Страница 2 из 12
Кажется, я кому-то об этом только что рассказывала. Не помню. Хотя да, точно рассказывала. Женщине. Она за соседним столиком оказалась и тоже, как и я, была одна, ну я ее и пригласила к себе пересесть. И о ребенке рассказывала. Я вообще сейчас довольно много общаюсь — в барах, все рассказываю и рассказываю о себе. Даже странно, ведь вообще-то я совсем не общительная.
Бокал опустел. Надо бы заказать чего-нибудь. Только никто ко мне не подходит. Самой, что ли, к стойке сходить?
Попробовала встать — не получается. В прошлый раз — я не помню, когда это было, но думаю, что вчера, — меня охранник унес на руках и в такси посадил. Мы даже поцеловались с ним на прощание. А теперь никто не подходит даже водки налить.
— Эй, человек!
Ужасно тянет выкинуть что-нибудь эдакое. На столе станцевать, что ли, потрясая юбками? Правда, юбкой моей не очень-то потрясешь, потому что на мне брюки. Или я вчера переоделась? Нет, точно штаны. Это у меня такой костюм есть, светло-серый, довольно приличный (во всяком случае, до загула он был приличным) — свободные брюки и пиджак: и деловой, и не стесняющий движений. Спортивно-деловой, если можно так выразиться.
Подошел, наконец, урод. И точно! Как таких на роль официантов можно принимать? Должен же быть у них какой-то отбор, элементарный конкурс красоты.
— Что вы можете предложить даме, несостоявшийся красавчик?
— Вы о чем?
Да он не только урод, он еще и кретин!
— В смысле выпивки.
— А… Карта вин на столе, перед вами. Выбирайте.
О господи! Он не только урод и кретин, он еще и хамло!
— Я предпочитаю, когда за мной ухаживают.
— У нас не принято. И вы это… вообще…
— Что вообще? Утратила свежесть? Да, вероятно, утратила. Я пью шестой день! И ты бы утратил. Впрочем, ты ею и не располагал. Я мужа похоронила, понимаешь? А сестра моя оказалась порядочной сукой. Да и муж, в общем, сука. Ты присаживайся, выпивка за мой счет, я тебе расскажу. А лучше давай-ка отсюда свалим, надоело мне здесь. Бар ваш совершенно лишен… В общем, ни этики тут, ни эстетики. И никакой душевности. Пойдем, я знаю одно местечко, здесь недалеко.
— Да вы что! Я не могу! Я на работе!
— Наплевать на твою работу!
Остекленел глазами. Рожа прыщавая пятнами пошла. Ручонку свою потную дергает, а выдернуть не может — хватка у меня еще вполне и вполне.
— Да отцепите вы пальцы! Я позову охрану! — завопил урод, кретин и хамло.
Не позовет, куда ему! От стыда умрет, если узнают, что к нему пьяная баба пристала, а он справиться не смог.
— Да пустите же!
— Ладно, вали.
Надоел он мне — липкий и потный какой-то тип, даже разыгрывать такого неинтересно. Да и настроение пропало выкидывать фортели. Черт с ним, пусть катится. И я, пожалуй, отсюда пойду. В самом деле бар этот мне опротивел.
Подняться бы только. Ну-ка, о стол опереться руками и вытянуть тело, как репку…
Встать получилось, а вот устоять не очень выходит. Надо попробовать снова.
Где я? Твердо, темно и холодно. Как в гробу, честное слово, только воздуха много — дыши не хочу. Ветер. Наверху, над головой, что-то шуршит.
Ветер колышет дерево, листва шебуршится. Вот оно что, я на улице! Сижу на скамейке. А она где — в сквере, в каком-нибудь парке, в моем дворе?
Я в баре была. Как я здесь оказалась? И где это — здесь?
Надо бы отсюда выбираться. Понять, где я, а затем разработать план своего спасения.
Сумка при мне — уже хорошо. И кошелек на месте, и телефон. Можно вызвать такси.
Когда пойму, куда его вызывать.
Тело мое оказалось вполне мобильно: легко поднялось, легко пошло по дорожке. Под ногами — о радость! — дорожка, и, кстати, очень похожая на ту, что у нас в скверике напротив дома.
Напрасная надежда! Это не мой сквер. Совсем не мой — незнакомый какой-то сквер. И деревьев слишком много. Неужели парк? Вот ужас! В нашем районе нет ни одного парка.
Ну вот, так и есть: я у черта на куличках. Как я сюда вообще забралась?
Надо сесть на скамейку, сосредоточиться и постараться вспомнить. Благо, скамеек, как и деревьев, полно…
Вспомнила! Почти все вспомнила! Я из бара поехала на такси — тот урод помог мне в него сесть. Только, наверное, адрес я назвать была уже не в состоянии, вот меня здесь и выгрузили.
