Страница 2 из 97
В такой позе сидели Хильда, язычница, и ее внучка Юдифь, христианка.
— Бабушка, — тихо проговорила молодая девушка после длинной паузы, причем звук ее голоса до того испугал служанок, что они все сразу оставили свою работу, но потом снова принялись за нее с удвоенным вниманием, — бабушка, что тревожит тебя? Ты думаешь о графе и его сыновьях, сосланных за море?
Когда Юдифь заговорила, Хильда словно пробудилась от сна, а выслушав вопрос, она понемногу выпрямила свой стан, еще не согнувшийся под бременем лет.
Затем женщина отвела свой взор от внучки и остановила его на молчаливых служанках, занимавшихся своим делом с величайшим прилежанием.
— Эй! — воскликнула она, меж тем как холодный, надменный взгляд ее загорелся мрачным огнем. — Вчера молодежь праздновала лето, а сегодня вы должны стараться возвратить зиму. Прядите как можно лучше; смотрите, чтобы на ткацком станке и основа и уток были прочны. Скульда[7] находится сейчас между вами, и это она будет управлять челноком.
Девушки сильно побледнели, но не посмели взглянуть на свою госпожу. Веретена жужжали, нитки вытягивались все длиннее и длиннее, и снова наступило прежнее гробовое молчание.
— Ты спрашиваешь, — обратилась, наконец, Хильда к внучке, — ты спрашиваешь, думаю ли я о графе и его сыновьях? Да, я слышала, как кузнец ковал оружие на наковальне и как корабельный мастер сколачивал молотком крепкий остов корабля. Прежде чем наступит осень, граф Годвин выгонит норманнов из палат короля-монаха, выгонит, как сокол выгоняет голубей из голубятни… Прядите лучше, прилежные девушки! Пусть ткань будет крепкой, потому что червь гложет беспощадно!..
— Что это они будут ткать из этих нитей, милая бабушка? — спросила Юдифь, в кротких глазах которой изобразились изумление и робость.
— Саван Великого…
Уста Хильды крепко сомкнулись, но ее взор, горевший теперь еще ярче, устремился вдаль, а белая рука как будто чертила по воздуху какие-то непонятные знаки. Затем женщина медленно обернулась к окну.
— Подайте мне покрывало и посох! — приказала она внезапно.
Служанки мигом вскочили со своих мест: они были от души рады, что представлялся случай хоть на минуту оставить работу, которая, конечно, не могла нравиться им, как только они узнали ее назначение.
Не обращая внимания на множество рук, спешивших услужить ей, Хильда взяла покрывало, надела его и пошла в сени, а оттуда в таблиниум и затем в перистиль, опираясь на длинный посох с набалдашником в виде ворона, вырезанного из черного выкрашенного дерева. В перистиле она остановилась и, после непродолжительного раздумья, позвала свою внучку. Юдифь не заставила долго ждать себя.
— Пойдем со мной! Есть один человек, которого тебе нужно увидеть всего два раза в жизни: сегодня…
Хильда замолчала; видно было, как выражение ее сурово-величавого лица постепенно смягчалось.
— И когда еще, бабушка?
— Дитя, дай мне свою миленькую ручку… Вот так!.. Лицо омрачается при взгляде на него… Ты спрашиваешь, Юдифь, когда еще увидишь его? Ах, я сама не знаю этого!
Произнося эти странные слова, Хильда тихими шагами прошла мимо римского колодезя и языческого храма и поднялась на холм. Там она осторожно опустилась на траву, спиной к кромлеху и тевтонскому жертвеннику.
Вблизи росли лютики и колокольчики, из которых Юдифь начала плести венок, напевая при этом мелодичную песенку, слова и напев которой доказывали ее происхождение из датских баллад, отличавшихся своей простотой от искусственной поэзии саксов.
Вот ее вольный перевод:
Не допела еще Юдифь последнюю строфу, как послышались звуки множества труб, рожков и других известных тому времени духовых инструментов. И тут же из-за ближайших деревьев показалась блестящая кавалькада.
