Страница 122 из 123
— Жирок нагуливаешь?
— Ага, — сказал Кирилл, не меняя позы.
— Ну давай, давай… Женька не приезжал?
— Нет, — ответил Кирилл.
— Пора бы, — сказал Побережный.
Он тоже снял шапку и, обмахиваясь ею, присел на козлы, отчего те во всю мочь заскрипели. Лицо Побережного было красным и блестело, как медный таз, в котором вытапливали шкварки. И только в глубоких морщинах на шее да под волосами на лбу виднелась белая, не тронутая ни ветром, ни весенним загаром кожа.
— Дорога, шеф, — сказал Кирилл. — По такой размазне шибко не разбежишься.
— Дорога, — согласился Побережный. — Все равно пора бы.
Он достал расческу и причесал влажные, прилипшие ко лбу волосы, затем поднялся с козел.
Кирилл взял топор и с удвоенной энергией принялся за работу, прислушиваясь к звону закаленного до синевы лезвия и безотчетно радуясь этому звону.
Через час Побережный выглянул из дома.
— Ну, что мне делать с этим длинным чертом? — страдальчески сморщившись, спросил он. — Три часа, а его все нет!
— Шеф, — сказал Кирилл, — скорее всего Женька решил поохотиться. У нас совсем нечем кормить собак. Я сгоняю сейчас на берег. Женька где-нибудь поблизости.
На каюрне Кирилл надел лыжи и взял на поводки двух собак посильней из оставшихся. Он часто делал так, когда нужно было срочно куда-нибудь съездить.
На берегу Кирилл остановил собак.
Был отлив, и море уже далеко отступило от берега, обнажив громадные валуны и обломки скал, покрытые скользкими мокрыми водорослями. Кучи плавника тут и там виднелись на влажно блестевшем сером песке. Как воздушные пузыри, прыгали на воде пустотелые стеклянные шары — поплавки от тралов и сетей.
Кирилл осмотрелся. Женьки нигде не было видно.
— Э-эй! — крикнул Кирилл. — Женька-а!..
Бродившие по отливу чайки с пронзительными криками сорвались и закружились над берегом.
На всякий случай Кирилл проехал по берегу до конца — до того места, где дорога, обходя непропуски, круто сворачивала в глубь острова. И здесь он не увидел никаких следов Женькиного пребывания. Поразмыслив, Кирилл решил прокатиться дальше по дороге, благо погода располагала к такого рода прогулкам. Он прикрикнул на собак, и они резво потащили его по рыхлому, липнувшему к лыжам снегу.
Солнце палило вовсю, даже не верилось, что здесь может быть такое жаркое солнце. Слева прямо из моря вырастал переливающийся под солнцем алмазный конус Алаида. В небе неподвижно, словно привязанные, висели крохотные черные точки — высматривающие добычу орланы-белохвосты.
Собаки вдруг натянули поводки и залаяли. С ходу перевалив небольшую сопку, Кирилл попридержал их: в этом месте дорога сужалась, ныряла круто на дно глубокого и тесного оврага, зажатого между двумя отвесными каменными стенами, и нужно было притормаживать, чтобы ненароком не загреметь вниз.
Однако собаки продолжали лаять и рваться вперед. Кирилл был уверен, что они почуяли приближавшиеся нарты, и ожидал вот-вот увидеть над краем оврага косматого, как медведь, Ытхана, за ним остальных собак и наконец — усталую, но улыбающуюся физиономию Женьки. Правда, Кирилла немного удивлял тот факт, что он не слышит ответного лая, но это было объяснимо: карабкающейся из последних сил по крутому склону упряжке было просто не до этого. Не желая сталкиваться с усталыми, а потому особенно озлобленными собаками носом к носу, Кирилл отъехал в сторону и остановился. Прошла минута, за ней другая. Из оврага никто не показывался. Выругав по-прежнему подвывавших собак, Кирилл подъехал к краю и заглянул вниз. Сначала он ничего не понял, а потом почувствовал, как у него холодеет внутри: овраг был наполовину завален тяжелыми снежными глыбами, из-под которых до Кирилла донесся жуткий звериный вой…
Они напрасно бы ждали сегодня Женьку. Он все равно бы не приехал. Он лежал здесь, на дне оврага, погребенный под толщей тяжелых, как гранит, снежных глыб, и никто не мог сказать Кириллу, сколько времени Женька уже лежит там.
