Любовь требует жертв…

Костя... Щемящая боль... Минутная слабость и теперь — ощущение непоправимого...

...Она шла по складу, Костя за ней. Случайно обернулась и поймала его взгляд, в котором было столь откровенное желание, что осталось только сделать шаг навстречу...

Ну и дура!.. Поверила в сказку, которую сама же придумала. Костя бормотал, что полюбил ее с первого взгляда, боготворит и готов целовать кончик платья... Ах, какие красивые слова, им бы еще красивую оправу... А потом они на грязном, затоптанном полу, ее узкая юбка задрана (ах, где ты, легкое кисейное платье, чтобы дополнить образ!), шершавинки пола впивались в тело. Дискомфорт позы и убогость обстановки... Неопытный мальчик был счастлив, тыкался губами в шею и что-то говорил, говорил задыхающимся от счастья голосом — как он мечтал, как видел во сне, но не смел надеяться... А она слушала весь этот бред. Тридцатипятилетняя женщина, избалованная мужским вниманием разомлела: “Мальчик ты мой наивный, нежный, чистый... Я твоя богиня — и какая разница, что шов на юбке разъехался, бетонный пол холодит спину, а плечо затекло...”

Но того счастливого мальчика уже не вернешь...

Лариса закурила и постаралась вернуться к реальности.

“Любила ли я его? Не знаю. Другие мужчины говорили мне красивые слова, а подоплека была только сексуальная. Я играла с ними — они со мной. А Костя был искренен, романтичен... Романтические грезы, а потом — секс на пыльной узкой кушетке нашего склада. Вот и вся лав стори. Почему я не рассказала подруге о Косте? То, что можно заниматься сексом на кушетке, на полу, да где угодно, — она бы поняла, но то, что при этом можно грезить о необыкновенной любви, — вряд ли. А если бы рассказала? Алка ответила бы грубовато-ласково: “Люби, мать, пока любится”. А я таилась, не доверяла подруге и в глубине души боялась, что та покусится на мое счастье... Змеюка следователь, возможно, прав — Алка имела виды на Костю. Сегодня она была явно не в себе. Почему подруга не сказала мне, что ее тревожит? Ах, Алка, Алка, ни черта я не понимаю, что происходит...”

“Мерседес” подъехал к дому Ларисы. Гена помог ей выйти, а второй телохранитель, Саша, побежал наверх.

Из своей комнаты вышел Миша и улыбнулся ей:

— Добрый вечер, Ларуся! Устала?

— Есть немного.

Муж помог снять шубу и повесил в стенной шкаф.

— Ларусь, ты ведь раньше не ездила с охраной. Мне эти типы несимпатичны. К тому же они ведут себя так, будто твоей жизни угрожает опасность. Это действительно так?

— Нет, Миш, ничего страшного.

— Ты не хочешь мне об этом рассказать?

— Да нечего рассказывать. Так, ерунда...

Лара вообще не любительница откровенничать, а с супругом — и подавно. Как говорит верная боевая подруга, ему на нее плевать с высокой колокольни своей гениальности. Миша и в самом деле не от мира сего. За одиннадцать лет брака они ни разу не поссорились, но ни разу и не поговорили как два близких человека. Да о какой близости может идти речь, если она никогда не любила мужа? Два чужих человека под одной крышей, хотя внешне все благопристойно: “дорогой”, “дорогая”, “Ларуся”. Миша — талантливый ученый, одержимый своей работой. Пока муж витает в облаках, жена кормит семью.

Михаил никогда не одобрял ее занятий коммерцией, оценивая бизнес с позиций некогда высокооплачиваемого советского ученого. Кроме того, он считал, что бизнес не женское дело. Женское, не женское — это все условности. Да, она женщина, порой слабая, беззащитная, теряющаяся в критических ситуациях. Но где его сильное мужское плечо? Мог бы ободрить, помочь, и тогда она сочла бы его мужчиной. Ему не нравится, что жена занимается бизнесом? Но что он может сам, кроме как осуждать и презирать? Ведь не сделал ничего, чтобы обеспечить семью и ребенка. Нет, Миша не может поступиться принципами — он же интеллигент! А она кто? Дочь уборщицы? И тем не менее, забыв про свои ученые регалии, занялась коммерцией. По его понятиям, бизнес грязен? А сам хочет остаться чистеньким и тем не менее жует хлеб с маслом, на которые заработала жена, и не задумывается, на что купить сыну ботинки. Можно красиво рассуждать, когда не нужно самому зарабатывать на жизнь.

