Страница 59 из 114
Если бы работу над басней можно было проводить так, это принесло бы огромную пользу. Вам надо и приучать себя к свободному общению с аудиторией, и вызывать те самые приемы, которые нужны для актерской роли, и давать хорошую форму стиха.
Тот же актер читает басню Крылова «Кот и Повар».
— И здесь надо искать самочувствие рассказчика какого-то анекдота. Это вам даст настроение заведомо забавное: «Я вас сейчас позабавлю рассказом. Не знаю, будете смеяться или нет, но вот какое происшествие, послушайте…»
Что могло меня не удовлетворить в вашем исполнении? Во-первых, по стиху у вас очень много грехов: ряд неверных логических ударений и остановок. (И в первой басне у вас были ошибки в стихотворной форме, и ударения кое-где неверные были.) У вас «повар» и «грамотей» — как будто это одно и то же, точно через тире написано. Затем вы говорите: «С поварни побежал своей в кабак…» и почему-то делаете ударение на «с поварни». Между тем, очевидно, вся беда в том, что повар был грамотеем и любил выпить. Если бы этих свойств у него не было, он, вероятно, расправился бы с котом попросту. Но он был грамотеем, человеком, который начитался и наслушался разных, по его понятию, ученых вещей, да из кабака пришел, как говорится, «под мухой». Стало быть, рассказывая, вы должны подчеркнуть: «Какой-то повар, грамотей (запоминайте, что он был грамотеем!)… с поварни побежал своей в кабак…» И потом, когда начнете изображать повара, не забывайте, что он пришел из кабака, стало быть, вероятно, хрипит. Кроме того, надо найти, как он — грамотей — нравоучение читает. Перечислю еще раз: значит, ищите, что такое грамотей, что такое немного подвыпил, что это такое: нравоучение читать. (Когда будете играть Мамаева в «Мудреце», вспомните: вот человек, который любил читать нравоучения!)
Дошли до слов: «А Васька слушает да ест» — тут непременно нужен какой-то полутон. От непрерывного полного тона рассказа перейти на полутон. (У нас актеры любят полутона, потому что они очень доходчивы. Самым знаменитым исполнителем полутонов был Грибунин. И Москвин мастер полутонов, у него можно этому поучиться.) А можно в этой фразе «а Васька слушает да ест» сыграть рассказчика, который сам от этой фразы хохочет. Только рассказчик и повар обязательно должны быть разные по тону — этого не упускайте.
{233} Я всегда говорю, что надо непременно заниматься чтением басен. На маленьком материале искать мастерства рассказа. Да, такой маленький рассказ во всей полноте крупных задач, вдобавок осложненный тем, что он стихотворный, — это очень трудное дело, но оно помогает актеру расти.
Молодая актриса читает стихотворение Лермонтова «На смерть поэта».
— Зажить всей страшной скорбью поэта Лермонтова от кончины Пушкина — это очень большая задача. Думаю, что вы ее как следует не собирались охватить. Вы не можете быть Лермонтовым — дать лермонтовский голос и лермонтовский темперамент. А какая вы есть — найти в себе эту глубокую скорбь перед поэзией, перед человечеством, перед угнетением для вас чрезвычайно сложно и трудно. Вам надо найти в себе, ощутить, как бы вы заговорили, если бы вас сильно захватило аналогичное чувство, но более вам близкое. Вероятно, вы не старались бы говорить во всю силу голоса, а говорили бы гораздо тише, с огромной искренностью. Допустим, у вас есть друг, самая великолепная женщина, — как бы вы отозвались, если б ее затравили и убили? Вот что важно почувствовать для того, чтобы развить внутреннюю технику, внутренние переживания. А затем уже думайте о том, что по форме это — стихотворение. К работе над стихотворением, по-моему, надо отнестись так, как если бы вам была дана примерно такая же роль. Почему-то у нас всегда несколько штампованный подход к басням и стихам, а к ним надо так же подходить, как к роли. Уверен, что если бы вам дать драматическую роль на эту же тему, вы бы совершенно иначе к ней подошли, чем к прочитанным сейчас стихам.