Сбросив лыжи, Кирилл кубарем скатился в овраг.
Он не знал, с какого места ему следует начинать, и действовал скорее интуитивно. Он знал только одно: нужно во что бы то ни стало побыстрее добраться до Женьки.
Обдирая в кровь руки, Кирилл принялся растаскивать в стороны шершавые, словно наждак, глыбы.
Он представлял, как все произошло. За зиму над оврагом наметало многотонные снежные козырьки. Они нависали над дорогой с обеих сторон, и в этом отношении овраг был идеальной ловушкой. Каждая пурга прибавляла к козырькам по нескольку сантиметров, а ветер спрессовывал снежную массу до прочности бетона. Весной козырьки теряли эту прочность. Достаточно постороннего звука — крика, собачьего лая, выстрела, чтобы нарушить сомнительное равновесие. Излом свежий, как будто козырек обломился только что. Такие вещи происходят мгновенно. Женька уже спустился в овраг, когда карниз пришел в движение. Нарты успели проскочить еще несколько метров, потом их накрыло. Жив ли Женька? Собаки живы, по крайней мере некоторые. И отсюда ли он начал? Может, Женьку отбросило куда-нибудь в сторону? А, черт! Все равно надо ковырять, пока не доберешься до чего-нибудь…
Рука под снегом уткнулась во что-то мягкое. Малица? Собачий бок? Раздумывать было некогда. Кирилл потянул и выволок из-под снега собаку. Это был коренник Кучум. С ним ничего не случилось. Кирилл освободил собаку из алыка, и она, как ни в чем не бывало, запрыгала вокруг него.
Кирилл обрадовался: значит, он верно сориентировался, нарты должны быть где-то рядом!
В снегу мелькнул рыжий лоскут. Малица! Рыжих собак в упряжке не было. Кирилл с лихорадочной поспешностью стал отбрасывать снег вокруг лоскута. Потом ухватился за него и потянул. Из снега вдруг высунулась белая человеческая рука. Женькина рука. Кирилл из тысячи узнал бы эту узкую, сильную ладонь с длинными, как у пианиста, пальцами.
Он притронулся к руке. Она была твердой и холодной. Как снег, который он отбрасывал. Словно археолог погребение.
Кирилл осторожно оконтурил, а затем очистил от снега бесчувственное тело Женьки.
Он лежал на спине. Глаза Женьки были полуоткрыты, и в них набился снег.
Кирилл опустился на колени и стал дышать Женьке в лицо. Снег постепенно начал таять; из глаз Женьки потекли тоненькие струйки; казалось, он плакал. Кирилл задрал на Женьке малицу и приложился ухом к груди. Сердце чуть-чуть билось.
Уложив Женьку поудобнее, Кирилл начал откапывать собак. Без них он не вытащил бы Женьку наверх.
Пот лил с Кирилла ручьем. Он сбросил ватник и остался в одной рубашке. И опять стал отбрасывать глыбы. Он работал, как раб в каменоломне, и, когда откопал собак, у него еще хватило сил взвалить на нарты негнувшееся Женькино тело.
Из собак уцелела только половина. Правая сторона упряжки, принявшая на себя основной удар лавины, была целиком выведена из строя. Две собаки так и остались лежать в снегу, остальные кое-как ковыляли. У Ытхана, наверное, была сломана лапа, он поджимал ее и не давал притронуться.
С горем пополам Кирилл отобрал пять более или менее годных собак, запряг их и погнал окриками и ударами. Сегодня он не жалел ни того, ни другого. Он вовсю шерстил собак и, не отрываясь, смотрел в незакрытые Женькины глаза. Снег из-под собачьих лап падал Женьке на лицо и оставался лежать на нем, не тая. Кирилл смахивал этот снег, но из-под лап летел новый и опять оставался лежать и не таял, и опять Кирилл смахивал его. Он ни за что на свете не согласился бы закрыть Женьке лицо. Он просто не смог бы сделать этого. Он смахивал снег и во всю мочь гнал собак.
Вера, молоденькая санитарка, вышла к нему в приемную.
— Как он? — спросил Кирилл.
— Плохо, — сказала Вера. — Врачи определяют сотрясение. Под угрозой ампутации левая рука. С первым самолетом его отправят в Петропавловск.
Вера заплакала.
— Не надо, Вера, — сказал Кирилл. — Женька не умрет.
— Я не буду, — сказала Вера. — Только бы он выжил, — прошептала она. — Только бы выжил!..