Страница 98 из 139
3
В 1956 году в областной библиотеке Биробиджана проходил вечер еврейской поэзии, который сурово осудили в обкоме партии: "На вечере выступила нигде не работающая поэтесса Вассерман, недавно вернувшаяся из мест заключения в связи с реабилитацией… Стихотворения ее носили упадочнический и злобный характер". И далее: "Почему некоторые наши литераторы не считают нужным посоветоваться с партийными организациями о своих… стихах? Очевидно, нам нужно сделать серьезные выводы из этих фактов".
Вышли из лагерей узники ГУЛАГа, изможденные, больные, травмированные пережитыми страданиями. Вышли на свободу еврейские поэты и писатели – не каждый из них был способен освободиться от прежнего страха, писать свободно, открыто, не подвергая себя самоцензуре. Они откликались на разрешенные темы – о победе над Гитлером и борьбе за мир, о дружбе и счастливой жизни народов Советского Союза, и лишь порой в их работах прорывалась скорбь о погибших в годы Катастрофы, тоска по утраченной еврейской жизни.
Моисей Тейф вспоминал еврейские местечки прошлого: "О, братья замученные, скрипки разбитые! Пусть ваша мелодия сохранится в сердце моем. Здесь, в этих местечках, под дощатыми мшистыми крышами ваша песня звенела и пела…"
Гирш Ошерович оплакивал разрушенное кладбище в Вильнюсе: "На старом кладбище ветер не нашел вдруг надгробных камней, которых он прежде касался; кладбище стоит без ограды и без ворот – они не дали бы земле поглотить евреев, всех и сразу…"
Шмуэль Галкин оглядывался на годы заключения: "И эти острые, изламывающие тело камни, которые встали на моем пути, не принудили меня свернуть с него, не оттолкнули и не отгородили…" И он же, в обращении к еврейскому поэту: "Ты видишь, родник мой вновь становится прозрачным, а ты невольно отдалился от него, на одну пядь больше, чем имеешь на то право. Душа твоя в оковах, хотя тело и свободно".
Меир Харац призывал: "Не лгать ради хлеба, жизнь – это исповедь до самой смерти. Не лгать ради личного счастья, жизнь – это исповедь от колыбели. Не лгать ради ложной радости, жизнь – это исповедь, но в пляске, в веселье…"
Рахель Баумволь признавала, что в Советском Союзе она много писала по-русски и еще больше молчала на идиш. Поэтесса обращалась к читателю после вынужденного расставания:
"Давно не разговаривала с тобой, мой читатель… Я не онемела, как рыба. Не была безмолвной подобно змее. Как горная речка, прозрачная, свежая, пробивалась песня моя, но дорогу закрыл камень, и он был не один!..
Так кто же так сделал, кто нас разлучил, кто сделал седыми меня и тебя, мой читатель?!..
Там, глубоко во мне, умерщвленные песни висят на виселицах, воздвигнутых равнодушием, лежат в могилах, сомнением вырытых, слезы клюют их, как черные вороны…
Не пускайте меня на порог, братья и сестры, я – убийца стихов моих!.."
Поэт Зяма Телесин: "Славянские слова в еврейском языке – они пришли, как постоянные поселенцы. С ними мой дед сеял и молотил, замешивал глину и известь гасил. Он не брал их в долг – он взял их, кровавым потом платя, за наличные".
Овсей (Шике) Дриз сочинял стихи для детей, которые переводили на русский язык и неоднократно печатали большими тиражами – "Веселый пекарь", "Зеленые портные", "Разноцветный мальчик" и другие. Однако у поэта уже не было маленьких читателей на идиш, и он возглашал с наигранным весельем, за которым скрывалась тоска:
"Топ-топ, купите железную бочку, садитесь в нее – и прямо ко мне, я кое-что вам покажу: на белых стенах жилья моего будут плавать лебеди, запрыгают белочки на высоких елях, на потолке расцветут цветы, и пара козочек заиграет на флейтах.
Запляшет мартышка на спине у слона, шут с колокольчиками появится перед вами, и вы воскликните: браво, браво-бис… мне, чародею, шуту Шике Дризу.
Но только мать моя будет молчать, моя слабая голубка, и золотой нитью заштопает сердце мое…"
Овсей Дриз написал в конце нелегкого пути: "Пока живу, я верю, надеюсь, что мой "пуримшпиль" доведу до конца".
