недавно переехала семья Птухиных. Через неделю должны были забрать на фронт старшего сына Василия. Вслед за этим известием в семью Птухиных пришло новое горе — неожиданно слег отец…

Как-то утром Савва Федорович, едва повернув к жене голову с широко открытыми от испуга глазами, каким-то не своим голосом сказал, что не может встать. Не может, и все тут. Не слушаются ни ноги, ни руки.

— Да полно, Савва, отлежал небось. Давай я подсоблю, — спокойно прошептала жена. Но как ни старалась Мария Яковлевна, грузное туловище мужа безвольно перегибалось, не в состоянии без опоры сохранить вертикальное положение даже сидя.

Приехавший вслед за врачом всегда шумный Ечкин на этот раз деланно-веселым голосом заметил:

— Да ты скоро поправишься, старина. Давай не залеживайся… Трудно без тебя. Много лошадей и мужиков забрали на войну. А с теми, что остались, сладу нет, тоже в революцию ударились, требования выставляют, забастовками грозятся…

На другой день Савва уже не мог говорить. Он только слышал и понимал, как Марья объясняла, что Василий пришел за благословением — забирают на войну. По лицу Саввы пробежала судорога, и от сильного напряжения из горла вырвался какой-то клокочущий звук. А по вискам скатились две крупных слезы.

С уходом Василия не стало кормильца в семье. Жить становилось все труднее и труднее. Цены по сравнению с довоенными возросли в три-четыре раза. Многие продукты исчезли совсем. Хлеб можно было купить, выстояв длинную очередь. Вчера Женя вместо хлеба принес сорванную с двери булочной картонку-объявление: «Хлеба нет и не будет». Чтобы свести концы с концами, Мария Яковлевна стала шить с утра до ночи.

Женя решил идти работать.

Как ему пришла эта мысль в голову, он и сам не знает. Скорее всего надоумили его мамины слова, когда она, накормив с ложечки отца, положив руку на голову Воробышка, сказала: «Ты у нас в доме остался один мужчина». Да, он мужчина, а мужчины — это ему хорошо было известно — должны кормить семью.

Ранним осенним утром Женя надел доставшееся ему от старшей сестры пальто с серым, выношенным до кожи кроличьим воротником и вышел из дома. В школу теперь ходить не надо, она занята под госпиталь для раненых. Женя еще не знал, где и как будет работать, но твердо был уверен, что это теперь необходимо.

Порыв холодного ветра взметнул мусор с тротуара и, обогнув афишную тумбу, неистово хлестал обрывками объявления о том, что… «Правление товарищества поставлено в тяжелую необходимость сократить производство на фабрике, следствием чего является дополнительное увольнение рабочей силы». Объявлений о найме не было.

Женя поднял воротник и, наклонившись навстречу ветру, двинулся на Каланчевскую площадь, где на вокзале надеялся что-то заработать.

На Казанский вокзал его просто не пустили. Туда прибыл воинский эшелон, а солдатам, как известно, носильщики не нужны. Он пересек площадь и вышел на перрон Николаевского вокзала. Прибыл поезд. Не зная, как предложить свои услуги, Женя остановился возле фонарного столба и стал наблюдать, как громадный рыжий детина, способный перенести чемоданы вместе с их скромно одетым хозяином и даже паровозом, пыхтевшим рядом, торговался за лишний пятиалтынный. Добившись своего, носильщик легко перекинул через плечо чемодан, связанный ремнем с саквояжем, два чемодана взял в руки.

Когда носильщик скрылся за углом, Женя перевел взгляд на перрон, на котором почти никого уже не было, и медленно пошел вдоль вагонов.

— Мальчик, мальчик! — настойчиво раздалось позади. — Ты не поможешь мне донести вещи до извозчика? — спросила его пожилая дама, одетая в длинное черное с таким же черным, необыкновенно пушистым воротником пальто.

— Да, да, — так быстро согласился Женя, что даме это показалось подозрительным.

— А ты случайно не воришка?

— Нет, нет, что вы, а разве я похож?.. — опешил Женя.

— Ну да, конечно, непохож, извини, голубчик.

— Не беспокойтесь, я вам помогу просто так, и мне ничего не надо. — Женя обрадовался тому, что его не подозревают, по домашним птухинским понятиям, в самом ужасном. Женя вспомнил рыжего верзилу и попытался так же легко закинуть за плечо чемодан, забыв, что под девчоночьим пальто укрыты худенькие, воробьиные плечи. В тот же момент, потеряв равновесие, упал на перетянувший его набок чемодан. Женя готов был от стыда провалиться сквозь доски перрона, когда дама сочувственно предложила нести чемодан вдвоем, а картонку и саквояж взять каждому в руку.

— Нет, нет, вы только помогите мне закинуть за плечи, — не соглашался он, — я донесу.

Выйдя на привокзальную площадь, они увидели, что ни одного извозчика нет. С началом войны их в Москве стало значительно меньше.

— Как же я доберусь до Домниковки? — растерянно оглядывалась по сторонам дама.

Женя предложил дойти пешком. Так, словно родственники, по силам распределив груз, они двинулись в путь. Возле квартиры дама достала из ридикюля бумажку. «Право, не знаю, как тебя отблагодарить», — подала мальчику деньги.

Женя никак не думал, что принимать вот так деньги, даже заработанные, ужасно стыдно. Ему они казались милостыней. Нагнув голову, словно провинившийся, стоял он перед женщиной.

— Постой, на-ка еще, — протянула дама вторую бумажку. Видя, что мальчик не протягивает за деньгами руку, она сунула ему купюры за манжету рукава пальто, добавив: — Ну-ну, не будь глупенышем, а теперь беги.

— Спасибо вам, — еле выдавил Женя. Держа деньги в кулаке, он примчался домой.

— Вот, мама, я заработал на вокзале, — опять смущенно протянул он две трехрублевые купюры.

— Господи, Воробышек ты мой милый! — закрывшись передником, заплакала Мария Яковлевна. — Видишь, Савва, еще кормилец подрос…

— Ничего, мама, проживем. Я буду подрабатывать каждый день. — Женя едва удерживал от волнения слезы.

Это был конец Воробышкиного детства.

Через неделю по объявлению «Нужен мальчик грамотный, из приличной семьи для посылок. Жалованье 6 рублей, квартира и харчи. Обращаться в контору газеты «Вече». Женя был принят на службу.

Глава II

ПО ЭТУ СТОРОНУ БАРРИКАДЫ

«Здравствуйте, дорогие мать, отец, сестры и братья. В первых строках своего письма сообщаю, что я жив и здоров…» С удивлением слушала вся семья первое письмо брата Василия, написанное им откуда-то из-под Тернополя. Женя чуть не прыгал от восхищения, когда сестра читала строки, где Василий писал, что служит при авиации, и нисколько не сомневался в том, что брат, конечно же, летчик.