Небо для смелых

Энергично вытягивая самолет из пикирования, Женя ощутил тяжесть во всем теле. Казалось, руки, да что руки, щеки и веки наполнились свинцом. Перед глазами появилась сероватая пульсирующая пелена, хотя сознание работало хорошо. Он прикинул, где, в каком месте находится Пумпур. Как только уменьшилась перегрузка, Женя повернул голову и, по навыку управляя самолетом, стал искать «противника».

Там, где, по расчетам, должен был быть самолет Пумпура, Женя не увидел ничего. Оказаться близко в «хвосте» тот не мог. Став в вираж, Женя стал осматриваться. Тренированным глазом он быстро отыскал далеко внизу на фоне снега точку самолета, выходящего из пикирования. Радостное чувство превосходства охватило грудь. Преимущество в высоте давало надежду на победу. Женя начал увеличивать газ, чтобы быстрее приблизиться к Пумпуру. Однако самолет Петра, находясь в наборе, вдруг резко повалился на крыло и перешел в штопор. Для Жени это было неожиданным. Он ввел машину в пикирование и стал на большой скорости приближаться к «противнику». Скорость росла, мелодия винта переходила на самые высокие ноты, высота резко падала. Женя забеспокоился, что Пумпур не выйдет из штопора, хотя ему и самому уже пора было тянуть ручку на себя. «Все! Дальше ждать нельзя». Достаточно хорошо стали просматриваться мелкие объекты на земле. Уже на выводе, проходя недалеко и ниже Петра, Женя увидел, что тот тоже вывел машину из штопора и теперь хоть и на меньшей скорости, но оказался выше его. «Классно вывернулся Петька, рано я салютовал победу!» Женя резко потянул ручку, желая меньше потерять высоты. Трясясь, словно телега на булыжной мостовой, самолет нехотя стал переходить в набор. Разворачивая самолет, Женя увидел, что Пумпур идет на него на встречном курсе. Это значило, что преимущество и время потеряны для Птухина. Надо начинать все сначала, только на значительно меньшей высоте. «Ну что ж, посмотрим, как пойдет дело на лобовых!» — с чувством огорчения подумал Женя, удерживая свой самолет строго на встречном курсе. На какую-то долю времени, видимо, с досады он отключился от контроля за расстоянием. И вдруг Женя с ужасом увидел в лоб несущийся на него самолет Петра. Казалось, столкновение неизбежно. Дернув на себя ручку управления, Птухин сжался, ожидая удара.

«Глупо, без пользы, на виду у всех продемонстрировать свою безграмотность. Разобьются оба самолета!» — успел подумать Евгений, не связывая гибель самолета со своей. Инстинктивно Женя поджал ноги, потому что самолеты должны столкнуться «животами».

Уже в наборе совсем рядом слева промелькнул огромный самолет Пумпура. Сразу же, перечеркивая, все переживания, захватила мысль о том, что надо снова овладеть инициативой боя.

— Что они делают? Это же два ненормальных! — подскочил военком Пошеманский к командиру. — Кто их пустил друг против друга? — Каждый раз вместе со всеми он приседал, когда самолеты проносились, едва не сбивая шапки с собравшихся на старте людей.

— Ну, сукины сыны, только сядьте, собственными руками башку откручу! — Это была угроза, к которой Селицкий подходил постепенно, по мере снижения высоты воздушного боя.

А вначале командир улыбался, показывая близорукому начальнику штаба: «Вот, смотрите, Маслов, щенята резвятся». Потом быстро «щенята» превратились в «ненормальных», а минуту спустя уже именовались «подлецами». А вот теперь… Пригибаясь к земле, он просто не находил, а скорее, не успевал находить ругательства. «Сукины сыны» адресовалось и тем, кто крутился над их головами, и тем, кто позади командира восхищенно комментировал бой.

Неизвестно, чем бы кончился поединок, если бы на выходе из пикирования Пумпур не услышал резкие хлопки в карбюраторе. Он начал плавно разворачиваться на посадку, сообщая Птухину покачиванием с крыла на крыло о конце боя.