4
Осенью 1958 года вышла книга "Израиль, его положение и политика", написанная по заказу ЦК партии. Основной смысл этого сочинения был таков: руководители Израиля взяли на вооружение реакционную сионистскую идеологию, это государство не имеет будущего, а потому у евреев СССР нет иного выхода, кроме окончательной асссимиляции.
Вновь разразился мировой скандал. Эту книгу называли современным вариантом "Протоколов сионских мудрецов"; в ответ на обвинения кремлевские руководители предприняли срочные меры и в 1959 году разрешили отметить столетие со дня рождения Шолом-Алейхема. Об этом писали в центральных газетах, устраивали юбилейные вечера, отпечатали марку с изображением писателя, объявили о выпуске шеститомного собрания его сочинений тиражом 225 000 экземпляров.
Торжественное заседание в Москве проходило в Колонном зале Дома Союзов. В президиуме сидели официальные лица и несколько еврейских писателей, переживших сталинские репрессии. Среди прочих выступал знаменитый негритянский певец Поль Робсон, прилетевший из США. Он говорил о Шолом-Алейхеме, о "великом актере" Михоэлсе – речь Робсона переводили на русский язык, и зрители встречали его слова бурными аплодисментами.
З. Телесин (из воспоминаний):
"– Еврейский народ, – сказал Робсон, – может гордиться языком идиш. Он не беднее английского, певуч не менее французского, ему нечего стыдиться в сравнении с русским языком…
Робсон запел негритянскую народную песню – публика приняла ее долгими аплодисментами. Исполнил русскую песню "Дубинушка" – снова аплодисменты. Но вот он объявляет: "Еврейский партизанский гимн "Зог ништ кейн мол"…" – аплодисменты перешли в овацию.
Когда овация стихла, члены президиума стали заказывать иные песни, чтобы удержать его от исполнения. Но Робсон не обращал на это внимания. Он снова объявил: "Зог ништ кейн мол…", однако его снова прервали, попросив спеть что-то другое. Тогда он повернулся к президиуму, взгляд его стал гневным. В напряженной тишине загремел голос Робсона: "Зог ништ кейн мол…" ("Никогда не говори, что ты идешь в последний путь")…"
Зал Дома Союзов был заполнен еврейской публикой, и израильский дипломат вспоминал: когда Робсон закончил выступление, "наступила долгая тишина… а затем зал взорвался бурными аплодисментами, еще и еще, без конца. Все страдания, боль, унижения, вся тоска и страстные желания вылились в ритмичное хлопанье сотен рук… Эти аплодисменты давали понять каждому, что сохраняли зрители в сердцах и мыслях".
5
В 1946–1948 годах выпустили в СССР 114 книг на языке идиш, а затем в течение десяти лет не опубликовали ни одной. В 1959 году вышла первая книга на идиш – "Рассказы" И. Л. Переца. Затем издали на идиш рассказы М. М. Сфорима, "Избранные сочинения" Шолом-Алейхема, книги Д. Бергельсона, Э. Шехтмана, М. Тейфа, П. Маркиша, Ш. Галкина, Л. Квитко и других писателей – 19 книг на еврейском языке к концу 1967 года. (Для сравнения: лишь в 1962 году в СССР выпустили 34 книги на удмуртском, 49 – на марийском, 116 – на башкирском языке.)
В октябре 1961 года поступил в продажу первый номер журнала на идиш "Советиш Геймланд" ("Советская родина"). В его редакционной статье было сказано: "Мы начинаем свою работу в то время, когда вся советская литература окрылена идеями…", когда "на бесконечных просторах нашей страны происходят события огромной важности…", а потому главная задача журнала – "показать, как коммунистические идеи становятся достоянием широких народных масс".
Во главе журнала стоял А. Вергелис, определявший его направление с партийных позиций. Это он заявил: "Евреи Советского Союза не нуждаются в помощи из-за рубежа для удовлетворения своих культурных потребностей. Наши достижения в области культуры говорят сами за себя, а потому эта проблема нас не волнует". Из стихотворений на идиш в первых номерах журнала: "Они выстроились в ряд, все наши Октябри… и кажется мне, они говорят: вы хорошо шагали!.." – "Если в груди еще тлеет печаль, Октябрь ей прикажет: умри!.."