Страница 86 из 114
Надо прийти, раздеться, чем-то распорядиться, пойти к нему… Ей это неинтересно. Вот ее настоящее состояние, а не влюбленное. Приходит с мороза; сняли с нее шубу. Прежде всего: «Есть ли кто-нибудь?» Это вошла светская женщина, красавица… несколько устала… тут физически она почувствовала эту усталость. Ей говорят: «Он приехал больной», — слушает со вниманием.
Первое время наполняете простыми поступками: приезд с мороза, сняла капор (Вл. И. показывает) и… вспомнила — забыла перчатки (в санях), — беспокойство. Что-то вы еще снимете, унесете к себе; мажет быть, какую-то цепочку, ожерелье… Это целый большой кусок.
«Ты, значит, хочешь беды?» — говорит Александрина, значит, опять начинается то, что вас душит.
«Ради всего святого, без нотаций» — сильно провести сцену недовольства.
Я собираюсь спать, очень хочу спать… Лягу — совсем не засну… А тут: «Хочу спать».
«Ну, что еще? Что такое?.. Опять письмо?.. Я не отвечаю за анонимные письма!» — и все-таки письмо волнует. (Вл. И. показывает отношение Натали к анонимному письму.)
(После показа.) … Видите, у вас — порхающая, а у меня — вот какая. Общий ритм у нее не тот. Именно оттого, что я много в себе ношу, чего не показываю, — не показываю довольства, каким я живу, не показываю недовольства, не показываю моих подозрений, не показываю моего женского равнодушия к мужу, не показываю мою влюбленность, не показываю, что я красавица, — это все ношу в себе, и это все делает ритм не легковесным, а, наоборот, солидным: я мать четверых детей, {337} жена, не позволю себе изменять мужу… Дантес влюблен?.. Мало ли что влюблен, я его оттолкну! И действительно отталкивает.
Меня беспокоит: может быть, я насилую женскую природу и индивидуальность вашу? У меня Натали — размеренная, холодная красавица, а не молоденькая, влюбленная, как у вас. «Я встретилась с ним — что ж тут такого?..» Сидит, что-то вертит в руке.
«Я не поеду в деревню», а внутренний монолог: «брошу я балы? Чепуха!..»
«Денег мало?» Я не виновата, что он мало зарабатывает; говорил, что поэт, что будет много денег, когда выходила замуж; а денег не хватает…
Я сейчас буду собираться спать. (Когда осталась одна: ваше лицо… вдруг оно осветилось улыбкой… И в первый раз я, зритель, увижу внутреннее состояние Натали.)
Мне надо из ваших красок отобрать вот что: величавая, я — мать детей, я — жена Пушкина, император меня отмечает. Вот какая она ходит. А там (внутри) — что-то жутко-радостное. Это в улыбке чуть-чуть осветилось…
* * *
О Никите (артист В. А. Орлов).
… А вот Никита [слуга Пушкина]. Хорошо говорит слова, хорошо одет, загримирован. А впечатления не остается. Будет кричать — впечатления не произведет, подчеркивать слова — будет неестественно. Этого можно добиться только путем накопления груза.
Самое важное — куда пошел темперамент. В. А. Орлов хороший, опытный актер, привыкший к сцене; он хорошо говорит слова. Но самого важного в образе Никиты он еще не схватил, потому что не нажил груза психофизического состояния.
В. Я. Станицын[230]. На предыдущей репетиции это у него было.
Вл. И. Случайно было. Самого главного он еще не нажил: что он Пушкина знает еще ребенком, что предан ему, как верная собака, что это его дом, что отсюда всё уносят и разоряют. Это нужно накопить и жить этим всем темпераментом, беспредельно. (В. Я. Станицыну.) Актер завтра придет и сыграет на вашем режиссерском темпераменте, который он от вас зацепил. Но его-то темперамент не будет работать, потому что {338} он не нажил психофизический груз и простое физическое самочувствие — самое важное, без чего нельзя шагу на сцене сделать…
* * *
О Шишкине (артист Я. Б. Сухарев).
… Сухарев хорошо играет ростовщика [Шишкина], но играет на общетеатральном приеме: он — подполковник, ростовщик. Но если бы это был подполковник — ухажер на вечеринке, остался бы тот же самый Сухарев, он так же расшаркивался бы — и только. Я бы подумал еще, чем можно нажить ростовщичество: жадностью, скаредностью? Я бы все время монологи себе наговаривал, монологи ростовщической души, развивая в себе жадность ростовщика.
… Сто раз услышите от меня: «Монолог… Нажить… Не верю, не верю, не верю…»
Как Сухарев сыграл, во всяком театре сыграют. А вот заблестит, если увижу: ах, ростовщическая душа!
