Страница 15 из 31
Нина замешкалась, а когда ой удалось справиться с волнением, бой закончился.
Партизаны подбирали раненых. Нина подошла к повозке, где лежал Лепя Чечеткин, молодой, храбрый парень. В лице его не было ни кровинки. Глаза его были закрыты, он стонал и просил пить. Нина принялась было откручивать крышку фляжки, но врач сказал сурово: «Нет, ему нельзя! Из автомата, прямо в живот…»
Слёзы затуманили глаза Нины, она повернулась и пошла, не разбирая дороги.
Школа стояла в старом парке, тополя были высокими-высокими и, казалось, упирались в самое небо. Трава под ногами была ещё мокрая от росы. Нина опустилась на пенёк, карабин зажала между коленей. Бессонная ночь, волнения, умирающий Лёня Чечеткин, с которым она разговаривала перед выходом на операцию, — всё это навалилось на девушку непреодолимой тяжестью. Не было сил, чтобы подняться и идти разыскивать свою роту. Она вспомнила маму, сестёр. Она даже не попрощалась с ними, когда уходила в отряд. Оставила записочку, в которой просила не беспокоиться. Утро разгоралось ярче, громко пели птицы над головой. Словно и не было войны, крови, страданий.
Как вдруг неподалёку что-то зашумело — кто-то продирался сквозь кусты. Нина увидела, как среди деревьев мелькнула фигура в зелёной шинели. Она упала на землю. Немец бежал прямо на неё, постоянно оглядываясь. Нина тщательно, как учили в кружке Осоавиахима, прицелилась, задержала дыхание и затем плавно нажала на курок. Приклад больно ударил в плечо. Немец споткнулся и упал.
Нина, всё ещё не веря, что немец мёртв, лежала в траве, судорожно сжимая карабин и не спуская с упавшего глаз. Она ждала, что на выстрел прибежит кто-то из товарищей, но никто не спешил к ней на помощь. Тогда Нина, держа карабин наизготовку, поднялась и пошла к немцу. Она увидела немецкого солдата с чёрными маленькими усиками. Рядом валялся автомат с коротким прикладом. Нина впервые видела так близко убитого врага. Может быть, ещё час назад он стрелял в партизан и это его пуля попала в Лёню. Значит, вот какой он — миг расплаты…
Нина забрала автомат и отправилась искать своих.
Потянулись похожие один на другой дни в отряде. Уходили и возвращались с операций партизаны. Нине приходилось делать всё — и в дозоре ночью бывать, и на кухне работать, и в госпитале дежурить. Всё смешалось: спали днём, а ночью бодрствовали. Но в бой Нину не брали, и она совсем расстроилась и уже собралась снова идти к Ковпаку, да командир отделения Саша Поздняков перехватил её на полпути.
— Куда это ты собралась? — спросил он.
— К командиру или к комиссару, — выпалила она с вызовом.
— В бой будешь проситься?
— Буду!
— Ох, и горяча ты! Видать, не давал тебе батько берёзовой каши в детстве!
— Какой ещё каши? — не поняла Нина.
— Пороли мало тебя, это уж как пить дать! — улыбаясь, сказал Поздняков. — Чтоб не лезла поперёд батька в пекло!
— Нет у меня отца, фашисты убили, — сдавленным голосом сказала Нина.
— Ну, ладно, — смутился Поздняков. — Ты на меня того… не сердись… Не знал я… А иду от Ковпака… Пойдёшь со взводом, село тут одно будем брать…
Нина готова была расцеловать Позднякова за такую радостную весть.
Но прежде чем она пошла с отрядом на операцию, случилось событие которое окончательно определило её дальнейшую судьбу.
В отряд пробрался её брат Женька и принёс печальную весть о судьбе близких. Он рассказал, что после ухода Нины в отряд им пришлось скрываться по сёлам, ночуя каждую ночь у новых людей. Фашисты разыскивали оставшихся на свободе членов подпольной комсомольской группы и всё-таки напали на след родных Нины Созиной. Мать и младших сестёр и брата схватили и посадили в тюрьму. Женьке каким-то чудом удалось обмануть охранника и убежать…
Женька был тощ и голоден, на лице — кровоподтёк. «Старший полицай ударил, когда я не захотел сказать, где ты, — объяснил брат. — А как ты думаешь, меня в бой будут посылать?»