Женя несколько удивился, что знаки на заруливание подает сам командир. Людей на поле было много, и среди них комиссар, начальник штаба, начальник оперативно-учебной части. «Значит, понравилось, — подумал Птухин, — приятно, что командир при всех похвалит их с Петром. Может, даже объявит благодарность…»

Друзья почти одновременно подошли к командиру, вытирая пот. У Жени еще не сошла радостная улыбка с лица, которая опять взбесила командира, почти успокоившегося после благополучной посадки самолетов.

— Тьфу, чтоб вас черт побрал!.. Начальник штаба, ты у нас выдержанный и деликатный, объясни им, а то я за себя не ручаюсь. — Селицкий резко повернулся и пошел к ангару.

По приказанию командира Пумпура и Птухина отстранили от полетов на срок: «Пока не передумаю».

Теперь оба, отбывая наказание, помогали Маслову справиться с новой задачей, поставленной командованием.

Несмотря на приказ начальника ВВС о программах, впервые определявших порядок летной подготовки строевых частей, штаб никак не мог справиться с планированием этой работы. Маслов день и ночь сидел над изобретенными им самим «комплексами» программы, почти ежедневно уточняя их содержание и расчет времени. Сказывалось отсутствие опыта такого планирования, да и сам приказ содержал ряд неточных положений.

Вернувшийся в эскадрилью Спатарель много раз предлагал: «Брось ломать голову, Константин Васильевич. Как другие, так и мы сделаем». Он хорошо знал, что другие эскадрильи тоже еще не имели планов. Но Маслов не унимался, понимая, что по старинке работать в авиации уже нельзя. Программа устраняла стихийность, а это главное. Пусть программа и с недостатками, но зато приближала учебу к требованиям войны. Ведь до сих пор выполнялись только «голые» полеты, без тактической обстановки. Это имело смысл, пока авиация переходила с «вуазенов» и «хевилендов» на новые самолеты и надо было овладевать техникой пилотирования.

В новом 1925 учебном году недавно назначенный председатель РВС [РВС — сокр. Революционный военный совет] Фрунзе и исполняющий обязанности начальника ВВС Баранов потребовали от авиации перейти от «фигурянья» и «парадности» к обучению тому, что необходимо на войне: «Каждый полет на тактическом фоне, с борьбой против воздушного «противника»; все полеты с вооружением, чтобы вырабатывать «сноровистость» действий в кабине; работа частей различных родов авиации по единому плану, с противодействием друг другу; бороться со старой психологией летного состава — отвращением к «писанине» — и документально оформлять каждый полет после тщательного разбора».

— В считанные месяцы нужно заставить авиацию жить новой жизнью, чтобы молодые кадры военлетов, прибывающие в части, не приобщились к порочным традициям старой авиации, — с горячностью доказывал Маслов в полемике с теми, кому не нравились новые требования. — Поверьте мне, старому пехотинцу, авиация здорово отстала от армии и флота в вопросах порядка и дисциплины, а кто неряшливо одевается, тот, стало быть, неряшливо и летает. Да, да, не улыбайтесь. Он может эффектно кувыркаться, как циркач на ярмарке, но не как гимнаст, который тоже кувыркается, но делает это чисто, так сказать, не подгибая колени.

— Ну, ну, — подшучивали над ним «старые» летчики, — вам небесная канцелярия быстренько вывернет ваш план шиворот навыворот. У нее свои законы. Там, где у вас по плану «безоблачно и полеты», у нее в это время дождь и град с кирпичами.

Женя слышал эти разговоры. И был на стороне Маслова. Да не он один — вся молодежь, прибывшая в эскадрилью из авиашкол, была за порядок и дисциплину, чем огорчала носителей «добрых традиций авиации», многие из которых просто путали их с партизанщиной, захлестнувшей некоторые авиаотряды во время гражданской войны.

По дороге в деревню Ратаново Евгений меньше всего думал о докладе «Все в Доброхим!», который он должен был прочитать на сходе крестьян. С этой деревней и сегодняшним днем у Птухина связывались свои планы.

Собираясь на лекцию, он особо тщательно отгладил брюки, попросил на вечер белые фетровые бурки, которые, как и полетные очки на фуражке, являлись высшим проявлением авиационного шика.

Поднявшись на крыльцо школы, Женя аккуратно стряхнул снег с шинели. Наклонившись, с такой же тщательностью стал чистить бурки большой кожаной крагой, когда открывшаяся дверь, сильно ударив по голове, плотно осадила тесноватую буденовку.