… Если его спросить: «Вы ростовщик?» Он скажет: «Нет». Он окружен недружелюбными взглядами… играет в карты с военными… в интендантских делах замешан… человек, к которому приходят в большой нужде. «Мне прикажете считаться с нуждой? Не могу. Умрет человек? Ну и пускай умрет!.. но три рубля у меня останутся». Это делается тайно; разве он где-нибудь позволит себе сказать, что он берет шаль в заклад? «Что вы на меня нападаете? Я ему помог, я последние деньги собрал, отдал ему…»
А вы играете просто офицера, просто подполковника.
… Если б вы представили себе, каков он. Я знаю, что вы берете вещи и даете деньги под залог, а носите звание подполковника. У меня к вам отношение сразу отрицательное. Никакими доводами вам передо мной не оправдаться. У Пушкина вы забираете вещи, он у вас в долгу. Там, где-то в мозжечке актерском, вы, Сухарев, относитесь к этому Шишкину отрицательно. Насочините себе монологи. «Я — ростовщик, я поеду к нему, потребую обратно деньги, я продам его вещи, если он не отдаст… Пушкин? Известный поэт? Мало ли что! Мало ли что будут говорить!» Это сразу даст другой ритм. У вас он — офицер вообще. А мне самое важное в нем — ростовщик. Может быть, черточку «офицерства» оставите, он этим щеголяет: «горжусь тем, что я офицер», а мысли тайные совсем другие. Получится не тот ритм, не тот темп, отсюда и пойдет: «Погодка… парлэ франсэ… о‑ревуар», — это под военного. Но одно дело — военный, а другое дело — «под военного». У меня другой темп: раз я притворяюсь таким, раз я прибегаю к этим {339} приемам… Пришел я цапнуть. «Продавать чужие вещи вовсе не так легко… будут ругать… но ничего не поделаешь, я должен это делать».
Но почему он так долго объясняет, зачем пришел?
Я. Б. Сухарев. Я пришел требовать деньги. Она [Александрина] говорит: «Садитесь», говорит по-французски. А я говорю: «Говорите по-русски», потому что боюсь, что меня могут «обштопать».
Вл. И. Вы рассказываете; это пока — просто Сухарев рассказывает. Таким можно начинать. Но что вы несете в душе, какой у вас внутренний образ? Это самое важное; самое важное, что отличает мхатовское искусство от других театров. Вот и скажите: кто вы такой, чем занимаетесь? Вы будете говорить: «Я продаю чужие вещи; где-то мне плюнут в лицо… Какая-то истеричка скажет: “жулик, мошенник!”, придется терпеть… Судиться мне нельзя, потому что копнут такое, что не обрадуешься…» Если начнете это рассказывать, сразу сложится нужный ритм, и ваше лицо и внешность отразят сущность вашу. Вы не будете весь на улыбке. Когда вы наживете такого ростовщика и определится актерское самочувствие этими монологами, вы принесете все это с собой на сцену. Раз всего этого нет — вы начинаете «играть». Стоит только сказать вам — ростовщик, сейчас же будете играть ростовщика. Будет ростовщик вообще.
В каком физическом самочувствии вы пришли — лето, жара, холодно?.. Вы не принесли с собой «погоды», всем своим телом не принесли. А вы это наживите. Это тоже не так легко сразу найти. Найдите «холодно».
Он жуликоватый подполковник; ему шестьдесят лет, речь не такая ухарская, как у вас.
«Я не знаю, как мне с ней говорить [с Александриной], кто она такая?» — думает Шишкин. — Платок у меня сзади, в кармане сюртука… (Вл. И. показывает.) Зябко… с метели… Вытирает платком лицо… «Александра Сергеевича нет дома», — вот тут я, может быть, рассердился: «Какая незадача. Никак нельзя застать!» А от этого состояния (зябкости) не могу отойти. Найдите физическое самочувствие, от которого скоро не отделаешься. И несите в себе самое важное, что вы нажили в его образе, освещенном вашим честным актерским отношением. То есть: жулик, мошенник, и детей так воспитывает, и с женой так живет… Все это наживите. От этого у вас сложится определенный ритм и определенное актерское самочувствие; больше ничего не нужно. Там грим положите, там костюм наденете; а режиссер будет следить. Попали на штамп — подумаете об образе и сразу штамп снимете… «Христос тоже терпел», — {340} чувствуется жулик. Тут можно найти очень интересные штрихи в смысле актерских красок, мастерства. Кто-то дал пощечину — терпит. Плюнут в лицо — скажет: «Роса божья». Такой субъект, и тут же — «о‑ревуар»: это его наигрыш военного…