Нина обняла братишку, приласкала. Что она ему могла ответить? Сказать, как трудно приходится здесь даже взрослым? Но война не делала различия по возрастам: рядом со взрослыми воевали такие же мальчишки, как Женька. Нина по себе знала, как их берегли, старались пореже давать задания — лишь в самых крайних случаях. Но обстановка заставляла рисковать, потому что лучшими связными и разведчиками нередко оказывались подростки. Им легче было проникать в самое логово врага и узнавать ценнейшие сведения. И сколько партизанских жизней сохранили именно мальчишки, которые выводили бойцов безопасными тропами прямо в тыл врага. Правда, с каждым днём и юным партизанам становилось труднее действовать: фашисты поняли, что на советской земле против них воюют все — от мала до велика.
— Конечно, возьмут, Женька, — пообещала брату Нина.
Вечером у костра Нина чинила ветхую одежонку брата. Не заметила, как рядышком опустился на пенёк Семён Васильевич Руднев, комиссар объединённого Путивльского отряда. Поздоровался и замолчал надолго — смотрел, как Нина ловко орудует иголкой. Думал о чём-то своём, и Нина боялась его потревожить.
— Дети вы у нас совсем… дети, — задумчиво произнёс Руднев. — А вот приходится воевать наравне со взрослыми. Устроила братишку?
— Спит без задних ног. Всё допытывался, возьмут ли его в бой. Я сказала — возьмут…
— Лучше б, конечно, чтобы вы не знали никогда, что такое бой… Но может случится… и его помощь понадобится.
У Руднева были добрые, отцовские глаза. Комиссар относился к Нине, как к дочери. Нина чувствовала его заботу и поддержку, и в трудную минуту делилась своими сомнениями и переживаниями. Высокий, немного нескладный и, на первый взгляд, суровый, Руднев был любимцем партизан. Нина всё хотела о нём узнать побольше, да расспрашивать было как-то неловко, а сам комиссар не слишком любил рассказывать о себе. Лишь значительно позже, после войны, прочла Нина слова Ковпака о своём боевом побратиме, Герое Советского Союза, сложившем голову в борьбе с врагом:
«17 октября 1941 года пришла разведка из партизанского отряда Руднева. Умно поступил Руднев, решив привести свой отряд к нам. Пора объединяться! А с Рудневым у нас дело пойдёт на лад. Не сомневаюсь. Ведь знаю я Семёна Васильевича давно и очень уважаю. Родом он из большой многодетной семьи батрака из села Берюх. Бедность заставила летнего паренька оставить отчий дом и в 1914 году уехать в Петроград. Поступил учеником на Русско-Балтийский завод, где работал старший брат. Когда грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, вступил в красную дружину. Вместе с братом штурмовал Зимний, дрался с корниловцами. Тогда же был принят в партию большевиков…»
Засиделся в ту ночь у костра Руднев. Расспрашивал Нину о матери, об отце. Сказал, что ему легче — в партизанском отряде вся его семья. Пообещал разузнать о судьбе родных Нины.
В те дни второй взвод в составе роты Замулы готовился к операции на хуторе Лукашенков, где располагались каратели, которые терроризировали жителей окрестных деревень. Да и партизаны успели почувствовать па себе неожиданные удары фашистов.
Тогда и было решено разгромить опорный пункт врага. Задача сама по себе не из лёгких. Выманить немцев из села не удавалось, а там фашисты укрепились прочно. Расставили мины-ловушки на тропах, ведущих к хутору, доты простреливали подходы, каменные здания представляли грозную крепость, которая могла вести круговую оборону.
Первая атака едва не захлебнулась. Два станковых пулемёта выкашивали перед собой всё живое. Невозможно было голову оторвать от земли. Фашистский гарнизон знал: спасения ему ждать неоткуда, и потому сопротивлялся ожесточённо, каждый метр приходилось преодолевать с боем.
Нина лежала за толстой, выгнутой наподобие лиры, сосной. Пули отсекали от дерева острые ранящие щенки. Стреляла она редко, берегла патроны. Амбразуры едва просматривались, прикрытые высокой травой и кустарником.
Наверное, минуло не менее часа — солнце уже прорвалось сквозь тучи, прежде чем первым партизанским отделениям удалось пробиться на хутор. Гранаты делали своё дело, и всё реже огрызались пулемёты. Вот остался один — в школе. Нина с Люсей подобрались к самому фундаменту. Пули свистели над головой, не причиняя вреда. Но проникнуть в школу, превращённую в дот, было невозможно. Единственная дверь была заложена изнутри и пули лишь крошили её.