Ну что ж, теперь я в состоянии назвать адрес. И идти в состоянии, и даже довольно длинные дистанции способна преодолевать.
Что там светится?
Ха! Еще какой-то бар!
Не заглянуть ли на огонек? Оттуда и такси вызвать можно…
Нет, на сегодня с меня хватит, надо ехать домой.
Но в бар все же пойти придется — не к скамейке же в парке такси вызывать? Тем более совершенно не ясно, в каком парке эта скамейка.
Парк. Ненавижу парки! В парках не гуляют мои дети — я не смогла их родить.
А Марина вот взяла и родила. Зачала, выносила и родила. Преждевременного, слабенького, но все же.
Сволочи! Как могли они так? Впрочем, Макса бог уже наказал, а Марину…
Я убью ее. Вот просохну и убью.
В бар, в бар! Что мне делать дома? Не поеду я домой, в баре останусь, если он — ночной бар. Мне нельзя останавливаться.
Я опять поднялась, легко пошла по дорожке. В голове совсем просветлело, и, как следствие, сразу же мысли дурные зашевелились: убить, убить… И каблуки тоже выстукивают: убить, убить…
Скорее в бар! Пока не поздно, в бар!
Улица совершенно безлюдна, и машин почти нет — наверное, уже глубокая ночь. В какой же район меня занесло? Кажется, я здесь никогда не была. А впрочем, неважно. Бар под нелепым названием «Сью» открыт.
Народу тут оказалось совсем немного. Я выбрала столик у окна, пристроила сумку на спинку стула — если положить на соседний, подумают, что он занят, что я не одна, и никто не подсядет. А я хочу, чтобы подсели, все равно кто: мужчина, женщина, гермафродит… Мне нужно сказать… рассказать… о том, что жила на свете одна женщина, и не было у нее детей, а ей так хотелось иметь ребеночка. И колдуньи, к сожалению, под рукой не случилось. Зато случились остроумно мыслящий муж и сестра-сволочь. Ребеночка они решили завести друг от друга.
Официант подошел. Ему рассказать? Нет, с официантами у меня что-то контакта не получается — не чуткий народ, до чужих историй им нет никакого дела.
— Сто граммов «Абсолюта».
Контакта с ним не получится, пусть несет водку и валит прочь.
— На закуску что будете брать?
Хм, филе из внебрачного сына…
— Апельсины у вас есть?
— Вы хотите закусывать водку апельсином?
— Да, хочу. Я все и всегда закусываю апельсином.
— Ну… хорошо. Вам почистить?
— Если не затруднит.
Стоит, не уходит. Принял заказ, а все равно не ухолит. Что ему надо? Нарывается на рассказ? Вряд ли, скорее всего думает, что я неплатежеспособна — вид, наверное, у меня еще тот, после шести-то дней загула.
— Сколько с меня?
— Двести семьдесят восемь.
Получил деньги и тут же ретировался — значит, я угадала. Вот, у меня уже аналитические способности проявляться начали.
Лучше бы они раньше проявились, когда я узнала, что Маришка беременна. И когда поняла, что Макс мне изменяет. Но тогда мне и в голову не пришло сопоставить — их друг с другом я никак не связывала.
Водку принесли. Как кстати! Пора принять свой анальгетик, чтобы не сдохнуть.
Хорошая водка. Бар так себе, а водка вполне и вполне.
А идейка, кстати, надо отдать Максу должное, была и правда остроумной. Только уж очень подлая. Я, когда узнала, что детей у нас точно не будет, предложила взять чужого и усыновить, но он наотрез отказался. Возможно, в чем-то он был прав: чужой он, конечно, не свой. Наверное, тогда-то я его и подтолкнула к той подлой, но остроумной мысли, сама не зная того, подтолкнула: что он может завести своего ребенка почти от меня — от моей сестры. По замыслу Макса я ни о чем никогда не должна была узнать: воспринимала бы ребенка, как племянника, наверное, полюбила бы его — как племянника, разумеется. И Максим делал бы вид, что ребенок — ему только племянник. И Марина делала бы вид, что нам он только племянник. А в общем, племянник он или нет, — все равно ребенок, один на троих, родной, свой ребенок. Эти доводы он тогда сестре и привел. И она согласилась. Но, конечно, все не так прямолинейно вышло. Не то чтобы Макс сразу, с порога, брякнул: давай, Маришка, заведем ребеночка. Исподволь действовал — окрутил, соблазнил. А когда она об аборте заговорила, тогда и привел свои доводы — рациональные, трезвые, подлые доводы. Но с самого начала, соблазняя ее, Макс имел в виду только ребенка. У них все произошло с точностью до наоборот: Марина влюбилась, и потому ребенка решила оставить, на Максовы доводы клюнула, а Макс ребенка хотел получить, и потому влюбился, да так, что совершенно голову потерял. И в прямом, и в переносном смысле.