Лара не могла бросить все это мужу в лицо, устроить скандал: “Черт побери, мне надоели твои разглагольствования! Пойди и заработай, чтобы твоя семья ни в чем не нуждалась!” Подруга права — не стоит надеяться на теперешних мужей. Алкин муж пропойца, но и Миша тоже не поддержка, хоть и не пьет. Что толку, если она ему все расскажет? В ответ снова услышит: “Зря ты занялась бизнесом...”

Да, бизнес — жесткая игра, в которой свои, звериные законы. Хочется быть хрупкой женщиной, но раз ввязалась в такую игру, нечего расслабляться.

— Ларусь, меня вчера вызывали на допрос... — прервал супруг ее невеселые размышления.

Так, значит, следователь вызвал Мишу на день раньше, чтобы удостовериться, есть ли у нее алиби. Почему же муж не сказал ей об этом вчера?

— И что? — Она взглянула на него, стараясь выглядеть безмятежной.

— Мне были неприятны его расспросы.

Она вскинула брови, ожидая разъяснений, но Миша промолчал.

В напряженке этих дней Ларе было не до него. Спросить, как прошел допрос? Не те у них отношения... Опять начнет нудеть, мол, все из-за того, что она ввязалась в грязное дело — бизнес.

Алка тут же отпустила бы очередной иронизм, что-нибудь вроде: «Коммерция - это способ законно отбирать чужие деньги». Или однажды она ляпнула: «Никак не могла решить, чем заняться - бизнесом или сексом. В итоге выбрала первое и стала бизнес-леди. Но не сдержала жало плоти и возродила былое хобби, упрочив свою славу Казановы в юбке. Теперь совмещаю приятное с полезным. Первое хобби приятно моему телу и полезно моему здоровью, а второе приятно мне и полезно моему кошельку».

Но Лариса никогда не умела сходу отбрехиваться от дурацких вопросов. В данный момент ей меньше всего хотелось, говоря Алкиными словами, стирать язык об зубы, пережевывая одно и то же. «Переваренная капуста» - вот как называла бесплодное мудрствование верная боевая подруга.

Уже столько раз они с мужем обсуждали эту тему… И каждый остался при своем мнении. Зачем ей осточертевшие проповеди? Помочь-то он все равно не сможет, да и не захочет.

Дон вертелся рядом, интуитивно чувствуя витающее в воздухе напряжение.

— Я уже с ним гулял, — сообщил Миша. — Ужин готов. Сам еще не ужинал, ждал тебя.

— Спасибо, мой дорогой, ужинай без меня, я перекусила у Алки. Дон так просится, я еще раз с ним погуляю.

Прогулка с собакой — всего лишь предлог, чтобы избежать общения с мужем. К ее возвращению он наверняка уйдет в свою комнату и, как обычно, углубится в работу. Алешка уже спит, и слава богу. Она сейчас в таком душевном раскардане, что с сыном ей лучше не общаться. Тонкий психолог Алешка сразу поймет, что мама расстроена.

Лара надела кроссовки, куртку для прогулок и защелкнула карабин на ошейнике пса.

“Хоть бы собачников не было, никого не хочу видеть”, — думала она, спускаясь в лифте.

По счастью, привычных спутников по собачьим прогулкам не оказалось — время позднее, — и Лара вздохнула с облегчением. Она отстегнула поводок, и Дон с радостным лаем помчался сшибать кусты. Лариса побрела за ним.

Что делать, как жить дальше? Тревожно, страшно...

И опять она задумалась — почему Алка так неестественно себя ведет? Сразу видно, что у нее камень на душе… Но пытается острить, даже порой неуместно. От ее шуточек еще тревожнее. Все ж и в юморе нужно соблюдать меру, а не хохмить на несмешные темы, лишь бы покрасоваться в роли записной острячки. Сегодня Алка сначала тараторила, избегая ее взгляда, потом успокаивала — тебе не о чем тревожиться... Предлагала: “Колись, мать”, — а сама? Почему она темнит, хотя ей явно есть что рассказать?

Лара замерзла и свистнула псу. Тот тут же примчался, виляя хвостом.

— Пора домой, Донище.

Войдя в квартиру, она облегченно вздохнула — в Мишиной комнате темно.