Страница 63 из 139
6
Н Хрущев: "Сталин был человек очень мнительный, с болезненной подозрительностью… Он мог посмотреть на человека и сказать: "Что-то у вас сегодня глаза бегают" или: "Почему вы… не смотрите прямо в глаза?"... Везде и всюду он видел "врагов", "двурушников", "шпионов"…"
В мнительном состоянии нетрудно заподозрить врачей в злонамеренном лечении, и не случайно Сталин угрожал министру Игнатьеву: если тот не раскроет "террористов, американских агентов среди врачей, он будет там, где Абакумов". Начались аресты. Первыми попали на Лубянку второстепенные персонажи будущего следственного дела, от которых потребовали показаний против именитых врачей. Рюмин угрожал на допросах: "Ты бандит, подлюга, шпион, террорист… Будем пытать каленым железом…" А следователь после этого "успокаивал": "Не переживайте. Пытки каленым железом у нас не применяются. Но порка возможна".
Арестовали жену П. Егорова, руководителя Кремлевской больницы, заставили оговорить мужа, а в октябре 1952 года пришли за ним. Егорова били резиновыми дубинками, изматывали многочасовыми допросами, содержали в наручниках – днем руки вывернуты за спину, ночью закованы спереди, и он стал подписывать любые протоколы. Так появились обвинения в убийстве Жданова и Щербакова, во вредительском лечении лидера компартии Болгарии Г. Дмитрова, который умер в Москве, а также в намеренном ухудшении здоровья В. Сталина, сына вождя, лечившегося от алкоголизма.
Сталин был недоволен медленным ходом следствия, выгнал Рюмина из МГБ, и тот каялся в совершенных ошибках: "Я признаю только, что в процессе следствия не применял крайних мер, но эту ошибку после соответствующего указания я исправил". Начальником следственной части стал С. Гоглидзе, которому Сталин приказал выбить из обвиняемых показания о шпионском заговоре иностранных разведок, завербовавших врачей для свержения государственного строя в Советском Союзе.
Следственный отдел укрепили молодыми работниками из ЦК комсомола. Провели новую серию арестов. В кабинеты к следователям попали профессора В. Виноградов, М. Вовси, В. Василенко, А. Гринштейн, Б. Коган, А. Фельдман, Я. Темкин и другие. Начальник тюрьмы на Лубянке показал впоследствии: "Применяли непосредственно физическое воздействие… Белов и Кунишников – лейтенанты… Били арестованных резиновыми палками… О применении наручников и избиении… мне обычно звонили начальники следственных отделов… Убедившись, что указание исходит от заместителя министра, я давал указание надеть наручники или произвести избиение…"
Привезли из ссылки П. Жемчужину (под кодовым обозначением "объект–12") и тоже допрашивали по "делу врачей", выискивая, быть может, заговорщиков среди руководителей партии и правительства. Н. Хрущев, из доклада на 20 съезде партии: "Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывал методы следствия, а методы были единственные – бить, бить и бить…"
Профессора Вовси называли "предводителем сионистов, окопавшихся в советской медицине". Он был двоюродным братом Михоэлса, а потому следствие сочинило несложный сюжет: Михоэлс, вернувшись из Америки, поручил Вовси назначать на ответственные посты врачей-евреев, а когда это было выполнено, Шимелиович передал ему указание "Джойнта" – проводить вредительское лечение руководителей партии и правительства.
В годы войны и после нее генерал-лейтенант медицинской службы М. Вовси был главным терапевтом Красной армии; от него-то и протянули ниточку к обвинению, сформулированному в сообщении ТАСС таким образом: "врачи-вредители" "старались вывести из строя маршала Василевского А. М., маршала Говорова Л. А., маршала Конева И. С." и других военачальников, чтобы ослабить оборону страны.