Впереди выступали два знаменосца; на одном из знамен был изображен крест и пять молотов — символы короля Эдуарда, после прозванного Исповедником[8], а на другом виден был широкий крест с зазубренными краями.
Юдифь оставила свой венок, чтобы лучше рассмотреть приближающихся. Первое знамя было ей хорошо знакомо, но второе она видела в первый раз. Привыкнув к тому, что возле знамени короля всегда реет знамя графа Годвина, она почти сердито проговорила:
— Бабушка, кто это осмеливается выставлять свое знамя на месте, где должно развеваться знамя Годвина?
— Молчи и гляди! — ответила Хильда коротко.
За знаменосцами показались два всадника, резко отличавшиеся друг от друга осанкой, внешностью и возрастом. Оба держали в руках по соколу. Один из них ехал на молочно-белом коне, попона и сбруя которого блистали золотом и драгоценными нешлифованными каменьями. Дряхлость сквозила в каждом движении этого всадника, хотя ему было не более шестидесяти лет. Лицо его пересекали глубокие морщины, и из-под берета, похожего на шотландский, ниспадали длинные белые волосы, смешиваясь с густой клинообразной бородой, но щеки его были еще румяны и, вообще, лицо — замечательно свежо. Он, видимо, предпочитал белый цвет всем остальным цветам, потому что верхняя туника, застегивавшаяся на плечах широкими драгоценными пряжками, была белая, так же, как и шерстяные штаны, обтягивавшие худые ноги, и плащ, обшитый широкой каймой из красного бархата, украшенного золотом.
— Король! — прошептала Юдифь и, сойдя с холма, остановилась у его подножия с глубокой почтительностью. Скрестив на груди руки, она стояла, совершенно забыв, что на ней нет покрывала и плаща, показаться без которых считалось крайне неприличным.
— Благородный сэр и брат мой, — произнес по-романски[9] звучный голос спутника короля, — я слышал, что в твоих прекрасных владениях обитает много этого народа, о котором наши соседи, бритты, рассказывают столько чудесного. И если б я не ехал с человеком, к которому не смеет приблизиться ни одно некрещеное существо, то сказал бы, что там, у холма, стоит одна из местных прелестных фей.
Король Эдуард взглянул в направлении, указанном рукой говорившего, и спокойное лицо его слегка нахмурилось, когда он увидел неподвижную фигуру Юдифи, длинные золотистые волосы которой развевал теплый майский ветерок. Он придержал коня, бормоча латинскую молитву, по окончании которой спутник его обнажил голову и произнес «аминь» таким благоговейным тоном, что Эдуард наградил его слабой улыбкой, нежно проговорив: «bene, bene!»
После этого он знаком подозвал к себе молодую девушку. Юдифь вспыхнула, но послушно подошла к нему. Знаменосцы остановились, так же, как и король со своим спутником, и вся остальная свита, состоявшая из тридцати рыцарей, двух епископов, восьми аббатов и нескольких слуг. Все ехали на прекрасных конях и были одеты в норманнские одежды. Несколько собак отделились от своры и рыскали вдоль опушки леса.
— Юдифь, дитя мое! — начал Эдуард на романском языке, так как он не очень хорошо изъяснялся по-английски, а романское — норманнско-французское — наречие, сделавшись языком придворных со времени его восшествия на престол, было чрезвычайно распространено между всеми сословиями. — Юдифь, дитя мое, я надеюсь, что ты не забыла моих наставлений: усердно поешь псалмы и носишь на груди ладанку со святыми мощами, подаренными мной?
Девушка молча наклонила голову.
7
Скульда — судьба.
8
Эдуард Исповедник — англосаксонский король с 1042 года. Сменил датскую династию, но привел с собой норманнов. Покровительствовал церкви.
9
произнес по-романски… — норманнский диалект французского языка.