Прежде чем следующий молодой актер начал читать, Владимир Иванович сказал ему:
— Я видел вас вчера на репетиции «Любови Яровой» — вы исполняли роль солдата в первой картине. У вас сцена; человек спал, его разбудили. Вы вскочили — и я не поверил ни на секунду, что вы спали.
— Я взял себе такую задачу, — отвечает актер, — что я еще раньше встревожился шумом и проснулся, но продолжал лежать.
— До зрителя это никак не дойдет, — говорит Владимир Иванович, — он вас вряд ли раньше видел и потому не заметил, что вы там что-то играете. Это все равно, как если бы вы за кулисами что-то играли и думали произвести этим впечатление на зрителя.
— Прежде я так и играл, что просыпаюсь, когда меня будят, но помощник режиссера мне сказал, что я затягиваю.
{234} — Вы взяли задачу: человек крепко спит. Вы, как актер, можете спросить режиссера: сколько времени вы мне даете, чтобы я «проснулся»? Я так наметил: я зевну, поразомнусь, почешу в затылке, посмотрю в окно — какова погода, осмотрюсь: куда я девал табак? Режиссер скажет: я вам даю двадцать секунд. Вы ответите: ну, если двадцать секунд, тогда мне придется от каких-то из намеченных действий отказаться. А режиссер говорит: даю только пять секунд, но ни от одной подробности вы отказаться не должны. Вот как же вам тогда все это сгустить? Надо все сделать неизмеримо быстрее, но ничего не отбросить.
Актер читает стихотворение в прозе Тургенева «Воробей».
— Есть какие-те фразы в этом произведении, которые дают основной тон, аромат этой вещи, направление темперамента… Не знаю, как еще выразиться?.. Лучше всего именно — основной тон. Какой он — драматический, героический, комический, любовный? Это может касаться всякой роли. Во всяком случае, маленькой роли. Какой основной тон подсказывается вам?
— Героический подвиг такого маленького воробья, — отвечает актер.
— Если я буду искать героического, — говорит Владимир Иванович, — то буду говорить как можно более героически. Но, скажем, я возьму шиллеровский тон. Как актер, выработаю в себе этот тон, буду играть роль Фердинанда из «Коварства и любви» и таким тоном буду говорить об этом воробье — подойдет ли это? Нет, потому что данное произведение требует не только героического тона. В нем есть фразы: «воображаю, каким чудовищем казалась ему собака…», «взъерошенный… с отчаянным и жалким писком…», там есть сопоставление: громадная собака и воробышек, который проявляет такую огромную силу… и потом вдруг фраза: «Я почувствовал благоговение». Все это фразы не героического, а совсем другого порядка.
Мне нужно найти мое отношение к этому, от этого получится мой основной тон. Если мое отношение к поведению воробья героическое, если я буду говорить о нем так, как о полете через полюс или о героической войне, — это будет не то… Все дело здесь в том, что такой маленький, а посмотрите, какую он проявляет громадную силу. Вот откуда, из какого отношения будет у меня верный тон. Здесь должно быть какое-то большое добродушие, удивление, что ли, перед фактом, который кажется даже забавным. Вам не может казаться забавным, если героически воюют, а здесь — как же: такой маленький черногрудый цыпленок, а лезет на собаку! Тут есть элемент забавности, и этот элемент забавности входит в ваше отношение. Если с этим сжиться, получится самый настоящий тон.
{235} Почему это важно? Я уже говорил с вами о том, что нельзя брать отдельно: «Вот я пришел сюда в комнату, чтобы согреться» — и точка. А кто я, что я делаю, зачем участвую в общем действии — это, мол, я потом разберу. Нет, это все вместе идет из зерна произведения, и это должно сразу разрабатываться в каждом стихе, в каждом прозаическом отрывке, в каждом упражнении.
Другой молодой актер читает отрывок из романа Шолохова «Поднятая целина».
— Что вы от меня хотите услышать? Прежде всего, у вас превосходная память. Это очень важно, у актера должна быть прекрасная память.
У меня осталось впечатление, что вы не очень стремились выявить свое отношение к тому, что рассказываете, старались только, чтобы просвечивало состояние Давыдова и то, что Давыдов поступил героически, самоотверженно.