На одном из допросов Вовси сказал следователю: "Вы сделали меня агентом двух разведок, не приписывайте хотя бы германскую – мой отец и семья брата в войну были замучены фашистами в Двинске". На это следователь ответил: "Не спекулируйте кровью своих близких".
Допросы продолжались. Обвиняемых жестоко избивали, не позволяли спать, сутками держали в наручниках, отчего опухали руки, и пожилые, обремененные болезнями люди подписывали "признания" о многолетних связях с иностранными разведками. Наконец Сталину доложили: Вовси и Коган "признались", что "собирались лишить жизни" главу партии и правительства, а также Берия и Маленкова.
7
Пока шли аресты и допросы московских врачей, в столице Чехословакии подготавливали политический процесс. 20 ноября 1952 года на скамье подсудимых оказались крупные партийные и государственные деятели – одиннадцать евреев, чех, немец и словак. Главным обвиняемым был Рудольф Сланский (Зальцман), генеральный секретарь компартии Чехословакии, по национальности еврей (за год до этого торжественно отпраздновали его пятидесятилетие и наградили орденом Социализма, хотя те, кто награждал, уже знали, что юбиляр обречен).
Сланский был верным коммунистом и незадолго до ареста призывал в журнальной статье: "Разоблачать и обезвреживать вражескую агентуру, очищать партию от подрывных, вредных и чуждых элементов… быть беспощадными ко всем отклонениям от марксистско-ленинской линии".
Сланского арестовали по личному указанию Сталина. Следствием руководили советники из Москвы, у которых был большой опыт, и обвиняемые испытали многочасовые допросы, пытки, психологическое давление. Вначале Сланский всё отрицал, пытался покончить жизнь самоубийством, а когда это не удалось, его сопротивление было сломлено, и он дал такое показание: "Я – враг коммунистической партии и СССР".
Из всех политических процессов в странах Восточной Европы процесс Сланского носил наиболее выраженный антиеврейский и антиизраильский характер. Подсудимых – участников "международного еврейского заговора" – обвинили в экономической диверсии и шпионаже, в подрыве обороноспособности Чехословакии и дружеских связей с Советским Союзом. О Сланском написали в обвинении: "Предпринимал активные шаги к сокращению жизни президента республики Клемента Готвальда" с помощью "лечащих врачей из враждебной среды".
Перед началом публичного процесса провели его репетицию с участием обвиняемых, которым дали до этого отдохнуть. Процесс в Праге длился восемь дней. Подсудимые соглашались со всеми статьями обвинения и произносили заученные фразы, что напоминало московские процессы 1930-х годов. Все выступления подробно освещали в газетах, транслировали по радио, а потому специальные сотрудники сверяли речи подсудимых с текстом, который лежал перед ними. Трансляция по радио шла с опозданием в пятнадцать минут, и слушатели могли услышать лишь те слова подсудимых, которые уже прошли цензуру.
Главный обвинитель заявил на процессе: причастность к сионизму следует рассматривать как одно из тягчайших преступлений против человечества; любой еврей в той или иной степени является сионистом, и его можно считать потенциальным преступником. Прокуроры подчеркивали еврейское происхождение подсудимых, которым чужды интересы чехов и словаков; поставили в вину даже продажу оружия Израилю в 1948 году и массовый выезд чешских евреев, которые – по заявлению обвинителей – незаконно вывезли из страны материальные и культурные ценности.
По всей стране проходили собрания, на которых выносили единодушные решения: "Собакам – собачья смерть!" Сын одного из обвиняемых прислал письмо судьям: "Прошу для своего отца высшей меры наказания – смертной казни". (Через год сын покончил жизнь самоубийством – возможно, от угрызений совести, однако в газете написали, что он не мог жить с клеймом сына предателя.)
Суд приговорил Сланского и еще 10 обвиняемых к высшей мере наказания, троих – к пожизненному заключению. Казнь состоялась 3 декабря 1952 года. Их повесили во дворе пражской тюрьмы, тела кремировали, прах рассыпали посреди поля.