Завоевание Англии

Итак, вся надежда Гарольда заключалась в небольшом войске, которое последовало за ним на Гастингское поле.

Наступила ночь, звезды слабо мерцали сквозь облака. Гарольд сидел с Леофвайном и Гуртом в своей палатке. Перед ним стоял человек, который только что возвратился из норманнского лагеря.

— Так значит, иноземцы не узнали тебя? — спросил его король.

— Нет, узнали, государь. Я встретил одного рыцаря, по имени Малье де Гравиль, как я узнал после. Он как будто поверил моим словам и приказал даже подать мне вина и закуски, но вдруг сказал: «Ты шпион Гарольда и пришел узнать численность наших войск. Будь же по-твоему. Следуй за мной!» Он схватил меня за руку и, не обращая внимания на мое смущение, повел меня сквозь ряды армии, которая так велика, что, кажется, ее и не определить числом. Странно, однако, то, государь, что я заметил в ней больше рыцарей, чем ратников.

— Да ты шутишь?! — изумленно воскликнул Гурт.

— Нет; я действительно видел.

Король продолжал расспрашивать лазутчика, и его улыбка исчезала по мере того, как он узнавал подробности военных приготовлений норманнов.

Отпустив шпиона, он обратился к братьям.

— Как вы думаете: не лучше ли нам убедиться во всех этих чудесах собственными глазами? Ночь темна, наши лошади не подкованы, нас никто не услышит… Ну, что скажете на это?

— Недурно придумано! — ответил Леофвайн. — Мне действительно очень хочется взглянуть на медведя в его берлоге, пока он еще не отведал моего меча.

— А меня просто бьет лихорадка, — сказал Гурт, — и я не прочь прогуляться на свежем воздухе. Едем: мне известны все тропинки в этой местности, я тут довольно часто охотился. Надо только подождать немного, пока все успокоятся.

Было уже около полуночи и везде царило гробовое молчание, когда Гарольд с братьями и племянником выехал из лагеря.

говорит певец норманнских подвигов.

Гурт провел своих спутников мимо часовых в лес; они старались держаться в направлении огней, светившихся в норманнском лагере. Армия Вильгельма располагалась на расстоянии двух миль от саксонских передовых постов. Армии находились так близко друг от друга, что разведчики могли составить довольно верное понятие о численности неприятеля, с которым они на другой день должны были драться. Саксы остановились в лесу на небольшом возвышении, перед широким рвом, через который неприятель не скоро бы пробрался, если заметил бы разведчиков, так что им не угрожала никакая серьезная опасность.

Впереди правильными рядами были расположены шалаши для простых воинов; дальше виднелись палатки рыцарей и роскошные шатры графов и прелатов, над которыми развевались их знамена: бургундское, фландрское, бретанское, анжуйское и даже французское, присвоенное герцогом. Среди этих шатров возвышалась великолепная палатка герцога Вильгельма, над которой красовалась хоругвь с золотым драконом. До разведчиков доносились шаги часовых, ржание лошадей и звон молотов, ковавших оружие. Видно было, как его разносили по палаткам и шалашам. Ни смеха пирующих, ни песен слышно не было, хотя во всем лагере никто не спал: все были заняты приготовлениями к завтрашнему бою.

Но вот раздался перезвон колоколов, исходивший из двух шатров, расположенных по бокам палатки герцога. По этому знаку все в лагере зашевелилось; кузнецы перестали работать, и из всех палаток и шалашей потянулись воины; они размещались по сторонам, оставляя посередине свободный проход. Замелькали факелы, и показалась процессия, состоявшая из рыцарей и священников. При их приближении воины опустились на колени и начали исповедоваться.

Вдруг появился Одо, епископ Байе, в белом одеянии. На этот раз гордый епископ, брат герцога Вильгельма, оказался крайне снисходительным: он поочередно обошел всех до единого воинов, из коих некоторые были просто бродягами и разбойниками.

Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и вся его прежняя ненависть к этому человеку выразилась в тяжелой горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль.

Когда воины вышли из шалашей, саксы увидели огромное неравенство их сил и сил норманнов. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня прочь от вражеского лагеря.

Едва они проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов. Наступила полночь, и, по поверью того века, добрые и злые духи носились над землей.

Величественно разносилась эта песня по темному лесу и провожала всадников, пока собственные сторожевые огни не осветили их путь. Быстро и безмолвно проскакали они равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься на склон холма, где были расположены их главные силы. Какую резкую противоположность представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около костров, и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен.

— Полюбуйтесь, — сказал Леофвайн с сияющим лицом, — вот звуки и зрелище, от которых кровь бежит веселее после унылых песен и постных лиц норманнов. Кровь стыла в моих жилах, когда раздавалось их погребальное пение… Эй, Сексвольф, добрый молодец! Подай-ка нам вина, но знай меру, нам завтра будут нужны крепкие ноги и светлые головы.

Услышав приветствие молодого графа, Сексвольф быстро вскочил и, подав ему кубок, посмотрел с преданностью на лицо Леофвайна.

— Заруби себе на носу слова брата, Сексвольф, — строго сказал Гарольд. — Руки, которые завтра будут пускать в нас стрелы, не будут дрожать после ночного веселья.

— Не задрожат и наши, король, — смело ответил Сексвольф, — мы выдержим и вино, и удары. А в войске идет такая молва, — продолжал Сексвольф почти шепотом, — что нам несдобровать. Так что я не решился бы вести в бой наших воинов, хорошенько не нагрузив их на ночь!

Гарольд, не отвечая, отправился дальше. Когда он поравнялся с отважными кентскими саксами, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное ликование, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он вошел в кружок ратников и с откровенностью, подобающей любимому вождю, сказал твердо, но ласково:

— Через час пир должен кончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые молодцы, и встаньте завтра бодрые и готовые к бою!

— Будет исполнено, наш дорогой король! — громко воскликнул Вебба от имени всех ратников. — Не тревожься, каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!

— За тебя и за родину! — подхватила с восторгом вся кентская дружина.

У королевского шатра, под знаменем, было больше порядка, так как здесь находились телохранители короля, лондонские охотники, знавшие, что с норманнским оружием рискованно шутить.

Вернувшись в свой шатер, Гарольд бросился на постель и глубоко задумался; его братья и Гакон стояли, не сводя с него глаз. Наконец Гурт приблизился к королевскому ложу, стал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами, полными невыразимой грусти, на его изменившееся, печальное лицо.

— О Гарольд! — сказал он. — Ты еще не отказывал мне ни в одной моей просьбе! Не откажи же мне и на этот раз! Не думай, мой король, что я необдуманно коснусь еще не зажившей сердечной раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты присягнул Вильгельму на рыцарском мече… Не выходи на битву! Эта мысль сильно тревожит и тебя; избегай этой битвы! Не ходи с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!

— Гурт, Гурт! — воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.

— Вот мы, — продолжал Гурт, — мы не давали клятвы; никто не обвинит нас: мы только защищаем наше отечество. Разреши только нам сражаться, а сам вернись в Лондон и собирай войска. Если мы победим, ты избегнешь опасности; если же мы падем, ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.